физиологическое — скажем, малоактивный образ жизни в городе вместо активной жизнедеятельности на свежем воздухе; или у стоиков шалила печень; или же автор книги Экклезиаста думал, что все вокруг суета сует, поскольку делал мало физических упражнений. Как бы то ни было, подобное мировосприятие, без сомнения, могло привести и привело к осуждению секса. Вероятно, причины, которые мы обозначили, наряду с другими внесли свой вклад в общую усталость, свойственную поздней античности, и этот аскетизм усталости стал одной из особенностей последней. К сожалению, христианская этика формировалась именно в этот декадентский и унылый период. Жизнелюбивые мужчины и женщины поздней античности были вынуждены как-то приноравливаться к правилам жизни болезненных, утомленных и разочарованных особ, которые напрочь утратили всякое представление о биологических ценностях и о непрерывности человеческой жизни. Но подробнее об этом мы поговорим в следующей главе.

Глава 5. Христианская этика

Как пишет Вестермарк, «скорее, брак укоренен в семье, а не семья в браке». Подобный взгляд казался банальностью в дохристианские времена, но с утверждением христианства сделался важным положением, которое следовало постоянно озвучивать и доказывать. Христианство устами апостола Павла предложило обществу совершенно новый взгляд на институт брака. Согласно новой доктрине, мужчина и женщина вступают в брак не ради рождения детей, а для того, чтобы удержаться от блуда.
Мнение апостола Павла о браке изложено в Первом послании к Коринфянам с ясностью, которая не оставляет простора для иных толкований. Похоже, что коринфские христиане, как ни удивительно, практиковали отношения со своими мачехами (1 Кор. 5: 1)23, и апостол полагал, что эту практику необходимо прекратить. Позволю себе процитировать апостола Павла (1 Кор. 7: 1-9):

А о чем вы писали ко мне, то хорошо человеку не касаться женщины.
Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа.
Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу.
Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена.
Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения в посте и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим.
Впрочем, это сказано мною как позволение, а не как повеление.
Ибо желаю, чтобы все люди были, как и я; но каждый имеет свое дарование от Бога, один так, другой иначе.
Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я.
Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться.

Сразу бросается в глаза, что святой Павел нигде не говорит о детях; биологическая цель брака представляется ему совершенно неважной. Это вполне естественно, поскольку он считал Второе пришествие неизбежным и верил, что мир обречен вскоре погибнуть. Когда состоится Второе пришествие, людей разделят на агнцев и козлищ, и единственное, что действительно важно — оказаться среди первых. Святой Павел утверждал, что половые отношения, даже в браке, могут воспрепятствовать спасению (1 Кор. 7: 32-34)24. Тем не менее, спасение достижимо и для состоящих в браке, а вот прелюбодеяние является смертным грехом: нераскаявшийся блудодей всенепременно попадет в число козлищ. Помнится, мой врач однажды посоветовал мне отказаться от курения, и прибавил, что будет легче это сделать, если я буду класть под язык кислую таблетку, когда возникнет желание закурить. Именно так апостол Павел рассуждает и о браке. Он вовсе не говорит, что брак столь же приятен, как блуд, но полагает, что брак позволит слабым в вере братьям противостоять искушению; он ни словом не упоминает о том, что брак есть благо или что привязанность между мужем и женой может быть прекрасной и желательной, а также не выказывает ни малейшего интереса к семье; его заботит только блуд, и вся сексуальная этика апостола строится вокруг этого понятия. А ведь это все равно что сказать, будто единственная причина выпекания хлеба — желание помешать людям воровать пироги. Святой Павел не соизволил объяснить, в чем, по его мнению, заключена порочность блуда. Можно заподозрить, что, отвергнув Моисеевы заповеди и обретя тем самым возможность употреблять в пищу свинину, апостол все же стремится показать, что в своей морали он по-прежнему строг, как подобает ортодоксальным иудеям. Быть может, долгие столетия запрета на поедание свинины сделали последнюю для иудеев желанной не меньше блуда, а потому святому Павлу пришлось дополнительно подчеркивать аскетическую сторону своего вероучения.
Осуждение блуда как такового было новшеством для христианской религии. Ветхий Завет, наряду со сводами законов ранних цивилизаций, запрещал прелюбодеяние, но под этим подразумевалось сожительство с замужней женщиной. Это очевидно каждому, кто удосужится внимательно изучить Ветхий Завет. Например, когда Авраам отправляется в Египет с Саррой, в беседе с царем он называет Сарру своей сестрой, и царь, поверив словам, берет ту в свой гарем; когда впоследствии выясняется, что она жена Авраама, царь ужасается невольно совершенному греху и упрекает Авраама в том, что тот исказил факты25. Перед нами типичный обычай древности. Женщина, вступившая в половые отношения вне брака, подвергалась осуждению, а вот мужчину не осуждали, если только он не «возлегал с женой ближнего»: в этом случае его обвиняли в покушении на чужую собственность. Христианские воззрения на половые отношения вне брака как на аморальные основывались, как следует из приведенных выше слов апостола Павла, на убеждении, будто всякие сексуальные контакты, даже в браке, достойны сожаления. Это мнение, противоречащее биологическим фактам, может рассматриваться людьми здравомыслящими исключительно как нездоровое отклонение. Тот факт, что оно проникло в христианскую этику, превратил христианство в движение, тяготеющее к психическим расстройствам и ущербному мировосприятию; так было на всем протяжении существования этой религии.
Взгляды апостола Павла были усвоены и ужесточены ранней церковью; безбрачие почиталось как богоугодное дело, мужчины удалялись в пустыню сражаться с сатаной, искушавшим их воображение похотливыми видениями.
Церковь осуждала посещение бань на том основании, что любая попытка сделать свое тело более привлекательным ведет к греху. Грязь восхвалялась, а запах святости, скажем так, становился все более и более едким. «Чистота тела и его одежд, — говорила святая Паула26, — есть нечестивость души»27. Вшей называли Божьими жемчужинами; если они кишмя кишели на человеке, это трактовалось как несомненный признак святости.
Святой Авраам, отшельник, который прожил пятьдесят лет после своего обращения в христианство, категорически отказывался после обращения умываться и мыть ноги. Говорят, он был человеком необычайной красоты, и его биограф, что несколько странно, отмечает: «лицо отражало чистоту его души». Святой Аммон никогда не видел себя обнаженным. Знаменитая девственница по имени Сильвия, хотя ей было шестьдесят лет от роду и она страдала от телесной болезни, вызванной образом жизни, наотрез отказывалась — по религиозным соображениям — омывать любую часть тела кроме пальцев рук. Святая Евпраксия присоединилась к обители, где уже жили сто тридцать монахинь, которые никогда не мыли ног и содрогались при одном упоминании бани. Некий анахорет однажды вообразил, что дьявол искушает его иллюзиями, когда увидел, как по пустыне движется обнаженное существо, черное от грязи и многолетнего пребывания на солнце, с седыми волосами, что развевались на ветру. Это была ранее прекрасная святая Мария Египетская, которая таким вот образом на протяжении сорока семи лет искупала свои грехи. Случайное соблюдение монахами правил человеческого общежития неизменно становилось поводом для огорчения и упреков. «Наши отцы, — заявил аббат Александр, рассуждая о прошлом, — никогда не умывались, зато мы часто посещаем общественные бани». Об одном монастыре в пустыне рассказывали, что его монахи сильно страдали из-за нехватки питьевой воды; по молитве настоятеля Феодосия из песка забил обильный родник. Но вскоре некоторые монахи, соблазненные доступностью воды, отринули былую аскезу и убедили настоятеля разрешить строительство бани. Когда баню построили и когда монахи — в первый и последний раз — насладились омовением, родник мгновенно оскудел. Молитвы, слезы и пост — все было напрасно. Так минул целый год. Наконец настоятель распорядился разрушить баню, явно вызвавшую божественное неудовольствие, и вода вновь потекла»28.
Очевидно, что при преобладании подобных взглядов на секс половые отношения, когда они все-таки случались, бывали обыкновенно грубыми и резкими — моментальными, как выпивка в период «сухого закона»29. Искусство любви оказалось забыто, а брак ожесточился.
Распространяемые аскетами убеждения запечатлевали в умах глубокие и стойкие убеждения в значимости целомудрия, но, при всей их несомненной важности, в значительной мере опровергались своим вредным воздействием на брак. Несколько наиболее показательных случаев выделяются из общей огромной массы патристических30 сочинений; но в целом трудно вообразить нечто более грубое или омерзительное, чем это отношение к браку. Взаимосвязь, изобретенную природой ради благородной цели противостояния смерти, и, как показал Линней, простирающуюся даже в царство цветов, отныне во всеуслышание объявили следствием грехопадения Адама, из-за чего брак стал трактоваться исключительно как наименьшее из зол. Нежная любовь, которая в нем подразумевается, святые и прекрасные домашние отношения, которые из него вытекают, — все это почти целиком исключили из рассмотрения. Целью аскезы было обратить людей в целомудренную жизнь, а брак признавался необходимым промежуточным состоянием на пути к этой цели. Считалось, что он желателен и, следовательно, оправдан для размножения и для избавления рода людского от большего зла, но все же это было проявление упадка, от которого надлежало бежать всем, кто жаждал истинной святости. «Вырубить топором девственности лес брака», как красочно выразился святой Иероним, — в этом заключалось предназначение святого; если святые соглашались прославлять брак, то лишь потому, что этот институт оберегал добрачную девственность. Даже когда заключался брачный союз душ, аскетическая змея продолжала высовывать жало. Мы уже видели, как ее яд омрачал прочие стороны семейной жизни. А в плотские отношения, святейшие среди всех, яд вливался десятикратно. Всякий раз, когда муж или жена становились жертвой религиозного рвения, это губило счастливый союз. Религиозный супруг немедленно испытывал желание предаться одинокой аскезе или хотя бы, если полное отчуждение не представлялось возможным, вести неестественную жизнь в разлученном браке. Обилие рассуждений на эту тему в наставительных трудах отцов церкви и в преданиях о святых наверняка знакомо всем, кто когда-либо обращался к подобной литературе. Приведем толику примеров. Святой Нил, у которого было двое детей, внезапно поддался фантазиям об аскезе и убедил жену, пролившую немало слез, смириться с предстоящей разлукой. Святой Аммон в ночь своего бракосочетания изводил молодую жену разглагольствованиями о пороках супружеской жизни, и новобрачные решили расстаться по взаимному согласию. Святая Мелания долго и усердно старалась убедить своего мужа позволить ей уйти из