В этом он был не прав и бессилен. В России, в образованных классах, очень развит полный атеизм: атеисты шумно приветствовали его критику, воображая, что она что-то разрушает. Наконец, ей очень обрадовались теснимые правительством сектанты, так как эта критика удовлетворяла их чувству вражды к Церкви. Но на нее совершенно не обратила никакого внимания вся масса серьезно образованного русского общества, которая знает существо своей Церкви и знает ее корни.
* * *
Еще о последних, об этих «корнях»… Толстой учился в университете на физико-математическом факультете[9 — Розанов ошибается: Толстой учился на Восточном отделении по разряду арабо-турецкой словесности (1844–1845 гг.), затем на юридическом факультете Казанского университета (1845–1847 гг.); курса не кончил.], притом, по собственному воспоминанию, — учился плохо и небрежно. Хотя он потом всю жизнь очень много читал и изучал, но это не могло заменить университетских лекций по истории. Дело в том, что никакая книга не содержит в себе интонаций живого голоса живого человека и не содержит «отступлений в сторону», оговорок и замечаний, которыми профессор сопровождает чтение в аудитории. Наконец, ни в какую книгу нельзя уложить и ни в какой ученой форме нельзя выразить тех частных бесед, бесед мелькающих, обрывающихся, недоконченных, которые студент, заинтересованный наукою, может иметь с профессором у него на дому или идя по коридору из аудитории. Ведь часто афоризм скажет больше, чем рассуждение; насмешка, сарказм живого человека или его восхищение, выраженное в блеске глаз и вибрации голоса, — скажут больше, чем печатные строки с печатным знаком восклицания. Словом, книга всегда «без штрихов»; и в книге говорит ученый «без тона»; а «тон делает музыку»: и Толстой знал историю вот именно «без музыки»[10 — …Толстой знал… историю «без музыки». — «Музыкальное» восприятие истории — общее свойство эстетизованной историософии Серебряного века (яркий пример — А. Блок с его призывом: «Слушайте музыку революции!»).]. Т. е., в сущности, он ее вовсе не знал, иначе как скелетно и в одних фактах. Духа ее не знал, аромата ее не обонял. Только ученый, уже всю жизнь посвятивший на изучение эпохи перехода античного мира в новый, христианский, мог бы в четыре года университетского курса дать почувствовать Толстому такие тайны античных чувств, такие тайны противоположных, христианских, чувств, мог бы передать такую непостижимость древней смерти и нового воскресения, какие поистине уловимы для голоса и уха и неуловимы для бумаги и чтения. Толстой был просто не образован в этой области. Как ни велик его гений, как ни глубоко и всемирно его сердце, он понял бы, что все-таки это есть личный гений, личное сердце, что через голову его проходят личные мысли, сегодня одни и завтра — другие: и все это только омывает подножие того гигантского горного хребта, какой являет собою история в бесчисленных пластах ее, твердынях и неисповедимостях. Как мал Шекспир перед английскою историею! Может быть, он гениальнее всякого англичанина: но все-то англичане, весь английский народ, все поколения этого народа так велики, мудры, поэтичны, что Шекспир все-таки является среди него как Монблан среди Альп. Он выше всех: но Альпы неизмеримо больше его… То же и Толстой в религиозной критике православия: в одежде мужичка и странника, подражая русскому мужику и страннику[11 — …подражая русскому мужику и страннику… — Странничество — мотив прозы Толстого и сочинений Розанова, а также тема жизни их обоих. З. Н. Гиппиус в книгу «Живые лица» (1922) поместила очерк о Розанове — «Задумчивый странник».], — он входил в толпу народную, где-нибудь около монастыря. И он тонул, в ней, исчезал, становился невидим. Это — физически, но также и духовно. Он вдруг действительно перестает быть «великим» среди этого народа, болящего всеми язвами человеческими и мучающегося всеми человеческими сомнениями. Народ, простая, обыкновенная толпа в тысячу человек, но измученная и религиозно-взволнованная, поднятая религиозно молитвой, надеждой, страхом, отчаянием, принесенными сюда из домов своих, — она религиозно была… не выше, но массивнее, серьезнее, страшнее всех учений Толстого о «непротивлении ли злу» или каких-то других, все равно. Народ — гигант, всегда гигант. История — еще больший гигант, колосс. И нельзя человеку, никогда нельзя подходить к этим величинам иначе, чем с желанием вникнуть сюда, уважать это, любить это…
Море всегда больше пловца… Оно больше Колумба, мудрее и поэтичнее его. И хорошо, конечно, что оно «позволило» Колумбу переплыть себя; но могло бы «не дозволить». Природа всегда более неисповедимая тайна, чем разум человеческий. Толстой — был разум. А история и Церковь — это природа[12 — См. осмысление Розановым темы культуры и природы, природы и истории в контексте христианского мироотношения в его книгах «Религия и культура» (1899), «Природа и история» (1900), «Темный лик: Метафизика христианства» (1911).].
КОММЕНТАРИИ
Впервые: отд. изд. СПб., 1912; в продажу поступила в ноябре 1911. Печатается по изданию: Розанов В. В. Сочинения: В 2-х т. М., 1990. Т. 1: Религия и культура. С. 357–368.
Как указывает автор в коротком предисловии, статья «была написана по просьбе г. редактора журнала «Revue contemporaine» — для ознакомления с вопросом о Толстом и Русской Церкви западноевропейских читателей. <…> Статья была переведена на французский язык редакциею журнала; русский ее оригинал теперь печатается впервые» (Указ. соч. С. 356).
Примечания
1 Филарет Московский (в миру — Василий Михайлович Дроздов; 1783–1867) — митрополит Московский (с 1826 г.), первый доктор богословия в России, миссионер. Ректор Петербургской Духовной академии (с 1812 г.). Автор «Пространного христианского катехизиса» (совр. изд.: Белосток, 1990), инициатор публикации первого русского перевода Нового Завета и Псалтыри (1858), основал Общество любителей духовного просвещения, отстаивал духовный приоритет церковной власти над светской. Соч.: Слова и речи: В 5-ти т. М., 1873–1885; О государстве. Тверь, 1992. См. о нем: Введенский Д. И. Митрополит Филарет как библеист. Сергиев Посад, 1918; Архиеп. Серафим (Соболев). Русская идеология. Свято-Троицкий монастырь, 1987.
Ниже Розанов упоминает о стихотворном ответе Филарета на одно стихотворение Пушкина. По короткой справке Л. А. Черейского: «На стихотворение Пушкина «Дар напрасный, дар случайный» (1828) (опубл. в «Северных цветах» на 1830) Филарет ответил стихотворным возражением «Не напрасно, не случайно», где поучал поэта и обвинял его в том, что он сам испортил свою жизнь «страстями и сомнениями». Пушкин, по словам П. А. Вяземского, «был задран стихами его преосвящества» и ответил ему в свою очередь стихотворением «В часы забав иль праздной скуки» (19 янв. 1830)». Далее сообщается, что Филарет «воспротивился венчанию Пушкина и Н. Н. Гончаровой в домовой церкви кн. С. М. Голицына»; «жаловался А. С. Бенкендорфу на стих Пушкина в «Евгении Онегине» («И стаи галок на крестах»)» (Черейский Л. А. Пушкин и его окружение. 2-е изд. Л., 1988. С. 465–466).
2 Перикл (ок. 490–429 до н. э.) — афинский стратег, в 444/443-429 гг. до н. э. (кроме 430 г.) вождь демократической группировки; руководитель ряда военных кампаний во время Пелопоннесской войны. У Розанова упомянут как инициатор строительства (Парфенон, Пропилеи, Одеон).
3 Сципион Африканский Старший (ок. 235-ок. 183 дон. э.) — римский полководец времени Второй Пунической войны; разгромил войска Ганнибала при Заме (202 г. до н. э.).
4 …выработка святого человека… — Ср. с определением святости в труде П. Флоренского «Понятие Церкви в Священном писании» (1906): «Трансцендентность для мира существа и имманентность миру действия» (Флоренский П. А. Сочинения: В 4-х т. Т. 1. С. 390; там же — очерк истории и этимологии «святости», с. 483–489). См. также главку «Святость и смерть» в книге Розанова «Темный лик: Метафизика христианства» (1911).
5 …погружается в тишину безмолвной… жизни… — Розанов, владеющий многими языками описания религиозного опыта, здесь пытается говорить в терминах исихастской концепции «священнобезмолвия». См. современную трактовку и развитие ряда положений этого типа религиозной практики: Хоружий С. С. После перерыва. Пути русской философии. СПб., 1994. С. 263–446.
6 Ср. с многочисленными наблюдениями Розанова, почерпнутыми «у церковных стен», с очерком И. С. Шмелева «Старый Валаам» (1937) (Москва. 1990. № 9. С. 78–111).
7 Версия об оптинском старце как прототипе Зосимы была, по свидетельству Леонтьева, осмеяна самими насельниками пустыни. Об Амвросии см. очерк Е. Поселянина (Е. Н. Погожева): Москва. 1990. № 9. С. 163–176.
8 Здесь явно не хватает «и искусство», чтобы совпасть с подобным мнением П. Флоренского («Храмовое действо как синтез искусств», 1922).
9 Розанов ошибается: Толстой учился на Восточном отделении по разряду арабо-турецкой словесности (1844–1845 гг.), затем на юридическом факультете Казанского университета (1845–1847 гг.); курса не кончил.
10 …Толстой знал… историю «без музыки». — «Музыкальное» восприятие истории — общее свойство эстетизованной историософии Серебряного века (яркий пример — А. Блок с его призывом: «Слушайте музыку революции!»).
11 …подражая русскому мужику и страннику… — Странничество — мотив прозы Толстого и сочинений Розанова, а также тема жизни их обоих. З. Н. Гиппиус в книгу «Живые лица» (1922) поместила очерк о Розанове — «Задумчивый странник».
12 См. осмысление Розановым темы культуры и природы, природы и истории в контексте христианского мироотношения в его книгах «Религия и культура» (1899), «Природа и история» (1900), «Темный лик: Метафизика христианства» (1911).
