Рерих Н.К. Листы дневника. Том 3.

Заветы высокой жизни.

С выходом третьего тома «Листов дневника» Н. К. Рериха состоялась первая полная публикация главной части его литературного наследия.

Обширная подборка предлагаемых читателю очерков-писем охватывает период с 1942-го по 1947-й год. Запечатленная в них масштабная картина мира развернута на историческом рубеже победоносного перелома второй мировой войны «в подвиге Земли русской», преодоления разрухи в условиях нарастающей западной русофобии и укрепления пресловутого «железного занавеса», в преддверии новой — «холодной войны» и углубления общего кризиса мировой цивилизации.

В калейдоскопе отображенных Н. К. Рерихом событий середины века и последних лет его жизни четко прослеживается ведущее начало — стремление обозначить, высветить пути к человеческому единению и содружеству. Главными из них для мыслителя и художника, основателя многих просветительных, научных и общественных учреждений и начинаний в мире неизменно были неотложность «всемирного дела Культуры» и служение Родине.

Идея сближения народов на почве Культуры пронизывает многие дневниковые страницы:

«События доказали, — пишет Николай Константинович в очерке «Друзья», — насколько необходим человечеству щит Культуры… Сколько придушенной злобы, засахаренной ненависти, жалкого безумия! Сколько иссушающего горя! Армагеддон войны кончен, теперь — Армагеддон Культуры»[1].

«Чего только не пересмотрели за всю жизнь! — продолжает он в очерке «Сложно». — Сколько войн и каких свирепых! Сколько рушений империй!.. Помним все перевороты, куда же еще переворачиваться? Остается строиться, творить, преуспевать в великом сотрудничестве»[2].

Из очерка в очерк напоминает, повторяет, твердит он «непримененные истины»: мир зарождается в человеческом сердце, но оно может «преисполниться доверием лишь через Культуру»; культурная связь «воздвигнет сотрудничество народов, даст содружество, отепляющее сердца»[3]. Как бы открывая новый, глубинный смысл и значимость этих жизненных основ, автор просто подводит к пониманию, что они пока живут в нас неосознанными; вовсе не гром пушек, а «рычание сердец» является признаком войны.

Грусти и горечи исполнены продиктованные безумием мира записи, доверительные и дружеские его послания: «Ох, как далеко народам до Культуры. Пока что они на степени хлеба и зрелищ»[4]; «Отчего сейчас так трудно? Не оттого ли, что человечество задвигалось из одной пещеры в другую?»[5] Откликаясь на происходящее, он заносит в дневник приметы времени, без которых история нашей сложной эпохи, пожалуй, не может обойтись до сих пор:

Человек — «венец природы» — озверел… Доллар царит и запечатывает совесть… Вредительство — во всех оперениях… Единственно, в чем преуспело человечество — в цивилизации преступлений. Забыли о самом необходимом для эволюции — о человечности…

«Еще некая война неизбежна, — предрекает Рерих, — война знания против невежества»[6].

В грозные годы написания «Листов» Рерих жил и творил в Гималаях, в неустанном «дозоре», «на вышке». Поэтому совершенно естественно и почти буквально воспринимаются его зовы к далеким корреспондентам — близким сотрудникам обратить свои «взоры ввысь», к вершинам духовной Культуры. Колесница последней, верил он, задвигается молодыми силами, молодым мышлением. И напутствовал молодежь: «Искусство жизни пусть будет самым высоким»[7].

Полем его деятельности на ниве Культуры был весь мир, но духом и сердцем он был устремлен к родным местам, в Россию — страну, которая в безмерных страданиях и лишениях приняла на себя, по словам Елены Ивановны Рерих, бремя искания истины за всех и для всех.

Военной зимой 1942-го, вслушиваясь в доносившуюся в Гималаи на прерывистых радиоволнах тревожную информацию с Родины, Николай Константинович восхищенно отмечает, что воины перед ликом опасности стремятся «не только сразить врага, но и восполнить свое познавание»[8]. А такая устремленность к знанию есть верный путь к победе.

В каждодневном, часто безымянном подвиге преодоления на военном и хозяйственном фронте раскрывался, рос потенциал народного духа — культурой сердца и самоотречения всегда строилась и держалась Россия. И когда «молния русского подвига» осветила мир, он, всей жизнью вобравший в себя пути и судьбы страны, мог сказать: «Мы всегда знали, на какую высоту взойдет народ русский»[9]; «Если где оскудела Культура, то поможет тогда русский подвиг»[10].

Знание о том, какие «сокровища захоронены в скрынях народных», огонь веры в предначертанную этому народу судьбу зажигают в нем желание непосредственно приложить силы на широком культурном поприще, приобщиться к общей восстановительной работе «после всех зверских немецких разрушений». Мы готовы потрудиться вместе, писал он Грабарю, — «клич кликните!»

В письме к брату Борису — все о том же: «Покуда есть сила, хотелось бы приложить ее на пользу родной земли. Знание, опытность, любовь к славной Родине — все это надо дать туда, где оно будет особенно полезно»[11]. Однако развернуть задуманную им эволюционно-просветительскую работу в стране, управляемой «суженными сознаниями», задернувшей «железный занавес» и закрывшей путь в нее зарубежным деятелям русской культуры, было не суждено.

Драматически щемящие строки «Листов дневника» полны нарастающего стремления, томления деятельного духа, пронзительного ожидания, надежд…

На его подоконнике — открытый компас. Стрелка неизменно тянет к Северу. А там — Родина. «Пишу ли, читаю ли, глаз вскидывается за путеводной стрелкою… И невозможно убрать эту стрелку — она зовет, она напоминает. Кажется, и без нее помним, но она как символ зова»[12].

Он торопит будто остановившееся в почтовых сношениях время: мало осталось «могикан, потрудившихся для русийской Культуры»… Досадует, что так нужные на Родине философские, научные и художественные труды семьи продолжают оставаться недоступными, за ее пределами. Мечтает, что преграды во взаимоотношениях должны исчезнуть, «общечеловеческое естество должно превозмочь зубчатые заборы ненависти»[13]. Ищет «хоть какую-нибудь логику в происходящем», когда, расширяя круг общественных связей, пишет в Кремль, в Комитет по делам искусств, Академию наук и т. д., и все — «как в подушку». Ему кажется, что письма вместо почтового ящика летят в пропасть… «Иногда так ждешь, точно бы сила ожидания подгонит посылку»[14].

Он умел идти сквозь боль, не меняя курса, пронзая устремлением тьму, разворачивая все новые возможности…

Очертившие высокий жизненный путь художника-гуманиста публикуемые «Листы дневника» несут отзвук величия духа их Автора. Неосуществленное в атмосфере непонимания, наветов, равнодушия и запретов его стремление донести вверенное духовное богатство в «сужденную страну» реализуется через полвека после сборов его на Родину.

Изложенную в представленном литературном наследии широкую просветительскую программу вбирает лаконичный завет: «Всякое переустройство начните словом «Культура»… Ведите неоспоримую линию Культуры — под этим знаком пройдете»[15].

С. А. Пономаренко

Листы дневника

Сказано

«Лучше войско баранов под предводительством льва, нежели войско львов под водительством барана». (Римская пословица).

«Невежество — корень всех зол». (Буддийский завет).

Муфтий обоих миров Кемаль-паша-задэ — да будет священна его тайна — изрек:

«Дух святого может руководить в обоих мирах.

Не говори: он умер, и что пользы от него.

Дух — меч бога, а тело — ножны.

Он совершает еще более высокие дела, когда

освобождается от ножен».

«Никогда не сообщай твоим друзьям того, о чем не должны знать твои враги». (Восточная Мудрость).

«Война — самая зверская из глупостей». (Леонардо да Винчи).

«Нынешний цивилизованный мир знает цену всему и не видит ценности ни в чем». (Оскар Уайльд).

«Мы любим земную жизнь потому, что мы не знаем другой». (Еврипид).

«Если твой спутник крив, то и ты поджимай глаз». (Монголия).

«Ничто так не ужасно, как невежество в действии». (Гете).

«Кто хочет понять поэта, должен вступить в его область». (Гете).

«Кто открывает школу, тот закрывает тюрьму». (Виктор Гюго).

«Воины, воины — мы называем себя. Мы сражаемся за благородную добродетель, за высокое стремление, за высшую мудрость, за то мы зовем себя воинами». (Ангутара Никайя).

«Слушать клевету — проклятие, но не возразить на нее — еще хуже». (Овидий).

«Спросите в соседней деревне, что случилось в вашей собственной». (Татары).

«На конце факела — тьма». (Татары).

«Кто говорят, те не знают. Кто знает, тот не говорит». (Китай).

«Кто из колодца наблюдает небо, тот немного увидит». (Китай).

«Когда люди в дружбе, даже вода сладка». (Китай).

«Собаки лают, караван идет». (Аравия).

«Они болтают. Что болтают они? Пусть себе болтают». (Шотландия).

«Под лежачий камень вода не течет». (Русь).

«На всех путях ко мне встречу тебя». (Бхагавад Гита[16]).

1 Января 1942 г.

Публикуется впервые

Народная Победа

Среди победных известий значительно звучат и культурные голоса. Вот географ-профессор рассказывает, как войсковые части зовут ученых приехать на фронт. Встречают их, как жданных братьев, и внимательно слушают воины научные сообщения. На очереди самого профессора еще одиннадцать таких докладов. Видано ли раньше, чтобы войска звали ученых на фронт, чтобы ждали слово науки и восторженно радовались ей!

У других народов войска увеселяются песенками из кабаре. Там нужны легкие певицы и танцовщицы. Но русский народ и в окопах, в блиндажах ждет научное слово, а песни полны героических порывов. Не только всколыхнулся народ русский, он вырос в сознании своем, и такое достижение уже неизменно.

Народ негодует, когда враги оскверняют Ясную Поляну или дом Чайковского, или музей Римского-Корсакова, или могилу Шевченко, или храм Новгорода. Народ осознал, где его культурные сокровища. И это знание уже нерушимо. Мало ли что бывало в прошлом: «Быль молодцу не укор!» Но теперь, в трудную годину, когда идет война народная, священная война, народ поднялся на ступень Культуры. На такую ступень, которая завоевывается лишь сердцем насторожившимся, воспрявшим.

В своем яром устремлении народ может мыслить о будущем. В нем не будут растрачены никакие достижения. Все ладное, творческое, строительное будет любовно обережено. Сотрудничество не по приказу, а по сердечному осознанию вознесет все отрасли труда.

Вспоминаю, как на Иртыше, в поездах, в гостиницах приходила молодежь и настойчиво хотела знать. Для них после дневной работы ничего не стоило бодрствовать до петухов, слушать, спрашивать, допытываться, желать знать. И вот воины перед ликом опасности стремятся не только сразить врага, но и восполнить свое познавание. Такая устремленность к знанию есть верный путь победы. Народ будет знать, народ преуспеет, народ сложит ступени светлого будущего.

8 Января 1942 г.

Публикуется впервые

Пути

Спрашиваете, как мы уживались со стариками. Ведь они бывали «старые, злые и опытные». Были особые причины наших долготерпении. Ведь эти старики были ниточками со многим замечательным. Как же ради того и не претерпеть? Да и не все же злые! Были и добрейшие. Хороша их бывальщина — только слушай.

Тот знал Гоголя — самого живого или Брюллова или Александра Иванова. Тот был приятелем Островского или Глинки. Они знавали Мусоргского, Чайковского. Они дружили с Достоевским, Тургеневым. Деду при Бородине было двенадцать лет, а братья его уже были кавалергардами и были в битве. На наших глазах был Менделеев, Ключевский, Кавелин, Костомаров, Стасов, Владимир Соловьев. Неповторимо все это.

Тут около были Бородин, Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов. Ездили к Толстому, к самому Льву Николаевичу. «Пусть выше руль держит, тогда доплывет». Кто же так скажет о «Гонце»? Все это неповторимо. С нами были Куинджи, Репин, Суриков, а потом Врубель, Горький, Андреев. Крепкие связи с русской Культурой. Кто-то рассказывал о Пирогове, о Сеченове… Все это были живые нити. Старик Колзаков говорил о собирателях Строгановых. Еще появлялся бело-серебряный Милютин. Чуть ли ни