И конгрегации уходят. С яростью, с неописуемым гневом, но уходят. Можно сказать, у них есть связи с французами, с частными людьми, но связи с Францией нет. Якорь цепляется за слишком маленькие величины и срывается. Как и у берлинского суперинтенданта есть связь с правительством прусским, есть связь с духовенством, с благочестивыми немцами. Но за глобус «Германия» он не зацепливается. И этим решается все.
* * *
Но что же остается или останется в Европе после их ухождения? Что вообще это за всемирное явление, как бы прощания пасомых с пасущими? Ибо никто не усомнится, что это огромный момент истории. Даже Робеспьер признавал Etre Suprême[3 — Высшее существо (фр.).]. Наполеон заключил конкордат с Ватиканом, а теперь само правительство, целая Франция, рабочие простолюдины в Вестфалии идут дальше Робеспьера, верят менее Бонапарта, оставаясь в то же время совершенно мирными тружениками и семьянинами.
Европа расстается, собственно, с пасторатом своим, но Бога она не покидает. Обратимся к явлению, где оно всего ярче, к католичеству. Если к немецкому пасторству население равнодушно, то к французскому или итальянскому духовенству оно гневно. Изгоняемые или оскорбленные, они кричат: «Народ остается без Бога, он не хочет Бога». Но на это нет доказательств. Или, точнее, из самой формулы «отказываются от нас — значит отказываются от Бога» вытекает одно ужасное подозрение, где, быть может, мы и найдем ключ к разгадке всего этого печального и мучительного явления.
Демаркационная линия, разделяющая Бога и пасторство, стерлась до «нет». Но она стерлась в сознании пасторства, или чрезвычайно близких к нему частей населения, но не стерлась в поле зрения всех, кто стоит сколько-нибудь поодаль. «Будете яко бози» — этот соблазн Змия-Искусителя Еве незаметно в веках, но очень полно к концу веков осуществился. А изгнание конгрегаций тоже бессознательно, но едва ли оспоримо является реакцией к восстановлению строгого монотеизма, как вынос «статуй Ваалов и Астарт» из Соломонова храма, какое время от времени совершали реставраторы чистоты библейской веры, цари и первосвященники. «У нас нет других богов, кроме Бога, а как вы соделали себя богами и требуете поклонения себе, отношения к себе, вовсе не подобающего людям смертным и ограниченным и грешным, то мы не хотим вас более, просто не хотим вашего присутствия. Вы как экран принимаете на себя молитвы наши. Вы застенили (стали стеною) от нас Бога. Но мы хотим видеть Бога и отодвигаем экран, вас».
Вот самая сердцевина дела. Она лежит в глубоких неосторожностях, вековых, тысячелетних, допущенных в обращении с понятием «служитель Божий» и «благодать». Что такое «служитель Божий»? Ну, «служи». Но не требуй себе служения, которое принадлежит и приличествует одному Богу. Служитель и имеет отношение к Тому Одному, Кому он служит. Больше ни к кому и ни к чему, к людям, к миру, к государству он отношения не имеет, иначе как дружелюбия, равенства, одинаковости природы. «Первосвященник» Соломонова храма выбирался, был временен; они чередовались, как еще во времена Иисуса, Каиафы и Анны. А папа любит отождествлять себя с ветхозаветными первосвященниками. Садок, первосвященник израильский, был низложен юношей Соломоном при самом его восшествии на престол и не жаловался, не роптал, и Соломон не был Богом за это наказан, а, напротив, Бог говорил ему в известном видении слова Свои и наставления. Таким образом, в бесспорном и истинном богослужении, каково было Ветхозаветное, служитель Божий, применяя терминологию Ницше, не становился «сверхчеловеком». Мы употребили термин Ницше не без антипатии, единственно чтобы выпукло объяснить читателю мысль свою. Произошло нарушение трех заповедей: «Да не будут тебе бози, инии разве Мене», «не сотвори себе кумира», «не приемли имени Господа Бога твоего всуе». Отмена-то этих трех заповедей и образует почти все тело католицизма, всю его реальную и положительную ткань, так что остающихся семи заповедей и нащупать нельзя сквозь покров отвергнутых этих трех. Едва все рванулись к чистому монотеизму, к «Аз есмь Господь Бог твой», как потянули одежду, много или мало, но непременно потянули царственный пурпур с живого и со всех умерших пап и до последнего приходского каноника. Все они стоят «иными богами», «драгоценными кумирами», перед которыми в храмах возжигаются лампады, свечи, кадится фимиам. Сколько бы ни говорили, что это «в аллегорическом смысле», «по заимствованному от Бога света», «потому что они (почившие святые католичества) суть посредники», и что кланяются их изображениям все же не так низко, как Богу, это все будут смягчения, оговорки, софизмы; ваалы и астарты не допускались Богом около себя ни в качестве младших братьев Иеговы, ни племянников, ни товарищей, ни даже служителей просто — никак. Бог и человек, Solus Deus, solus homo[4 — Один Бог, один человек (лат.).], и все человеки перед Богом уравниваются в пылеобразной малости своей. Тут-то лежит условие свободы человека, ужасно важное для земли условие. Однажды и навсегда для человека есть единая господствующая и абсолютная точка: Бог. Между тем в католичестве человек обусловлен не одной, а мириадами точек; ограничен не вообще и отдаленно, а тесно и до последних подробностей, до задыхания. Он слушает не одну струну, а тысячи струн. Молитва, внимание его рассеяны: некогда и подумать о Боге — столько духовенства. Разве не священник был Авраам? С ним Бог «заключил союз»: кажется, после такого «посвящения» он должен бы покинуть и дуб мамврийский, и Сарру, и стада и одеться в какой-нибудь усеянный звездами хитон. Но этого не случилось. Как был Авраам до завета пастухом и мужем, так мужем и пастухом остался и после завета. Можно ли было не стать первосвященником или не надеть ризы законодателю или псалмопевцу? Но последний оставался семьянином и воином, а первый чисто храмовую и служебную должность первосвященника отдал брату. Никакой магии на Аароне не лежало: он не отколупнул от Бога частицы и не прикрепил ее на себя, он был монотеист, т. е. совершенно простой, частный человек, «дяденька» каждому жиду в пустыне. Апостол Павел не убрался в хламиду и не надел тиару, а был просто странником, странствующим учителем; а Петр продолжал оставаться рыбаком, будучи учеником Спасителя, избранным, «апостолом». Монотеизм и в Новом Завете не разрушался, как и в Ветхом. Были там «чреды» служб, чреды «священничества»; но «священник» помогал первосвященнику держать заколаемого в жертву козла, или собирал в чашу его кровь, или кропил кровью, или кадил; то, что у нас делают «служители храма», «причетники», трудящиеся почти физически, без всякой магии в себе.
От Бога идут лучи, соделывающие светлыми всех человеков; и как Давид в одном псалме называет людей (всех) «сынами Божиими», так в Новом Завете упоминается, что все люди суть «священники». Богоусыновленность человечества и священство мира есть самая дорогая часть религии; потому я и в «religio», что через сыновность и священство нахожусь in religione, «в соединении, связи» с Богом. Какая же это есть моя «религия», когда я только смерд, чисто светская вещь, какая-то рациональная, гладкая; а непостижимость существа и связь с Богом, «religio», начинается лишь с каноника, одетого придуманнее и избраннее, чем ап. Петр, Моисей и Авраам. Я сказал, что монотеизм потянул бы одежды со всего католического священства; обратно: насколько оно существует — оно потянуло сияние с Бога, а затем и красоту, святость с мира, с человечества. Человек остался нагим, санкюлотом, без связи с Богом. Что такое Бог в отличие от человека? что такое божественное? Опять прибегаю к языку крупных слов, чтобы сделать мысль свою понятнее. Бог — магия, божественное — магично; а человеческое — просто. Конечно, «магии», т. е. языческого понятия, я не хочу приписать нашему Богу; моя мысль состоит в том, что сверхъестественное и естественное разделяют и очерчивают божеское и человеческое. Вот эту-то долю «сверхъестественного», «магического» и приписало себе духовенство (католическое и всякое христианское). Незаметно в веках (для себя незаметно) оно стало как малые маги, как помогающие маги около великого мага-Бога, естественно, по этой концепции несколько беспомощного. Часть Его существа и свойств они перенесли на себя; они отколупнули что-то от Бога. «Бога» стало меньше в мире от патеров. Но сия «магия» не истинная, и сколько ни стало «богов», «кумиров» перед человечеством, «вера в единого Бога» в человечестве стала с тех пор неудержимо гаснуть. Все ее ищут, но нигде не находят. Пелена тумана протянулась по небесному; солнца стало не видно; на земле сделалось темно.
Все поступки Франции против католицизма, как и Италии, конечно, грубы, плоски, безвкусны. Эти полицейские сержанты, конвоирующие монахинь, — отвратительны. Но есть, всегда есть «raison d’être»[5 — «смысл» (фр.).] и в грубом. Есть «идея волоса» (мелкого, пошлого), как говорил Платон. Конечно, католическое духовенство уже самогипнотизировалось в веках, в тысячу лет; оно немножечко «почувствовало себя Богом» и ведет себя гордо и смело, «царственно» — соответственно этому самовнушению. Французские полицейские ведут себя замечательно не «царственно». Но ведь в этом и состояла самая суть явления, что, чем более навивалось священство и царственная красота на духовенство, тем более это священство и величие свивалось с людей
