знаем, а раскрытие приходит нелегко. Ведь даже не знаем, как произносился говор древнего Египта. Читать-то по счастливой случайности научились, а вот как произнести, не знаем. Однажды восточный факультет щегольнул перед шахом знанием персидского языка, но владетель Персии ничего не понял, ибо речь была на древнеиранском наречии. Всяко бывает.
Но нельзя смеяться над древними сокрытиями. Бережность и заботливость требовали охранить толпе недоступное. Наши современники уже по одному тому не должны насмехаться над им непонятным, что сами они любят условные знаки. Сколько «филькиных грамот» окажется в архивах, если доверительные коды пропадут?
[1940 г.]
Публикуется впервые.
Шум-Звон
«Что ми шумить, что ми звенить рано пред зорями?» Вот какие пышные шумы-звоны. Более двух десятков королей, претендентов, более десятка президентов бродят по миру. Сонмы министров и генералов блуждают. Ещё недавно всё это, украшенное звёздами, заполняло страницы журналов. Сколько звёзд и крестов! Иногда и места на груди не хватало, а где же иначе их повесить?
Умерла пресловутая Лига Наций. Скончалась тихо, даже и газетных объявлений не было. Архив её из Женевского дворца скромно перебрался в провинциальное Нью-Джерси. А ведь совсем недавно надменная Лига изгоняла русское участие. Ломоносов говорил, что Академию от него отставили. Так и тут — Лигу отставили.
В дальних Гималаях долетают лишь отзвуки шумов. О мире всего мира! А когда он возможен, если лишь новые смертоубийства замышляются? Культура побивается. Некоторые ещё бодрятся, а сами отлично чуют, как отмирают новые Культурные побеги. Постепенно всё приостанавливается. Нелепо уговаривать себя, что этого нет. Зло вросло в мир. Какая панацея отставит разложение?
Мелькнула неясная весть о ликвидации Рижского Музея. В Нью-Йорке — вандализм. Улетели пять зал старинных мастеров. Ещё раньше разлетелся Русский Музей в Обществе Поощрения. Завянет Париж. Не осыпался ли Брюгге? Держится ли Загреб? О Праге и не говорю.
Завяли добрые пожелания в Софии, в Женеве, в Коимбре. Скудны сведения из Аргентины, из Чили. А шум и звон в мире, даже земля сотрясается! Говорили, что земля со старых кладбищ особенно плодоносна. Да, да, новое вырастет. Никакие трясения не остановят весенних побегов. Препятствия — возможности.
Плодоносный дождь вызывается выстрелами. Не лопнула бы от взрывов планета! Мало ли что подумается. Хорошее становится нехорошим. Недоброе помогает добру. Саранча летит. Шум-звон.
15 Ноября 1940 г.
Публикуется впервые
Сборы
Выставка уходит в Лагор. Странно, что ближайший к нам центр оказывается последним. Ранее картины побывали в отдаленных городах — в Тривандруме, в Хайдерабаде, в Бомбее, в Ахмедабаде, в Бенаресе, в Люкноу, в Аллахабаде. Были приглашения из Калькутты, из Коломбо, а Лагор оказался позади. Так же, как и в Хайдерабаде, выставку устраивает Университет. Появились новые или, вернее, давние друзья со времен Европы и Америки. В общем, идут более шести десятков картин, а в доме их уход и не заметен — столько ещё остается. А что, если бы начать укладывать всё, даже и подумать страшно! Пусть бы часть осталась. Но, спрашивается, которая часть и где? Уже много таких путников, нашедших самые неожиданные пристанища. Многие из них безымянно потеряются. Подпись может быть кому-то не ясна.
Иногда доходят случайные вести из Средней Азии, что картины сохранны. Но столько всяких переустройств происходит, что никто не предусмотрит этих жизненных передряг. Судьба картин, бывших в Китае или в Синцзяне, совсем не ясна. Пекинский Музей уже давно перевезен куда-то. Толком даже не понять. Сундуки и ящики в Синцзяне, может быть, прошли уже через многие руки. Даже, наверное, прошли.
Что говорить о далеких местах, когда в самой Европе неразбериха. Теперь запрещено из Индии посылать за границу книги, картины, рисунки, рукописи — словом, всё, в чём состоял жизненный обмен. Пропали рукописи, посланные в Китай, в Америку, в Ригу. А ведь всё это было очень нужно друзьям. Вообще трудно сказать, что именно за это время пропало. Лишь случайно убеждаемся, что пропаж гораздо более, нежели кажется.
Где-то хорошие люди недоумевают и огорчаются и не понимают, отчего вести пресеклись. Ведь не все поймут армагеддонные условия. Продолжаются говоры о Культуре, но именно она-то и поражается и уродуется. Театр горит, а разодетые люди ещё пытаются войти.
Каждые сборы и радостны и потрясающи. Черта наносимая определяет, но и ограничивает. Не всё уместится. Значит, и в Индии приютятся гости. Кто о них позаботится? Друзей-то мы знаем. Но текуч слой человеческий. Сегодня одни, завтра другие. Достаточно навидались. Пусть будет, как должно быть. В сборах всегда кроется и начало чего-то. Конец или начало?
[1940 г.]
«Из литературного наследия»
«Красный флаг» — так называется редакторская статья в сегодня полученном номере «Гражданской и военной газеты» в Лагере. Кто мог бы думать, что главная страница официозной пенджабской газеты может нести такую статью, полную одобрений советских действий!
На первых страницах последних номеров этой газеты пестрят выдержки из «Правды», из «Красной звезды», из «Красной Газеты». Читаем крупные сообщения о том, что русский подводный флот первый в мире, а скоро и надводный флот займет такое же первенствующее место. Сообщаются твердые заявления, делаемые советскими дипломатами.
Не простое заигрывание с могучим медведем происходит, но звучит признание блестящих достижений русского народа. Много построено за последние годы, много завоевано мирным трудом. Подвиг этот совершался не в сладких условиях. Множество тягот было преоборено под свист и насмешки злопыхателей. Мерзкая клевета не однажды шипела и язвила о русских достижениях. Но вот переполнилась чаша мощи. Даже слепенькие прозрели, что с гигантским, мощным народом шутки плохи. Мечта о дружбе с великим медведем повсюду выросла. Безразлично, где она образовалась, искренне или же шепталась со скрежетом зубовным. История взвесит тайные думы и намерения. Важно, что там, где еще недавно неслись злобные рычания, там теперь преклоняются перед мощью народа-богатыря.
Даже закоренелые в предрассудках поняли, что мировая ось зиждется на русской мощи. «Разве не зришь, как нагнетается ось мировая?» — спрашивал Вергилий. Тогда поэт не мог знать, что лишь образовывался народ, которому суждено будущее. И какое славное будущее! Вот и пришло оно, когда уже опочили и первый и второй Рим.
Прекрасно, что нелегко завоевалось это будущее. Легкое строение от первого вихря и развалится. Великие камни сложил народ русский. На диво всем воздвиг не вавилонскую, но русскую башню. Стобашенный Кремль солнценосцев!
К чему пышные слова? Уж очень ликует сердце. Даже там, где еще на наших глазах гнездилось кислое подозрение — и там воздается хвала русскому народу. Зачем ховать в подполье то, чему суждено будущее. Слышите ли — будущее и какое светлое!
8 Декабря 1940 г.
«Из литературного наследия»
Скрябин
Вот чудеса! Из Южной Америки дошла весть о праздновании, бывшем в Москве в Июле в Музее Скрябина. Почему такие радостные сообщения должны совершать кругосветное путешествие, а не прийти через Иран или Афганистан?
Все, связанное с именем Скрябина, особенно радует. Последнее время на Западе его стали как-то избегать. И Стравинский и Кусевицкий замалчивали Скрябина, и капитальные его вещи стали редкими в концертах. Точно бы не по плечу пришелся. Кому-то не исполнить его было, а кому-то большое русское имя мешало.
Граммофон плохо передавал могучие созвучия скрябинских симфоний. «Поэма экстаза» так отвратно звучала в граммофоне, что и слушать было оскорбительно. А ведь нельзя же мыслить о Скрябине без его симфоний, давших новые дали мировой музыке.
И вот не на чванном Западе, а в родной Москве чествуется память великого композитора. Собирают все, до него относящееся. Даже портреты не только его самого, но и друзей его сносятся в народную сокровищницу. Последнее весьма примечательно. Кто-то чуткий и заботливый хотел создать атмосферу, в которой крепло дарование. Пути эти были нелегки. Вставала злоба против всего нового. Рутинное ухо не воспринимало утонченных созвучий. Сами задания казались кому-то слишком выспренними. Словом, не оценивалась сущность творчества.
Сами мы видели, как некие посетители концертов пожимали плечами и даже уходили до окончания вещи. Но были и преданные ценители. Они-то почуяли, какая новая сила нарастала и какие поворотные задания поднимут сердце молодежи.
Не верилось, когда пришла весть о кончине Скрябина, такой нелепой, недопустимой. Прометеев огонь снова угас. Сколько раз что-то злое, роковое пресекало уже развернувшиеся крылья. Но «Экстаз» Скрябина сохранится среди самых победных достижений.
Добрая дальняя весть. Живет в Москве имя Скрябина. Кто-то любит его и трудится над его достоянием. Наверно, молодежь.
15 Декабря 1940 г.
«Наш. современник», 1967, № 7
Так называлась хорошая статья. О том же были наполнены наши письма в Америку. Этими же самыми словами Е. И. уговаривала и заклинала Нью-Йорк, где раздоры среди сотрудников достигли предела. Сохранились потрясающие письма Е. И. Из них ясно, что уже в 1933 году нечто разрушительное должно совершиться. Точно черная завеса прикрыла глаза не видевших свою погибель. Ужасно видеть, когда люди вырывают свою основу и не думают о следствиях. Добро бы, если они не умеют думать о делах, о ближних. «На нет и суда нет!» Но ведь даже о себе забывают люди, куя цепи раздора и взаимоненависти. Через годы не верится, чтобы так безнадежно было положение.
Но письма перед нами. Не сказать сильнее. Словарь предупреждений исчерпан. Как бы мировая язва прошла. Дела частные, дела групповые были предвестниками мировых бедствий. Когда получались письма Е. И., наверно, кто-то думал, что в них сказано преувеличенно. Близорукие полагали о каком-то запугивании. Но вот и десятилетие еще не минуло, а всем должно быть ясно, что это были лишь предупреждения, притом самые неотложные, прямо трагичный С.О.С. какой-то. Каждый час был важен. Уж тут не о любви говорилось. Но хотя бы о деловом единении.
Каждый порознь не вытянет. Все открытия последнего времени достаточно ясно доказывают тягу к единению. Оказалось, что земля богата для всех. Всем хватит, если изыскание и распределение будет разумно. Идол золота пошатнулся, но зато выросло осознание ценности труда.
Столько красоты в мире, дыханье захватывает! А вместо действенного любованья и творчества троглодиты друг другу горло грызут. Не в далеких исторических периодах, но здесь, на веку человеческом, можно видеть, как совершаются разрушения. Да еще какие! Непоправимые! Видели, как малая группа занялась взаимопожиранием. Зашатались уже сложенные устои. И кто решит, где границы зачатого вреда? На котором поколении иссякнет вредоносность? Ведь не потоп после, но боль планеты. И руками и мозгом ущербляются сокровища, для всех припасенные. От малого начинается и большая болезнь. Единение — или гибель.
15 Декабря 1940 г.
Публикуется впервые
Путники
Полагаю, что все наши общества нужно распустить. Настолько неестественны все условия, что никакое общение сейчас невозможно. Накрепко пресечены пути сообщения, а кооперация прежде всего растет жизненными сношениями. Большинство групп не имеют никаких сообщений между собою. А в иных странах даже и внутренние сношения затруднены.
Хочется оградить
