особенности языков, или от сознательного желания сберечь лишь в определенных руках ценные знания. Такая бережность тоже не должна быть осуждаема. «Не мечите бисера перед свиньями». Этот завет во многих формулах был повторен не без основания. «Не бывает пророка в своем отечестве», и этот скорбный завет был подчеркнут для поучения будущего человечества не без глубокой причины.
Будет время, когда невежественное, самодовольное отрицание во всех областях заменится светлым, непредубежденным изысканием. Нужно особенно радоваться каждому доброжелательному изысканию – в нем заключено истинное добротворчество.
1 августа 1935 г.
Тимур Хада.
«…Рембрандт с первых же шагов своей деятельности выходит за пределы локального значения, и все его дальнейшее творчество есть явление общечеловеческого смысла. Тяжелая трагедия его жизни и деятельности теряет чисто бытовой и исторический смысл, а становится, подобно трагедиям всех великих страдальцев, огромным символом. При этом символизм искусства и жизни Рембрандта носит роковой характер. Все, что случилось с ним, – должно было случиться по каким-то верховным законам. Весь ужас этой жизни приобретает именно благодаря своей чрезмерности грандиозную красоту. Это подлинная Голгофа, крест, непосильный для средних людей, испытание, которого удостаиваются лишь избранники.
Вглядываясь в эту логическую во всех своих перипетиях трагедию, постигаешь и ее внутреннюю гармонию. В ужасном финале этой жизни человека, когда видишь Рембрандта больным стариком, оставленного всеми, предающегося вину, живущего в нищете, то содрогаешься, но и понимаешь, что такой конец был самым величественным, самым достойным для гения. С точки зрения какой-то Высшей Справедливости – более достойным и прекрасным, нежели чума столетнего богача Тициана, нежели прощание Рубенса с красавицей женой и переутомление Веласкеса придворными обязанностями. Рембрандт «сподобился мученического венца», и, вопреки рассудку, видишь в этом высшую награду».
Во многом Александр Бенуа находил глубокие характеристики, но в этом суждении о судьбе Рембрандта, о мученическом венце, о красоте вопреки рассудку, он дал еще одно свидетельство глубочайшего суждения. «Вопреки рассудку» – это простое и убедительное выражение, наверное, многим казалось и неуместным и неопределительным. Тягостные дни телесного Рембрандта и Франса Гальса для многих никак не покажутся апофеозом достойным.
Придворное рыцарство Ван Дейка, наверно, кому-то кажется замечательным завершением великого художника. Но за этими внешне блестящими завершениями кажутся и другие, сияние которых настолько насыщенно, что не каждый глаз различит его. Совершенно так же электрическая искра в своем чрезвычайном напряжении делается уже недоступной человеческому глазу.
Как-то обсуждалась судьба Жанны д’Арк. Собеседники старались предположить, какой именно завершающий аккорд явился бы самым сияющим для светлой воительницы. Делались разные предположения. Доходили до того, что кто-то видел ее королевою Франции. Но после всяких примерных суждений пришли к тому, что сужденный превышним законом аккорд был самым незабываемо величественным. Конечно, никто не забудет и не оправдает предательство судей Жанны д’Арк. Так же точно никто не будет отстаивать тех квазизнатоков искусства, которые осудили ныне знаменитый «Ночной дозор» Рембрандта или его не принятую ратушей картину, ныне являющуюся драгоценным достоянием Королевского музея в Стокгольме.
Темные осудители, невежды и предатели таковыми и остаются. Они ведь вовсе не занимались ковкою мученических венцов. Они как были исчадиями ада, так и остались в той же зловонной тьме. Но совершенно вне их соображений, вне всяких земных допущений и пониманий самый превышний закон обращает уголь в сияющие алмазы. Наверное, каждый захотел бы прибавить к двум сказанным разнородным примерам еще множество самых замечательных свидетельств воздействия превышнего закона. От самых высоких примеров и до повседневности можно видеть, как для каких-то мирообразований, для каких-то будущих укреплений куются незабываемые венцы.
Лишь бы только знать о путях несказуемых и гореть пониманием их. Тот же Рембрандт мог закончить старьевщиком, или главою местной гильдии, или капитаном стрелкового общества. Мало ли какой благополучный, с обычной точки зрения, конец можно бы приложить к Рембрандту. Ведь был он собирателем, а от собирателя до старьевщика путь не так уж сложен. Был он богатым домовладельцем – по времени мог приумножить всякую недвижимую собственность. Мало ли кем он мог быть и «покойно» почить в пределах города. Но этого не должно было случиться по закону нереченному. Ценности, выраженные Рембрандтом, были оценены на каких-то совсем других весах – невидимых.
Жанна д’Арк могла остаться сельской провидицей, могла пророчествовать и исцелять. Могла окончить работу почитаемой аббатисой, а не то и уважаемой гражданкой. Ко всему были пути. Но великий Закон должен был в ней найти еще одно светлое свидетельство Истины. Пламень ее сердца, пламень костра – венец пламенный, все это далеко поверх обычных законов. Даже поверх обычного воображения человеческого.
Люди говорят о судьбе. Из каких же замечательных звеньев складывается так называемая судьба? От мирного стада до костра пожирающего. От верха благополучия до высшего испытания нищетой. Какими же человеческими формами высказать такие высочайшие построения? Высказать-то их и нельзя, но можно почувствовать, ибо в них заключены светлые вехи нового мира.
Конфуций, так часто и непонятый и гонимый, заповедовал: «Когда мы наблюдаем явления, мы можем достичь знания; когда мы достигли знания, мы приобретаем доброе желание; когда мы приобрели доброе желание, сердце очищается, человек становится культурным; когда человек делается культурным, порядок царит в его семье; порядок царит и в его стране; когда же порядок будет царить в каждой стране, тогда и мир воцарится во всем мире».
Тоже как бы простой путь. От обычного проявления и до мира всего мира. В таком пути, при всей его неоспоримости, сказывается очень высокий и далеко не всем доступный мировой закон. Тоже о каких-то судьбах говорит этот закон, сказывает языком неземным. Каждый человек, каждый член семьи человеческой несет на себе ответственность за мир всего мира. Никто не имеет права сложить с себя высокую и прекрасную обязанность добротворчества. Никто не имеет права сожигать Жанну д’Арк. Кому дано право унизить Рембрандта? В сложных для земного глаза судьбах звучат законы и высокие, и требующие особых выражений.
Нищета Рембрандта – величественна. Костер Жанны д’Арк – прекрасен. Тернии Конфуция – поучительны. Терновый, великий Венец ведет мир.
3 августа 1935 г.
Тимур Хада.
Наш Чампа, полутибетец-полумонгол, родом с Кукунора, возвращается с базара – сообщает:
«Говорят, что тут где-то есть камень, в котором медный пояс».
Что же это такое, и как бы узнать, где этот камень?
«Может быть, удастся расспросить. Только это трудно».
Мы думаем, что дело идет о каком-то открытом погребении, или о кладе, или, наконец, о легенде. На первый взгляд, обращается внимание не столько на камень, сколько на пояс. Ведь пояс всегда был признаком власти. Не раз в истории похищение пояса или оскорбление пояса приводило к тяжким последствиям. Так поговорили о странном камне с медным поясом и подумали, что, вероятно, дальнейшее узнать о нем трудно. Если бы это оказалось каким-то кладом, то ведь о кладах будут говорить особенно осторожно.
Конечно, легенды о кладах, находимых в бурханах, или о каких-то сокрытых ценностях можно слышать часто. Иногда они будут связаны с большими именами прежних легендарных воителей. Не обойдется и без упоминания Чингисхана, ибо это имя упоминается при всяком возможном случае.
Проходит несколько дней. Юрий занимается с приезжим бурятским ламой-лекарем. Вдруг приезжает чиновное лицо от местного князя. Князь очень просит, чтобы мы не трогали и не разбили камня с медным поясом. Опять тот же камень. Спрашиваем, полагая, что речь идет о какой-то руде: «Где же он находится?». Ответ уже наводит нас на некоторые мысли и воспоминания.
«Камень этот двигается и появляется около священных и замечательных мест. Здесь же, около Наран Обо, место священное. Князь знает, что вы собираете травы и цветы. Это очень хорошо. Но не потревожьте камень, который появляется то там, то здесь. Ведь он может оказаться и на вашем пути».
Значит, дело оказывается не в медном поясе, как мы думали первоначально, но в самом камне. А камень этот не что иное, как тот самый легендарный, испокон известный чудный камень, посещающий особо замечательные местности в особо нужное время. Таким образом, скромный посланец князя совершенно деловито просит нас не нарушить чудодейственного камня. Конечно, мы просим его передать, чтобы никто не беспокоился. Камня мы не нарушим, не разобьем и не обидим.
Воображаю, как удивлены были бы местные монголы, если им рассказать все известные легенды о чудесном камне – легенды от Тихого океана и до средневековых мейстерзингеров. В данном случае новым оказалось то обстоятельство, что не легенда рассказывалась, но просили не нарушить камень. Значит, не сказание, но бытность самого камня жила совершенно явно и непреложно.
Новая подробность о поясе на камне, быть может, означает, что камень облечен властью. В других вариантах ни о каком поясе не упоминалось. На камне указываются знаки, которые то появляются, то уходят вглубь. Камень предупреждает своего временного владельца о всяких значительных событиях. Камень издает треск в особых случаях. Становится особенно тяжелым или, наоборот, теряет вес. Иногда камень начинает светиться. Камень приносится иногда новому владельцу совершенно нежданно какими-то незнакомцами. У камня много качеств, недаром о нем сложены всевозможные предания и песни. Упоминается он и в средневековых исторических и научных изысканиях. На Гималаях, в Тибете и в Монголии постоянно приходится встречаться с упоминаниями об этом сокровенном чуде.
Странно связывать чудесные, полные глубоких знаков и символов сказания с приездом чиновного лица, просящего не повредить и не увозить камня. Здесь ведь место особо священное. Около Наран Обо, бывало, уже появлялся чудесный камень. В этих местах запрещено убивать всех животных. Сам Таши-Лама подымался на Наран Обо и отметил это место.
«Ведь Таши-Лама выдает пропуск в Шамбалу».
Конечно, и это сведение понимается чрезвычайно различно. Но тем не менее до сих пор приезжают некоторые люди к Таши-Ламе с прямою просьбою дать им подобный пропуск. Опять-таки древнейшие знаки совмещаются с современностью иногда в самых неожиданных формах.
Также приходилось слышать, как нападали некоторые люди на рассказчиков о таких знаках. Ревнители тайн придут и шепнут, а рассказчик немедленно прервет повествование. Если же начнут его доспрашивать, то он закончит какой-либо самой прозаической формой, совсем не отвечающей вдохновенному началу. Значит, и древнее установление охранения тайны живет по-прежнему. И как умеют хранить такие заповедные тайны! Как умеют вовремя перевести речь на какие-нибудь повседневные темы или нежданно обратить внимание на какое-то внешнее приключение!
Опять-таки вспоминается, как однажды один индус сказал, что он настолько не выдаст тайны, что скорее допустит утверждение, что вообще ничего подобного не существует. Как в океанских волнах пробегают два и три различных течения, так же и глубины людского сознания умеют быть заперты затвором тайны.
Кто-то смеется над подобною стойкостью, над таким хранением основ. Но кто-то и уважает, когда видит, что вне всякой, иногда и вопреки всякой
