с ним на Афон, то ведь прежде всего его влекло к древней красоте.

Может быть, не все поймут, почему мы ставим художественность природы Крэна выше всех прочих его земных дел и достижений. Но когда подумаем пристально о том, какое особенное качество всех мероприятий Крэна было очевидно, то согласимся, что в основе всего нужно понимать Крэна как художника. Вот Крэн в кругу друзей слушает квартет Кедрова, и «Новогородские колокола» заставляют глаза его гореть огнем художника. Или Крэн спешит в Ростов Великий послушать знаменитый малиновый звон. Или Крэн увлечено беседует с монгольской княжной. Или Крэн хочет иметь целую сюиту картин Поленова. Не перечислить все те зовы к прекрасному, которые рождались в сердце Крэна.

И еще одно очень ценное качество. Крэн не забывал тех областей, к которым у него вспыхивало увлечение. Мы знаем, как через много лет, через длиннейшие промежутки, он опять обращался к старым друзьям и хотел сделать для них что-то сердечно приятное. Такое природное стремление Крэна когото обрадовать тоже принадлежит к лучшим качествам его утонченной души. Перед поездками в Россию Крэн всегда вспоминал своих русских друзей, и трогательно было слышать русские имена, которым он собирался доставить радость. Иногда думалось, что ему значат эти как бы случайные мимолетные встречи, но дружба Крэна не ржавела и все, однажды им признанное, всегда находило в нем живой отклик.

Первая моя личная встреча с Чарльзом Крэном произошла в 1921 году в Чикаго во время моей выставки в Чикагском Институте Искусства. Эта первая беседа была чрезвычайно многозначительна, и продолжалась она в таких тонах, как будто мы уже были лично знакомы в течение многих лет. В конце концов, мы и были знакомы, хотя и не лично, но может быть, более чем лично. Крэн знал мое искусство, а я так много слышал о нем еще и в России. У русских мало таких сердечных друзей, и потому имя Крэна и многочисленные рассказы о его светлой деятельности постоянно были среди русских. В течение той же беседы Крэн сделал несколько весьма многозначительных указаний о некоторых личностях. Только с годами мы могли убедиться, насколько верен был его суровый прогноз.

С тех пор и в Нью-Йорке и в бостонском имении Крэна «Вудсхол» мы встречались сердечно. Сама обстановка имения Крэна была так близка хорошим русским поместьям. В дружелюбной атмосфере было что-то навсегда привлекающее. Почему-то нам вспоминалось тенишевское Талашкино со всею любовью к искусству и просвещению, которая окружала и семью Крэна. Кроме того, Юрий встречался в Гарварде с Джоном, вторым сыном Крэна. Сам Крэн и его супруга очень способстповали, чтобы и эта дружба молодого поколения тоже укрепклялась. Незабываемо и сближение с Mrs Крэн. В ней с первой же встречи почувствовались искреннее доброжелательство и опять та же душевная близость, точно бы мы с ней встречались давным-давно. Елена Ивановна глубоко ценила дружбу Крэнов и радовалась, чувствуя их искренность. Действительно, среди множества холодноватых светских любезностей радушная атмосфера дома Крэнов была притягательна. При своих поездках по Индии Крэн постоянно посещал нас или же, если расстояния препятствовали, то, во всяком случае, пытался еще раз свидеться. В Дарджилинге совершенно нежданно для нас появился наш друг. Опять были задушевные беседы, были ознакомления с окрестностями. У Крэна уже в Нью-Йорке находилась моя картина «Ростов Великий», близкая ему по посещению Ростова. Теперь же после поездки по Индии Крэн захотел иметь мой «Бенарес». Помню суждение Крэна о бенгальских художниках, о семье Тагоров и о многих проблемах Индии. Но каждая беседа не обходилась без толков о России. При этом всегда было трогательно, насколько во всех случаях Крэн проявлял истинную доброжелательность. Иногда можно было думать, что он вот-вот чего-то не поймет или осудит. Но широкие взгляды Крэна удерживали его от всяких осуждений. Во всем, даже и в великих трудностях, он прилагал добрые меры. И Средней Азией и Тибетом Крэн горячо интересовался.

Во время трудностей нашей Средне-Азиатской экспедиции Крэн все время волновался о судьбе нашей. В нашем Нью-Йоркском музее была особая комната, посвященная имени Крэна, в которой была сосредоточена серия из экспедиции по Монголии и Тибету. И Крэн постоянно посещал музей вместе со своими американскими и иностранными друзьями. Мы были так рады, что в список почетных советников музея входило и имя нашего друга. А затем по возвращении нашем в Америку Крэн приветствовал нас, стоя во главе почетного комитета для встречи. Сейчас смотрю на фотографию, снятую во время приема нас у городского головы Нью-Йорка Уолкера. Рядом со мною в летнем светлом костюме стоит радостно улыбающийся Крэн, и сколько в его лице светлого искреннего радушия! Помню, как во время этих официальных приемов, когда мы катили по улицам Нью-Йорка, окруженные почетным конвоем с сиренами, Крэн продолжал свои рассказы о восточных встречах. Многие могли бы позавидовать Крэну в его молодости духа. Также меня очень тронуло суждение его о значении нашей экспедиции. В то время, когда некоторые были связаны узкопрофессиональными соображениями, среди немногих именно Крэн понимал широкие пути, основанные на искусстве.

После произошли новые неутомимые поездки Крэна как по Востоку, так и опять в любимую им Москву. Преклонные годы и нездоровье часто мешали Крэну в его любимых передвижениях. Но стоило ему хоть немного поправиться, как все предписания врачебные забывались, и Крэн опять устремлялся в земли заморские. Точно бы он почерпал силы и бодрость духа в этих бесчисленных общениях. Без сомнения чувствовал он, что и в России и на Ближнем и на Дальнем Востоке его любят, а любовь — великий источник бодрости и неутомимости. Даже в самые последние дни жизни Крэн был полон бодрых помыслов. По-прежнему ему хотелось и обрадовать когото и сделать что-то полезное.

Велико число образовательных учреждений, которым помогал Крэн и помогал весьма существенно. Но кроме этих явных вспомоществований, Крэн широко и незримо способствовал просвещению. Не преувеличивая, можно сказать, что во всех странах, где нам пришлось побывать, мы встречались с людьми, которые благодаря помощи Крэна могли преуспеть.

В Париже узнаем, как некоторые студенты могли кончать образование исключительно вследствие помощи Крэна. Уже не говоря о других европейских странах, не говоря о Сирии и Египте, и на всем Дальнем Востоке пришлось совершенно неожиданно встречаться с этою незримою благою работою Крэна. Вот доктор Бернард Рид может изучать древнюю восточную медицину благодаря доброй воле Крэна. Наконец, в самом глухом углу Монголии мы встречаем китайского ученого, который работал благодаря той же доброй помощи. А ведь среди путешествий мы могли только случайно встретиться с этими благими знаками. Сколько же их рассыпано по всему лицу земли! Сколько лекций, театральных ангажементов, концертов и выставок устроено по желанию Крэна! Какие замечательные деятели останавливались в его гостеприимном доме. Жизнь Крэна является показателем замечательных устремлений Америки.

Крэн очень любил искусство Святослава. В последнее время он хотел устроить в Калифорнии и в других частях Америки выставку Святослава и звал его приехать в Калифорнию. В письмах своих Крэн прекрасно отзывается об имеющейся у него картине Святослава «Бабушка и внучка», а затем Крэн заказал ему портрет Елены Ивановны, воспроизведенный во «Фламме» и в Рижской монографии.

Было понятно, что Крэн, любивший Индию и Гималаи, захотел иметь мою «Канченджунгу», ибо эта гималайская вершина особенно его восхищала. Радовался Крэн моему «Гуру Чарака», аюрведическому врачевателю Индии. Захотел он иметь и «Тибетскую Твердыню». Если бы не грозные снежные перевалы, то Крэн, наверное, побывал бы и в Тибете. Как он любил и ценил эти хранилища древней мудрости! Среди прекрасной калифорнийской природы Крэн все-таки думал о далеком Востоке. Перед самой кончиной Крэн захотел иметь мою картину «И открываем Врата». Крэн захотел — завещал, чтобы картина эта осталась у дочери его mrs. Брадлей, которую он так любил. Много Врат открыл Крэн в течение своей Долгой жизни. Много путников смогли продолжить свой путь только благодаря доброй воле Крэна. И в последние свои земные дни Крэн помнил завет об открытии Врат. Пусть ему и в Надземных его путях откроются Врата Прекрасные.

1939 г.

Гималаи

Публикуется впервые

Доброкачественность

Во времена Акбара под строгим наказанием было запрещено продавать непрочные краски. О добром качестве красок говорят и древние шастры[68]. Казалось бы, с тех пор мировая цивилизация должна бы еще более укрепить условия прочности материалов. Но, как видно, цивилизация преследует какие-то другие цели. Она загнала гуманитарные науки и забыла вообще о доброкачественности. Странно подумать, но некоторые выпуски новейших машин отличаются большою непрочностью сравнительно с предыдущими моделями. Что же касается до художественных материалов, то у них явились многие новые враги, порожденные тою же «цивилизацией». Так, например, многие краски не выносят серных паров и других химических испарений, которыми наполнена атмосфера нынешних городов. Вместо здравоохранения получается какая-то непозволительная расточительность. Если на парижских бульварах от газолина засохли некоторые породы деревьев, то можно себе представить, как всякие подобные испарения могут разрушать и людей и предметы их творчества. Бессмертная в своем цинизме фраза Людовика «После нас — хоть потоп» приобрела своеобразное применение в разных областях современной жизни. При этом развелось своего рода фарисейство. С ханжеской скромностью вам иногда скажут: «Нам ли озабочиваться о прочности современных творений? Пусть само время явится неумолимым судьею». При этом говорящие отлично понимают, что заведомая непрочность материалов лишает будущее поколение принадлежащих им достояний.

Не из самости, но во имя бережливости никто не может лишать будущее поколение всего того, что ради него же было сделано. Археология дает поразительные примеры прочности разных материалов. И разве мы все не бываем признательны неведомым нам деятелям, благодаря которым мы можем изучать и восхищаться предметами, сохранившимися в течение тысячелетий? Могут сказать, что неизвестно, долго ли просуществует и вся планета. Конечно, среди астрономических и космических соображений не найдется места для обсуждения прочности земных материалов. Но пока старая Земля существует, следует подумать, как упорядочить материалы и избежать всяких отравлений и разрушений.

[1939 г.]

«Из литературного наследия»

Колебания

Aspice convexo matantem pondere mundum. (Вергилий, IV эклога). Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется ось мировая? «Обсервер», на основании данных, получаемых с 58 советских метеорологических станций на дальнем Севере, и на основании донесений разных научных полярных экспедиций, приходит к выводу, что наша планета за последние годы значительно потеплела и в будущем можно рассчитывать на более жаркие лета и на менее суровые зимы.

Первым доказательством является тот факт, что ледяные поля в арктическом и антарктическом поясах отходят все более к полюсу. За последние 25 лет ледяной пояс отступил значительно ближе к полюсу. Огромные косяки рыб,