отношений, которые могут различаться в пределах одного чувственного комплекса. Является эмпирическим фактом, что если мы образуем комплекс из всех сосуществующих друг с другом качеств, то, насколько наш опыт позволяет заключить, этот комплекс не предшествует самому себе, то есть не повторяется. Мы обобщаем этот эмпирический факт в идее временного ряда.
Ближайшим эквивалентом собственных имен в таком языке будут слова, обозначающие качества и комплексы сосуществующих качеств. Эти слова будут иметь синтаксические признаки собственных имен и не будут иметь других признаков, которых мы обычно ожидаем: например, того признака, что они обозначают какую-то область, непрерывную в пространственно-временном отношении. Будут ли при этом такие слова называться «именами» — дело вкуса, о котором не спорят. То, что обычно называется собственным именем например «Сократ» — может, если я прав, быть определено в терминах качеств и пространственно-временных отношений, и это определение есть настоящий анализ. Большинство субъектно-предикатных предложений, вроде «Сократ был курносым», утверждает, что определенное качество, выраженное в предикате, есть одно из совокупности качеств, выраженных в субъекте, причем эта совокупность является уникальной в силу сосуществования и причинных отношений. Если это верно, то собственные имена в их обычном понимании вводят только в заблуждение и выражают ложную метафизику. Примечание. Приведенное рассмотрение собственных имен не является окончательным. Вопрос этот будет снова рассматриваться в других контекстах, особенно в главе VIII части четвертой.
ГЛАВА 4
ЭГОЦЕНТРИЧЕСКИЕ СЛОВА
Я называю «эгоцентрическими словами» те слова, значение которых изменяется с переменой говорящего и его положения во времени и пространстве. Четырьмя основными словами этого рода являются «я», «это», «здесь» и «теперь». Слово «теперь» каждый раз, когда я его употребляю, обозначает какой-либо отдельный момент из серии следующих друг за другом моментов времени; слово «здесь» обозначает какую-либо отдельную область пространства, в которой я оказываюсь после всякого передвижения; слово «я» обозначает любое лицо, в зависимости от того, кто его произносит. Тем не менее очевидно, что в некотором смысле слова имеют постоянное значение, которое и является основанием для их употребления. Здесь возникает проблема, но прежде чем заняться ею, рассмотрим, какие другие слова являются эгоцентрическими и, особенно, какие слова являются действительно эгоцентрическими, хотя и не считаются таковыми.
Такими явно эгоцентрическими словами являются: «близко» и «далеко», «прошлое», «настоящее» и «будущее, «было», «есть» и «будет» и вообще все формы глаголов, изменяющихся по временам. «Этот» и «тот» явно эгоцентричны; действительно, слово «этот» есть единственное эгоцентрическое слово, не имеющее номинального определения. Мы могли бы сказать, что «я» обозначает «лицо, испытывающее это», «теперь» обозначает «время этого» и «здесь» обозначает «место этого». Слово «этот» является в каком-то смысле собственным именем, но оно отличается от настоящих собственных имен тем, что его значение непрерывно изменяется. Это не значит, что оно по значению неопределенно, как, скажем, «Джон Джоунз», которое в любое время является собственным именем многих различных людей. В противоположность словам «Джон Джоунз» слово «этот» в каждый момент является именем только одного объекта в речи говорящего. У данного говорящего, в данное время значение слова «этот» недвусмысленно, но когда говорящий и время речи неизвестны, мы не можем сказать, какой объект оно обозначает. По этой причине это слово больше на месте в устной, а не в письменной речи. Если вы слышите, что кто-то говорит: «Это век прогресса», то вы знаете, о каком веке он говорит; но если вы прочитаете это же утверждение в книге, то вы не узнаете, произнес ли его Адам, когда изобрел лопату, или какой-нибудь другой, более поздний оптимист. Вы можете решить, что это утверждение значит, только узнав, когда оно было написано, да и в этом случае его значение не будет ясным из него самого, а будет нуждаться в посторонней информации.
Целью как науки, так и обыденного здравого смысла является замещение изменчивой субъективности эгоцентрических слов нейтральными общественными терминами. Слово «я» заменяется моим именем, «здесь» — широтой и долготой, а «теперь» — датой времени. Допустим, что я иду с приятелем темной ночью и что мы потеряли друг друга. Мой приятель кричит: «Где вы?», — а я отвечаю: «Я здесь». Наука не признает такого языка; она скажет: «В 11.32 пополудни, 30 января 1948 года Бертран Рассел находился в пункте 4°3′29» западной долготы и 53°16′14» северной широты». Это выражение безлично: оно дает указание, при помощи которого квалифицированный человек, имеющий секстант и хронометр и обладающий достаточным терпением, чтобы дождаться солнечного дня, сможет определить, где я бы, и сообщить об этом словами: «вот где он был». Если вопрос этот достаточно важен, как бывает, например, в судебном разбирательстве по обвинению в убийстве, то вся эта процедура стоит того, чтобы ею заниматься. Но ее кажущаяся полная безличность отчасти обманчива. В ней участвуют четыре элемента: мое имя, дата, широта и долгота. В отношении каждого из них имеется элемент эгоцентричности, скрытый тем обстоятельством, что для большинства целей он не имеет практического значения.
С практической точки зрения безличность здесь полная. Два компетентных человека, если им дадут время и самый факт, оба или примут, или отвергнут утверждение по форме:
«В момент t А был в пункте долготы В и широты С». Назовем это утверждение «P». Существует процедура определения даты, широты и долготы, которая при правильном наблюдении приводит разных людей к одному и тому же результату в том смысле, что если они оба говорят: «Он был здесь пять минут назад», то, значит, они оба присутствуют. В этом существенная заслуга научной терминологии и научной техники. Но когда мы тщательно исследуем значения наших научных терминов, то мы находим, что та субъективность, от которой мы старались избавиться, изгнана не полностью.
Начнем с моего имени. Мы подставляем «Бертран Рассел» вместо «я», или «вы», или «он», смотря по обстоятельствам, потому что «Бертран Рассел» есть общественное имя, имеющееся в моем паспорте и моем удостоверении личности. Если полисмен спросит: «Кто вы?» — я могу ответить:
«Посмотрите! Вот я», но это не то, чего надо от меня полисмену; тогда я покажу ему мое удостоверение личности, и он будет удовлетворен. Но ведь я только заменил одно чувственное впечатление другим. Во время знакомства с моим удостоверением личности полисмен получает определенное чувственное впечатление, которое позволяет ему сказать: «Имя обвиняемого — Бертран Рассел». Другой полисмен, посмотрев в то же самое удостоверение личности, произнесет то, что мы назовем «тем же самым» предложением; то есть он издаст серию шумов, очень сходных с теми, которые издал первый полисмен. Вот это сходство, ошибочно принимаемое за тождество, и является положительной стороной имени. Если бы эти два полисмена должны были описать мою внешность, то первый, задержав меня после того, как я шел целый день под дождем, мог бы сказать: «Это был разъяренный бродяга с красной физиономией», — тогда как другой мог бы сказать:
«Это был приличный пожилой джентльмен в вечернем платье». Имя имеет то положительное свойство, что оно менее изменчиво, но при этом все же остается нечто такое, что познается только через чувственное впечатление от индивидуума и в чем никакие два человека не бывают вполне сходны друг с другом. Мы всегда возвращаемся к мысли: «Это — его имя», где это есть то, что переживается в настоящем. Или точнее: «Его имя есть класс чувственных событий, очень похожих на это». Посредством такой процедуры мы обеспечиваем себе способ получения серии очень похожих состояний, но мы полностью не освобождаемся от «этого».
В этом участвует принцип, более подробным рассмотрением которого ввиду его большой важности мы и должны сейчас заняться.
Начнем с примера из обыденной жизни. Допустим, что вы знакомы с некоей миссис А и что вы знаете, что ее мать, которую вы никогда не видели, зовут миссис 5. Какое значение для вас имеет имя «миссис 57 Не такое, какое оно имеет для тех, кто ее знает, и еще менее похожее на значение, которое оно имеет для нее самой. Оно должно для вас значить нечто определимое в терминах вашего опыта, как и всякое слово, которое вы осмысленно употребляете. Ибо каждое слово, которое вы понимаете, должно иметь или номинальное определение с помощью слов, определяемых наглядно, или же должно само иметь наглядное определение; а наглядные определения, как явствует из процесса их получения, возможны только в отношении событий, которые вы имели в своем опыте. Таким образом, имя «миссис Б «есть нечто вошедшее в ваш опыт; поэтому, когда вы говорите о миссис Б, вы мысленно определяете ее как «даму, чье имя — миссис 5» Или, если бы было известно (что, впрочем, не совсем точно), что вы знакомы с миссис А, вы могли бы определить «миссис Б» как «мать миссис A». В этом случае, хотя миссис Б и находится вне вашего опыта, мы можете истолковать предложения, в которых встречается ее имя, таким образом, что ее отсутствие в вашем опыте не будет служить для вас препятствием к познанию, если эти предложения истинны.
Мы можем теперь обобщить полученное в результате анализа этого примера. Допустим, что имеется некий объект a, известный вам по вашему опыту, и допустим, что вы знаете (безразлично, каким способом), что существует только один объект, к которому а имеет известное отношение R, но что в вашем опыте этого объекта нет. (В приведенном примере о — миссис А, а R — отношение дочери к матери.) Вы в этом случае можете дать имя объекту, к которому а имеет отношение R; пусть этим именем будет b (в нашем примере «миссис Б»). При этом становится легко забыть, что b вам неизвестно, хотя вы можете знать множество истинных предложений о b. Но фактически, строго говоря, вы не знаете предложений о b; вы знаете предложения, в которых имя b замещается фразой: «объект, к которому а имеет отношение R». Вы знаете также, что существуют предложения о действительном объекте b, которые словесно тождественны с известными вам предложениями об объекте, к которому а имеет отношение R, — предложениями, произносимыми другими людьми, в которых b встречается как имя, — но хотя вы и можете описать эти предложения и знаете (в пределах обыденного здравого смысла), какие из них истинны, а какие ложны, вы все-таки не знаете самих этих предложений. Вы можете знать, что мать миссис А богата, но вы не знаете, что имеет а виду миссис Б, когда она говорит: «Я богата».
Результат такого положения вещей тот, что наше познание кажется идущим гораздо дальше за пределы нашего опыта, чем это есть на самом деле. В случаях, похожих на только что нами рассмотренный, мы,
