характера работа. Еще раз подтверждается, насколько мало мы знаем частную жизнь Киевского периода. Остатки стен сложены из красного шифера, прочно связанного известью. Техника кладки говорит о каком-то технически типичном характере постройки. Горячий порыв строительства всегда вызывал какой-нибудь специальный прием. Думаю, палата Рогеров в Палермо дает представление о палатах Киева.
Скандинавская культура, унизанная сокровищами Византии, дала Киев, тот Киев, из-за которого потом восставали брат на брата, который по традиции долго считался Матерью Городов. Поразительные тона эмалей, тонкость и изящество миниатюр, простор и спокойствие храмов, чудеса металлических изделий, обилие тканей, лучшие заветы великого романского стиля дали благородство Киеву. Мужи Ярослава и Владимира тонко чувствовали красоту, иначе все оставленное ими не было бы так прекрасно.
Вспомним те былины, где народ занимается бытом, где фантазия не расходуется только на блеск подвигов. Вот терем:
Около терема булатный тын,
Верхи на тычинках точеные,
Каждые с маковкой-жемчужинкой;
Подворотня — дорог рыбий зуб,
Над воротами икон до семидесяти;
Среди двора терема стоят,
Терема все златоверховые;
Первые ворота — вальящатые,
Средние ворота — стекольчатые,
Третьи ворота — решетчатые.
В описании этом чудится развитие дакийских построек Траяновой колонны.
Вот всадники:
Платье-то на всех скурлат-сукна,
Все подпоясаны источенками,
Шапки на всех черны мурманки,
Черны мурманки — золоты вершки;
А на ножках сапожки — зелен сафьян,
Носы-то шилом, пяты востры,
Круг носов-носов хоть яйцом прокати,
Под пяту-пяту воробей пролети.
Точное описание византийской стенописи.
Вот сам богатырь:
Шелом на шапочке как жар горит;
Ноженки в лапотках семи шелков.
В пяты вставлено по золотому гвоздику,
В носы вплетено по золотому яхонту.
На плечах шуба черных соболей,
Черных соболей заморских,
Под зеленым рытым бархатом,
А во петельках шелковых вплетены
Все-то божьи птичушки певучие,
А во пуговках злаченых вливаны
Все-то люты змеи, зверюшки рыкучие…
Предлагаю на подобное описание посмотреть не со стороны курьеза былинного языка, а по существу. Перед нами детали — верные археологически. Перед нами в своеобразном изложении отрывок великой культуры, и народ не дичится ею. Эта культура близка сердцу народа; народ горделиво о ней высказывается.
Заповедные ловы княжеские, веселые скоморошьи забавы, мудрые опросы гостей во время пиров, достоинство постройки городов сплетаются в стройную жизнь. Этой жизни прилична оправа былин и сказок. Верится, что в Киеве жили мудрые богатыри, знавшие искусство.
“Заложи Ярослав город великий Киев, у него же града суть Златая Врата. Заложи же и церковь святыя Софьи, митрополью и посем церковь на Золотых Воротах святое Богородице Благовещенье, посем святаго Георгия монастырь и святыя Ирины. И бе Ярослав любя церковныя уставы и книгам прилежа и почитая с часто в нощи и в дне и списаша книгы многы: с же насея книжными словесы сердца верных людей, а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное. Книги бо суть реки, напояющи вселенную, се суть исходища мудрости, книгам бо есть неисчетная глубина. Ярослав же се, любим бе книгам, многы наложи в церкви святой Софьи, юже созда сам, украси ю златом и сребром и сосуды церковными. Радовавшеся Ярослав видя множьство церквей”.
Вот первое яркое известие летописи о созидательстве, об искусстве.
Великий Владимир сдвигал массы, Ярослав сложил их во храм и возрадовался о величии Христовом, об искусстве. Этот момент для старого искусства памятен.
Восторг Ярослава при виде блистательной Софии безмерно далек от вопля современного дикаря при виде яркости краски. Это было восхищение культурного человека, почуявшего памятник, ценный на многие века. Так было; такому искусству можно завидовать; можно удивляться той культурной жизни, где подобное искусство было нужно.
Не может ли возникнуть вопрос: каким образом Киев в самом начале истории уже оказывается таким исключительным центром культуры и искусства? Ведь Киев создался будто бы так незадолго до Владимира? Но знаем ли мы хоть что-нибудь о создании Киева? Киев уже прельщал Олега — мужа бывалого и много знавшего. Киев еще раньше облюбовали Аскольд и Дир. И тогда уже Киев привлекал много скандинавов: “и многи Варяги скуписта и начаста владети Польскою землею”. При этом все данные не против культурности Аскольда и Дира. До Аскольда Киев уже платил дань хазарам, и основание города отодвигается к легендарным Кию, Щеку и Хориву. Не будем презирать и предания. В Киеве был и св. Апостол Андрей. Зачем прибыл в далекие леса Проповедник? Но появление его становится вполне понятным, если вспомним таинственные, богатые культы Астарты Малоазийской, открытые недавно в Киевском крае. Эти культы уже могут перенести нас в XVI–XVII века до нашей эры. И тогда уже для средоточения культа должен был существовать большой центр.
Можно с радостью сознавать, что весь великий Киев еще покоится в земле, в нетронутых развалинах. Великолепные открытия искусства готовы. Эти вехи освещают и скандинавский век и дают направление суждениям о времени бронзы.
Несомненно, радость Киевского искусства создалась при счастливом соседстве скандинавской культуры. Почему мы приурочиваем начало русской Скандинавии к легендарному Рюрику? До известия о нем мы имеем слова летописи, что славяне “изгнаша Варяги за море и не даша им дани”; вот упоминание об изгнании, а когда же было первое прибытие варягов? Вероятно, что скандинавский век может быть продолжен вглубь на неопределенное время.
Как поразительный пример неопределенности суждений об этих временах, нужно привести обычную трактовку учебников: “прибыл Рюрик с братьями Синеусом и Трувором”, что по толкованию северян значит: “конунг Рурик со своим Домом (син хуус) и верною стражею (тру вер)”. Поэтому я бы предложил другое толкование знаменитой фразы: очень вероятно, что она была изречена не древними русичами, а скандинавскими колонистами, населявшими берега северной реки Волхов. Должно быть, это они упросили Рюрика из-за озера Ладоги (которое очень напоминает море и куда он, скорее всего, приезжал из Скандинавии на охоту) приплыть и содействовать их военной защите. И этот человек со своими домочадцами и стражей, со своим богатством и, возможно, с любовью к приключениям прибыл по просьбе своих соотечественников. Постепенно его род воинов, осевший на севере России, был привлечен киевским княжеством, где статус князя ценился выше, чем воина, и сулил должность государственного деятеля.
Обращаясь к глубине веков, мы находим границы прошлого реального бытия. Может показаться, что лишь пыль осталась поверх этих границ, и любителю трудно поверить, что это не просто теория скучной археологии, которую нас просят усвоить, а реально сохранившиеся частицы чарующего великолепия, существовавшего в прошлом. Для каждого настало время понять, что искусство не только там, где оно на виду у всех, но и где многое, многое еще скрыто от нас покровом времени. И то, что кажется скучным сейчас, однажды откроется, озаренное радостным восприятием. Наблюдатель станет творцом. В этом и состоит очарование прошлого и будущего.
Фантастические барельефы на северных скалах, высокие холмы среди торговых путей, длинные кинжалы и наряды с богатым рисунком заставляют полюбить жизнь Севера; они пробуждают уважение к древним формам красоты, по ту сторону которой наше воображение погружается в темные глубины бронзового века.
Можно также обнаружить огромное количество произведений искусства, принадлежащих к таинственным и малоизвестным эпохам, наиболее далеким от нас. Может ли зверь финской фантасмагории быть чуждым искусству? А чарующие формы Дальнего Востока избежать художественного вдохновения? Могут ли первые орудия труда древнего мира быть отвратительными в руках скифов? А украшения сибирских кочевников считаться грубыми?
Нет, эти находки сродни искусству, и можно лишь позавидовать ясному замыслу древних. Они воплощали в них символы, которым придавали так много значения и создавали четкие, хорошо различимые многообразные художественные формы.
Это присутствует и в таинственных тенетах бронзового века, к которому мы обращаемся. Каждый день приносит новые достижения. Карнавальное шествие народов проходит перед нами. За блеском и позолотой византийцев мы видим бредущие пестрые толпы финнотюрков. Погружаясь еще в более дальние времена, величественно шествуют великолепные арийцы. Еще дальше — потухшие костры неизвестных странников, их бессчетное множество.
Эти дары оставлены всем нам, стремящимся к неонационализму. К ним обратятся юные поколения, благодаря им, они станут сильными и разумными. Если тупой современный национализм в искусстве превратится в неонационализм, то основанием последнего станет великий древний мир с его подлинным представлением о правде и красоте. Когда-нибудь эта правда и красота займет достойное место в прекрасном будущем.
Собирание
Издревле собирание являлось признаком устойчивости и самоуглубленности. Очень поучительно обозревать от наших дней до глубины веков различные способы собирания и изучения искусства. Опять, как и во всех спиралях нарастания, мы видим какие-то почти завершающиеся круги, но иногда почти неуловимое повышение сознания создает новую ступень, которая отражается на многих страницах истории искусства. Мы видим, как чередуются специализация и синтез. Обобщительные собирания, сложенные внутренним сознанием собирателя, сменяются почти аптечной классификацией, в педантичности иногда уничтожая всякий огонь новых открытий. Еще не так давно считалось бы дилетантством комбинировать готические примитивы с ультрасовременными исканиями. Даже считалось бы непозволительным иметь просто коллекцию красивых медалей и монет. Педантизм заставил бы сократить кругозор лишь на известной эпохе, ограничив известным типом и характером предметов.
Таким порядком сияющие красками иконы и примитивы превращались уже в иконографию, где описательная часть решительно затемнила весь истинный художественный смысл. Таким порядком еще недавно история искусств преподавалась, как собирание житейских анекдотов, а рассуждения о скульптуре и технике живописи сводились к перечню пропорций и механике построения, отталкивая и отвлекая внимание от существа творения. Даже начали появляться странные руководства, в которых можно было натолкнуться на такие необыкновенные главы: “Как написать осла”, и при этом рекомендовалась какая-то несуществующая серая краска. Помню, как-то внимание привлек на пароходе характерный спор между матерью и маленькой дочерью, причем мать серьезно уверяла, что перед ними вдалеке гора черная, а малютка непосредственно утверждала, что она синяя. Думается, не были ли засорены глаза матери изучением какого-то руководства о том, как писать ослов.
Какая это радость для детей, если в родном их доме они с малых лет встречались с предметами истинного искусства и с серьезными книгами. Конечно, необходимо, чтобы эти художественные предметы не переставали жить и не показывались бы в том жалком положении, иногда по целому десятку лет оставаясь вверх ногами, значит душа собирателя давно отлетела на кладбище, а преемники его почему-то нравственно ослепли.
В самые последние годы нам неоднократно приходилось радоваться вновь появившейся синтетической системе собирания. Не боясь прослыть эксцентриками или дилетантами, чуткие собиратели начали составлять свои сокровища из разнообразных предметов, связанных внутренним смыслом. Так самые новейшие картины могли комбинироваться с теми мастерами, которые в свое время проявляли яркое горение к обновлению смысла творчества.
В новейших собираниях можно видеть таких гигантов обновленных исканий, как Эль Греко, Джорджоне, Питер Брейгель и вся благородная фаланга не боявшихся в свое время оказываться искателями и новаторами.
И как убедительно среди новейшей живописи оказывались формы романского характера, и сотрудники Джотто и Чимабуэ, и новгородские иконы, и древние китайцы.
Все условности разделения и разграничения спадали, и перед
