позваны язычники к спасению, что золотое кольцо, связавшее Израиля с Иеговой под дубом Мамврийским, распаяется и падет обломками к ногам его презирающего нового человечества. Мало ли что прямо не сказано в Евангелии. Но неужели дерзкий какой-нибудь скажет, что все это совершилось без Промысла о себе, что и не надо было отменять обрезания, отвергать утренние и вечерние жертвы в храме, Титу и Веспасиану незачем было трогаться, а что все после Иисуса могло оставаться в том самом виде, как до Иисуса, и достаточно было евреев немножко посечь, высечь одно поколение за непризнание Иисуса, а с остальными евреями, теперешними пархатыми жидами, христиане преспокойно могли купаться в ихней микве, есть опресноки и праздновать праздник кущей. Нет, Христос есть камень, где все повернулось, весь земной шар. Миллионы поколений ответили заодно. Унижены сотни израильтян за пра-пра-прадедов их. Пострадали безвинные, т. е. безвинные, положим, в XIII веке, когда их вырезывали. А уж позвольте, если жидов вырезáли, вырезали перуанцев и мексиканцев, то почему немножко и не посечь сектантов? Ведь Миролюбов, Мережковский и Меньшиков в обморок не падают от жалости по Перу, Мексико и жидам. Тернавцеву детей не жаль. С чего же, например, я буду жалеть павловских сектантов? Просто, мне до них дела нет; даже хорошо, что они немножко преследуются, дабы из холодного и легкомысленного сердца христиан не исчезала память, что эти маленькие догорающие огарки суть остатки когда-то очень высоких свечей. В человечестве должна быть солидарность. В человечестве должна быть память. Человечество, посекая кое-кого внутри себя, только не прерывает абсолютно необходимую и абсолютно нравственную цепь, коею все роды наши связаны, и страдание должно остаться, даже жестокость не должна изгладиться, пока не придет день, час и Лицо, Которое даст окончательное об этом объяснение. Если бы мечта Мережковского и Меньшикова осуществилась, т. е. наступила бы эра Христовой свободы, то в мире потерялась бы нравственность: ибо уж, конечно, эти свободные не вспомнили бы о погребенных в земле рабах.

Христос есть Судия мира: вот это-то и забывают. Христос боролся и победил и завещал ученикам бороться же и победить. Указывают, что Он никого физически не наказал. Мало ли чего Он не делал, что мы не можем не делать. «Могий вместити да вместит». Кто может словом победить тьму — пусть и побеждает. Но кто не может — пусть к победе тьмы приложит и слабейшие, небогатые силы, физическую борьбу. Христос исцелял одним словом больных. Мы этого не можем, хотя это было бы лучше, и больных лечим медленно и медикаментами. Христос потому насилия не употребил, что слово Его равнялось действию, было в своем роде уже насилием; и Он не употреблял средств, Ему ненужных, а у человека неизбежных и потому ему позволительных. Однако Христос повелевал. Повелительный элемент содержится в Евангелии. «Господи Иисусе, за что Ты мучишь меня»,— кричал ему больной. Да и вообще говорить, что Христос не стоил муки человечеству, не связан был с муками, например, для Израиля — просто странно. Великие переломы без мук не бывают. Право, миссионерство есть меньшая из них. С этой мистической стороны о муках наших сектантов и говорить не стоит. Булавочные уколы после ударов паровым молотом. Их жаль князю Волконскому. Но ведь ему жидов не жаль. А жидам не жаль его штундистов. Вообще же в христианстве никому и никого не жаль, ибо «охладела в мире любовь». Вот по речи Антонина афинянам было жаль какого-то неведомого народца, «божок» которых, может быть, остался без алтаря, и они воздвигли им у себя алтарь (deo ignoto[4 — неведомому богу (лат.).]). Так то были афиняне, дрянь. А мы обернуты в золото и сияем на весь мир. Если от нас немного припахивает, как случилось в Иерусалиме во время побоища, то мы вообще так счастливы, что этого не чувствуем, как не почувствовал этого при рассказе Антонин. Мы «господствующие», «господствующая» церковь, «господствующая» религия, «господствующая» цивилизация. Но где же видано господство без рабства, победители без побежденных? Это соотносительные понятия. Миссионеры работают на великом колесе этого мирового господства. Это — цивилизаторы, люди высшей культуры, под которых напрасно бы подкапываться. Кричать о сектантах — все равно что в Афинах было говорить о «варварах», персах или в Риме — о вольноотпущенниках. Это подрывает сущность христианской цивилизации, точнее — великой победы Христовой. Войдем же в логику миссионера, плодами забот коего мы пользуемся, а работы их не хотим: он — как Леонид при Фермопилах. За ним дорогое отечество; перед ним — варвары. Положить оружие, опустить колья — значило бы, как изменник Эфиальт, провести врагов в дорогие храмы. «Мука! мука!» — говорят либералы. Да позвольте, «оружие пройдет через сердце твое», — сказано было Марии Безвинной при самом рождении Спасителя. От власти ли Сына не зависело, также умерев за грехи мира, также все совершив, Мать Свою избавить от муки стоять перед Крестом? Неужели не мог Он соделать, чтобы Она почила ранее. Нет, каплями крови точился Христос. И капли — окрест Его. Вот каплю-то крови Христовой и не постиг реферат Волконского. Т. е. не постиг главного мистицизма христианства. Доклад его произвел на меня прямо некрасивое впечатление, неэстетическое: какое-то считанье по счетам около великой загадки, какое-то клубное рассуждение над руинами Карфагена. Дайте свободу ему и таким — они просто засядут в карты и ни малейше не воспылают по Христу, как будто воспылали «бы», дай только свободу христианству и убери миссионеров. Еще историческая заметка: Соединенные Штаты с абсолютной холодностью к религии не знали и преследований религиозных. А Испания и Италия, давшие почти всю картину христианства, — дали и наибольшие муки человечеству. Тут я слышу голос патриотов, что «мы одни знаем истину», — «мы» и веруем, и не жжем. Я же подозреваю, что мы только плохо веруем, расположены к картам и оттого вообще не беспокоимся прозелитизмом. «Ты не горяч и не холоден, а только тепел…» Это очень идет к нам, к нашей колеблющейся догматике, незавершенной иерархии, полуцелибату духовенства и кое-каким миссионерам на место «De propaganda fide». Чтобы постигнуть теорию вопроса, во всяком случае нужно обратиться не к нам, средненьким.

1906

Примечания

1 Князь Волконский в одном из заседаний «Религиозно-философских собраний» в С.-Петербурге прочел доклад о непозволительности утеснений за веру, прямых и косвенных; о несовместимости понятия Церкви и понятия преследования. Не только все собрание с энтузиазмом отнеслось к его докладу, но видные ораторы их и между ними сердечно близкий мне человек, Д. С. Мережковский, как равно В. С. Миролюбов, М. О. Меньшиков и др.; заговорили энергично в том смысле, что, конечно, «Христос и наказание его святым именем — несовместимы, есть contradictio in adjecto». Сердце мое сейчас же защемила ужасная боль при мысли, что вот еще венок из мирт на увенчанное уже чело, и опять забвение тем, которые уже фактически были замучены. Так всегда сплетается «история христианства», что если в ней являются около роз шипы, то шипы эти относятся не к тому же растению, на котором розы, а к какому-то с ним соседнему, рядом растущему, другому. Так что оно имеет преимущества и колоть, и вместе имеет славу только роз, благоухания, приятности. «Шипы» же все относятся к «злобе уколотых», и представляется так, что они сами о себя как-то покололись, что, из себя пустив шип, на него же наткнулись. Словом, тут — софизм; а мне показалось — и еще бессердечие. Придя домой после собрания, я быстро накидал эти строки, развив их впоследствии несколько обширнее в докладе, прочитанном в собраниях под заглавием же: «Христос как Судия мира». Но когда я отыскал этот первичный набросок того доклада, — он мне показался достойным не «кануть в Лету», хотя бы в качестве мимолетного впечатления, быстрого и бурного порыва, как мне думается — в добрую сторону. Ибо скорби брата своего (уже умершие за свободу в христианстве) не надо никогда забывать, нельзя изгладить из сердца своего.

2 В. М. Скворцов, чиновник особых поручений при обер-прокуроре св. Синода, заведующий сектантскими делами в России «как эксперт», в сущности как обвинитель и приводчик на суд обвиняемых, редактор желчного и неумолимого «Миссионерского обозрения».

3 «До концов земли…» Значит, обширно будет отечество исходящих «до концов земли» посланцев христианства? И «все царства мира, показанные (или показавшиеся?) Ему в мгновение ока», которые Он отвел рукою в сторону «как искушение», о них Он знал и предсказал, что они будут, однако, во власти Его (откуда же апостолы, миссионерство, миссии?). Но «смотрим и не видим, слушаем и не слышим».

4 неведомому богу (лат.).