вся зацветает в каком-то невыразимом обилии, счастии, красоте, славе. И представьте, Акакии Акакиевичи нам твердят, что все уже сбылось, патока течет по земле, нет ни пьяницы, режущего ради 3 целковых товарища, «чтобы опохмелиться», ни скопцов с отрезанными органами, ни ежовых рукавиц миссионерства, ни пресловутых «дел» духовных консисторий. Легла овца около тигра, «сбылось»… Да позвольте: не может ли робкое и честное сердце сказать: «не сбылось, ничему не верю. Маленький я человек, и маленькое во мне сердце, но и им я сужу, что на земле Содом и Гоморра, а не мир и искупление, и не ягненок около льва, а несколько злобных крыс, пожирающих одна другую в зловонной клетке». Я веду слово к творчеству. Ведь ничего, ничего этому честному маленькому сердцу не ответят все догматики, самые мудрые люди, ни Гарнаки, ни Ренаны, ни Отцы Святые. Представьте, может ответить только наше собрание и этим роковым вопросом, который оно поставило. В эту минуту наше собрание велико; «утешься, — может оно сказать, — ничего нет, но… может быть». Конечно, это же слово, то же отодвигание дела вперед, может быть обман, может быть иллюзия. Но это не немедленное, не сей час отчаяние. А то ведь сейчас только равнодушные, похожие на алкоголика, режущего для опохмеления товарища, живут вне отчаяния. Эти алкоголики иногда утешают нас: «что же, мало сбылось, пожалуй. Но старайтесь, но упражняйтесь. Возрастайте в добродетели и близьте Царство Небесное». — Как будто мессианство и не состоит все во «вдруг, разом, сейчас», не состоит в магии, магическом действии и преобразовании вещей. Что это такое за «мессианство», которое зависит от хорошего расположения моего духа? И Сократ учил, что «послушают его — будет хорошо», и Спенсер так учил. Тайна мессианства во «вдруг», «по всей земле», «против желания людей». Это как дуновение вулкана на Мартинике. Секунда — и не стало ничего, и мессианство содержит обещание такового же дуновения, но благодатного: секунда — и выросло все, деревья стали давать вместо ста тысячу плодов. Так ведь в Апокалипсисе об открытии древа жизни сказано. Мессианство — магия, святая сказка, но могущественнее всякой реальности, воочию имеющая наступить, дневная, очевидная. Поэтому когда говорят, что оно не исполнилось оттого, что в добродетели мало упражняются, то просто уравнивают Христа со Спенсером: и так поступают богословы-моралисты, писатели бесчисленных духовных статеек. — Говоря таким образом о творчестве, я не говорю о «мало-помалу» в христианстве, не предлагаю этого выдохшегося успокоительного опиума, а о том, что мы и вообще весь христианский мир стоит перед дилеммой, или признать, что что-то еще не открылось в христианстве, что народы просто прошли мимо Христа, завернули по ошибке в какой-то закоулок, когда площадь, озаренная огнями, была перед ними, или что некуда идти, незачем идти: нет вообще никакой площади, а только закоулки и их путаница в каком-то скверном уездном городишке. В последнем случае — отчаяние, во втором — какое-то «может быть».

1903