Культуре. Шире дорогу знанию. «Невежество — корень всех зол».

3 °Cентября 1941 г.

Публикуется впервые

Леонардо

По приглашению «Вся-Индия Радио» Святослав сделает радиопередачу 21 Октября в Лагоре — «Мона Лиза». Святослав знает эту тему. Материалы: Вазари, Зейдлиц, Аллаш и многие другие. Но вот беда! Год смерти Леонардо варьируется разными авторитетами на шесть лет. И все это с доказательствами. Одни говорят, что король Франциск не присутствовал при кончине мастера, но Вазари трогательно описывает, как король поддерживал голову умирающего. Много таких разнобоев. Кому верить?

Некоторые считают Вазари за непреложный авторитет, но другие подозревают у него немалые приукрашения. Все могло быть. И возрастом Вазари был на пятьдесят три года моложе Леонардо, и не мог быть в Амбуазе при смерти художника. Как всегда, слагались легенды. Кому-то хотелось еще красочнее, еще богаче рассказать о последних минутах великого мастера. По тем временам было принято поминать королей и пап около имен мастеров. Тициану король поднимал кисть. Рубене, Ван-Дейк, Веласкес, Гойя всегда около царственных особ.

История искусств (хоть она и история) полна легендами. Конечно, в основе легенды бывала частица истины. Но как выделить ее? Историк должен быть тончайшим психологом, чтобы удержаться в пределах истины. Однажды обвиняли Бенуа и Грабаря в пристрастном извращении правды. Попросту говоря, уличали во вранье. Но один из присутствующих хотел смягчить положение и усмехнулся: «Ничего не поделаешь, ведь и Вазари привирал». Вообще, даты и факты поразительно стираются и мешаются. Ошибки истории!

Около такого колосса, как Леонардо, всегда было и будет множество пересудов. Казалось бы, жизнь великого художника и мыслителя уже отображена и в исследованиях и в литературе. Но каждое приближение к личности славного мастера открывает бездну недосказанного, невыясненного. Никакие скальпели историков не откроют новых утверждений. Попрежнему три раза в столетие будет происходить колебание весов. И лучше и похуже, и величавее и поменьше. Много мастеров на такое «поменьше». Но великий облик художника никогда не потускнеет.

5 Октября 1941 г.

Публикуется впервые

Оковы мысли

Откуда же все несносные ограничения? Откуда постыдные утеснения мысли? Откуда убожество и отупение? Однажды я помянул добром талант Горького, и за это мне досталось, ибо нельзя говорить о большевике. Также досталось и за упоминание о Толстом, ибо он умер отлученным. Попало и за слова об Иоанне Сергиеве, о Георгии Спасском, о Мережковском. Масонство Пушкина, Суворова, Кутузова весьма осуждалось. Декабризм Лермонтова вызывал хулу. Павлов бывал под сомнением. Подмигивали на эпилептику Достоевского.

Среди бойцов за Русь не поминали Пересвета и Ослябю и также умалчивали о Преподобном Сергии, хотя Дмитрия Донского иногда допускали. Изрезанные Масловым «Казань» и «Керженец» были обвиняемы в реакционности. Разрушен Симонов монастырь, Храм Христа Спасителя — памятник отечественной войны 1812 года разрушен. Русский собор в Варшаве был уничтожен. На взрывание соборов пошло много взрывчатых веществ. Были там произведения Васнецова, Нестерова, Рябушкина, Семирадского… Неужели во имя Культуры? Уж не приняло ли это понятие какое-то превратное значение?

Не так давно во Франции вышла книга о стратегии искусства. В ней саркастически описывались условности, укоренившиеся вокруг современного искусства. С иронической улыбкой указывалось, какие суждения должно высказывать, чтобы быть принятым за благовоспитанного человека. Самое справедливое культурное соображение могло навсегда погубить репутацию любителя искусств. Любопытен был список имен модернистов, которых нельзя трогать, чтобы не попасть в страшное табу.

Из каждой области можно привести списки заклятых деятелей, которых нельзя трогать. И наконец, как в сказке, придет ребенок и скажет: «А царь-то голый!» Бесчисленны оковы, добровольно надетые людьми. И спешат, спотыкаются, падают, вновь карабкаются.

Будет еще сказка о том, кто выдумал предрассудок. И окажется этот мудряк не более портного, который выдумывает моду на следующий год. Портной руководится залежалым у фабриканта товаром. Это просто! Но психология мудряка, изобретающего оковы мысли, много мрачнее. Скорей бы подумать об этих омертвляющих оковах! От невежества всякие несносные теснины.

10 Октября 1941 г.

Публикуется впервые

Америка

Родные наши, пришло запоздалое письмо Зины от 8 Августа. Радовались, что ухо Дедлея лучше. Но как теперь нужно беречь его от простуды! Затем было три телеграммы от Катрин, одна о манускриптах, другая о Стоу и третья о возможности назначения Дедлея. О манускриптах высказано предположение, что это дело может быть отложено. Е. И. ответила, что отложение желательно. Впрочем, это вообще относится ко всем обстоятельствам. Чем больше отложить — тем лучше. Возможность назначения Дедлея нас очень порадована. Теперь не будет разногласий и Рок придется стать поосторожнее. Если даже ее не удастся вообще сместить, то она почувствует, что ее происки не удадутся. Не буду повторять наших соображений, высказанных в письме от 5 Июля. Вам всем все это вполне известно. Если бы образовался новый Комитет Музея в новом составе, без участия нежелательных элементов, он мог бы Вам быть полезным как голос общественного мнения.

Хорошо бы Вам узнать, кто именно предлагал меня в поч [етные] члены Общества Фильда. Вы могли бы внести их в список друзей. Вот и в Обществе Марка Твена — друзья и в «Иннер Культур» — друзья. И около Академии — друзья. И среди биософ[ов] друзья. И в Нью-Мексико — друзья. И в Филадельфии друзья, и в Вашем Центре молодежи, и в Дельфийском Обществе — друзья. Много их повсюду, только надо выявить их. Было милое письмо из «Либерти». Пусть Фламмиды поддерживают связь с членами в Америке. Ведь друзья были и в Канаде, нужно отеплить их. Если хоршевское трио — жулики, то это не значит, что культурные дела не живут. Конечно, сейчас Армагеддон перевернул всю жизнь. Уже не говорим о странах воюющих, но ведь и во всех нейтральных жизнь ненормальна. Внесите в список друзей м-ра Ауберта Тернера в Сен-Луи — он прислал ко дню моего рождения сердечную телеграмму. Сберегите дружбу с Альбуэрно в БуэносАйресе — видимо, он славный человек и уже выказал преданность. Почти в каждом номере его журнала идет моя статья. Даже в мрачные дни, когда грабители и утеснители как бы торжествуют, когда загнана Культура и забито творчество, даже в темнейшие дни помните обо всем светлом. Берегите друзей, отеплите их — ведь у каждого свои скорби и заботы. Сношения с разными странами все затрудняются. После долгого молчания из Португалии дошла к нам хорошая статья Шауб-Коха, напечатанная в сборнике Университета в Коимбре. Сам Шауб-Кох был в Швейцарии, а где сейчас, и не знаем. Тревожит судьба Конлана — видно, он не имеет возможностей, чтобы дать знать о себе. В таком же положении, наверно, и Асеев. Но и к нему нельзя писать. Вы правы, беспокоясь о здоровье Е. И. Это время ее сердце опять нехорошо. Не могут не отзываться события.

Трудно, трудно переживать Армагеддон! Знаем, что в делах Вы сделаете так, как лучше. Вам виднее специфичность местных условий. Грабители в злобе готовы даже и себе повредить, лишь бы сделать что-то злое. Вы помните мой очерк «Самопожертвование зла»? Поэтому сделайте строго законнее назначение Дедлея, чтобы никакая мерзкая личность не могла придраться и опровергать. Очень жаль, что Плаут не сдал Вам всех документов. Может быть, следует Вам ему написать с перечнем всех недостающих бумаг. Такое письмо, в свою очередь, уже будет документом. Нет ли сведений, что происходит в стане грабителей? Каждое показание вроде Кеттунен или Филадельфии уже показательно.

Шлем Вам, нашим милым дозорным, лучшие мысли. Да будет хорошо друзьям! Скажите им наш самый сердечный привет. Духом и сердцем с Вами.

10 Октября 1941 г.

Публикуется впервые

АМЕРИКА

Пришло письмо Зиночки от 29-го Сент[ября] с описанием всего у вас бывшего. Все к лучшему, и теперь с еще большим единением дела полезно продвинутся. Всегда помним старую пословицу: «Единением и малые дела растут, а раздором и большие разрушаются». Также была телеграмма от Катрин о том, что манускрипты назначены на 28-е Января. Может быть, произойдет и еще отложение, и это на пользу. Пусть тот же метод будет применен и во всех других делах, чем дольше, тем лучше. Очень хорошо, что у Зины и у Вас у всех ясно сложилось представление о том, что шеры Картинной Корпорации дают вам решающий перевес. Смешно говорить о том, что сами шеры не в ваших руках, а как и многое прочее, находились на хранении у Хорша, — это всем ясно. Важно то, что суд взял деньги за шеры и тем самым признал как существование шер, так и самой Корпорации. Все это вам вполне известно, и в нужный момент вы все это выявите. Можно только сказать, что лишь по местным условиям можно прилагать те или иные действия. Также не забывайте, что по делу Джаксона не была допущена апелляция, и, таким образом, последнее защитное слово не могло быть произнесено. Такое лишение права защиты чрезвычайно показательно, и эта вопиющая, пристрастная несправедливость должна быть очень запомнена. Наверное, в меморандуме Зины это обстоятельство особо подчеркнуто.

Конечно, во всем худом есть и нечто хорошее, так и в этом деле лишение права последней защиты оставило дело незаконченным с моральной точки зрения, и в будущем это обстоятельство будет принято во внимание. Во всяком случае, как бы сейчас ни попирались моральные основы, именно они остаются решающими. А каждое несправедливое пристрастие слагает тяжкие последствия для судей неправедных. Очень хорошо, что у Зины меморандум в двух видах — в пространном и в сжатом. В свободную минуту еще более обостряйте сжатую форму. Вот из С. Луи опять пришло доброе письмо молодого Тернера — ничего-то эта молодежь не знает, но чувствуется, что у них самые добрые намерения…[94]

10 Октября 1941 г.

Публикуется впервые

Друзьям

Пишут: «Откуда буду писать следующее письмо — не знаю. Где буду находиться — неизвестно. Такова теперь жизнь. Пожелайте нам мужества, отсутствия всякого страха — это нам теперь очень нужно всем»… Много таких весточек. Каждая из них пресекает еще одну ниточку. Нельзя никуда! А боль человеческая растет. Многое спешное отринуто.

Вспоминается сказка о непринятом посланце. Нес он спешное и целительное. Спешил через все препятствия, но врата оказались запертыми. На зов и стук никто не отозвался. А принесенное было так нужно всем затворившимся. Сказывалось, как ходил посланец безуспешно вокруг глухих стен и башен. Благодатное вещество, с трудами собранное, испарялось. Самоотвержение распылялось в пространстве. А те, кому оно предназначалось, погибали взаперти, лишь бы не слушать зовущий голос. Удивительно наблюдать отрицание, когда люди готовы мучиться и погибать, лишь бы не допустить нечто для них спасительное.

Живы ли? Список адресов оказался настоящим кладбищем. Одни умерли, другие в безвестном отсутствии. Кто знает, все ли у них ладно? Находят ли они силы пояснять себе происходящее? Наверное,