возможно, можем различать то, что мы можем утверждать, и то, что мы намереваемся утверждать. Если я говорю: «Миссис 5 богата», то я намереваюсь сказать нечто о самой миссис Б, но на самом деле я утверждаю только, что миссис А имеет богатую мать. Другой человек может знать о миссис Б не как о матери миссис А, а как о матери другой дочери, миссис В. В этом случае, когда он говорит: «Миссис Б богата», он имеет в виду: «Миссис В имеет богатую мать», а это не то, что имел в виду я. Но мы оба намереваемся сказать что-то о самой миссис Б, хотя и делаем это безуспешно. В практике это не имеет значения, так как то, что мы говорим — если говорим верно — и о матери миссис Л и о матери миссис В, будет одинаково верно о миссис Б. Но если это и не имеет значения в практике, то в теории познания имеет большое значение. Фактически каждый, кроме меня самого, находится по отношению ко мне в положении миссис Б, в таком отношении ко мне находится Солнце и Луна, мой дом и мой сад, моя собака и моя кошка. Все они известны мне только благодаря описанию, а не благодаря знакомству. А описание осуществляется в терминах моего собственного опыта. То же самое происходит и с именами. Теперь, для того чтобы разобраться в нашем утверждении R, мы должны рассмотреть даты.
Когда я получаю знание какой-либо даты, встает вопрос, как можно определить дату в терминах моего собственного опыта, или, другими словами, в терминах, которые получают для меня наглядное определение? Для начала возьмем определение «1948 года». Общественное определение таково:
«1948 лет после официально признанной даты рождения Христа». Все согласны, что это не может быть действительной датой рождения Христа, так как Геродот умер в 4 году до нашей эры Таким образом, «1948» на самом деле значит: определенное число лет с момента установления христианской эры. Это то же самое, что сказать, что если в каком-то определенном году было решено, что этот год должен считаться годом новой эры n, то «1948» значит «1948 минус n лет после этого года». Это, как мы сказали, общественное, а не мое личное значение, поскольку я не знаю, какой это был год. Все, что я знаю по своему личному опыту, это то, что в газетах, в моем дневнике и письмах и вообще везде, где указывается дата, этот год называется «1948»; я могу также вспомнить, что прошедший год назывался «1947». Я знаю, какое значение имеет «нашей эры», и знаю, таким образом, что эта дата считается связанной с определенными историческими событиями, о которых я знаю из Библии. Нашей эры (новая эра) — христианская эра. В западноевропейских языках обозначается буквами A. D. от латинского anno Domini — год рождения Господа (Христа).
Анализируя субъективное значение даты, мы приходим в конце концов к какому-то элементу своего опыта, данному нам или в настоящем восприятии, или по памяти. Иногда этот процесс очевиден: я, например, хочу узнать, какой сегодня день недели; мой дневник говорит мне, что я обедал с тем-то в среду, а моя память говорит мне, что я обедал с этим человеком вчера, из чего я заключаю, что сегодня четверг. Или я могу услышать церковный звон и заключить, что сегодня воскресенье. Когда я убеждаюсь, что сегодня 30 января 1948 года, я убеждаюсь в этом потому, что я видел эту дату в сегодняшней газете, или потому, что вспомнил, что вчера было 29-е, или по какому-нибудь другому такому же основанию.
То же самое можно сказать о широте и долготе. Даже слова, которые мы больше всего хотим сделать научно-безличными, требуют для своего истолкования личного опыта самого истолкователя. Это скрыто от нашего внимания тем, что мы можем назвать «словесной» мыслью. 1948 год — трудный для мысли объект, а слово «1948» — легкий. Я не могу никоим образом пережить 1948 лет, но я переживаю «1948» всегда, когда я слышу или читаю это выражение. То, что я называю «словесной» мыслью, характеризуется употреблением имени объекта как средством его описания. Когда мы думаем о Наполеоне, мы подставляем описание: «Человек, имя которого было «Наполеон». Мы можем иметь в опыте имя «Наполеон» и часто не сознаем, что подставляем: «Человек, которого звали Наполеоном» вместо «Наполеон». Благодаря этой неосознанной подстановке мы никогда не сознаем, что, собственно, о самом Наполеоне мы не знаем буквально ничего, поскольку с ним не знакомы.
Возвращаясь к эгоцентрическим словам, надо сказать, что проблемы, связанные с ними, особенно важны в отношении пространства и времени. Качество, скажем, «красного» не так уж субъективно; можно, конечно, сомневаться, что ощущение, которое я называю словом «красное», во всем похоже на ощущение, которое другой человек называет тем же словом, но все-таки нет никакого положительного основания предполагать здесь большую разницу. Но то, что я называю словом «здесь», необходимо отличается от того, что кто-нибудь другой называет словом «здесь»; и то, что я в данное время называю словом «теперь», необходимо отличается от того, что я назову «теперь» в другом случае, и от того, что другой человек назовет «теперь» в другое время. В языке этот пункт существенной субъективности опыта каждого индивидуума. Подобно лейбницевским монадам, каждый из нас отражает мир со своей личной точки зрения. Но Лейбниц не довел свою монадологию до конца, развив ее только пространственно.
Человек есть нечто отдельное не только по отношению к другим людям, но и по отношению к своему собственному прошлому и будущему. Субъективно не только «здесь», но и «теперь»; фундаментальным фактом нашей настоящей проблемы является «здесь — теперь». Я здесь — теперь кое-что знаю; в какой-то степени, хотя и не адекватно, я отражаю вселенную посредством настоящего содержания моего мышления. Но разве это возможно? Как это возможно? И до какого предела это возможно? Это основные проблемы, которыми я занимаюсь в данной книге. Последовательный анализ постепенно ведет нас от астрономических высот вселенной к мышлению астронома и от мышления всей его жизни к его мышлению в отдельный момент. Но с этого острия булавки, из этой крошечной камеры-обскуры, если (как мы все в этом убеждены) астроном действительно познает то, что нам кажется доступным его познанию, мы можем бросать свет познания на широкие просторы времени и пространства и можем убедиться в нереальности стен нашей предполагаемой субъективной тюрьмы. В этом процессе нашего избавления от субъективности истолкование эгоцентрических слов представляет собой один из существенных шагов.
Прежде чем приступить к тщательному анализу эгоцентрических слов, попробуем обозреть картину мира, к которой приведет нас последующее рассмотрение.
Существует одно общественное пространство, именно — пространство физики, и оно занято общественными физическими объектами. Но общественное пространство и общественные объекты не являются чувственными данными; мы приходим к ним посредством выводов и логических конструкций. Чувственное пространство и чувственные объекты различны у разных людей, хотя и имеют родовое сходство как между всеми этими индивидуальными различиями, так и с тем, что в них есть общественного.
Существует одно общественное время, которым измеряются не только физические события, но и психические. В связи с относительностью это надо понимать с известными ограничениями. Но так как язык и теория познания имеют отношение к обитателям Земли, на это можно не обращать внимания, поскольку никакие два человека не могут иметь относительную скорость, сравнимую со скоростью света. Существует также личное время в личной памяти и ожиданиях.
Все мое личное пространство есть «здесь» в физическом пространстве, и все мое личное время есть «теперь» в общественном времени. Но существуют также личные «здесь» и «теперь» в личном пространстве и времени.
Когда ваш приятель зовет вас в темноте: «Где вы?», а вы отвечаете ему: «Я здесь», это «здесь» — одно в физическом пространстве, поскольку вы хотите дать информацию, которая помогла бы другому найти вас. Но если, будучи в одиночестве, вы ищете потерянную вещь и, найдя её, восклицаете:
«Она здесь!», то это «здесь» может быть или в общественном, или в вашем личном пространстве. Конечно, обычная речь не различает общественное и личное пространство. В широком смысле слова «здесь» есть место, в котором находится мое тело — мое физическое тело, если я имею в виду «здесь» в физическом пространстве, и мое восприятие моего тела, если я имею в виду «здесь» в моем личном пространстве. Но «здесь» может быть локализовано гораздо точнее — например, если вы показываете на колючку, воткнувшуюся в ваш палец. Можно было бы сказать (хотя это и не вполне согласуется с обычным употреблением), что «здесь» есть место, в котором чувственный объект привлекает мое внимание. Это, будучи не совсем обычным значением слова, является понятием, которое очень нуждается в анализе в связи со словом «здесь».
«Теперь» имеет сходное двойственное значение — субъективное и объективное. Когда я обозреваю свою жизнь по памяти, одни события вспоминаются мне как бывшие очень давно, другие — как бывшие сравнительно недавно, но все вспоминаются как прошлые по сравнению с настоящим моментом. Эта их «прошлость», однако, субъективна: то, что я вспоминаю, я вспоминаю теперь, и все мое воспоминание есть факт настоящего. Если моя память меня не обманывает, то, значит, действительно существовал факт, к которому мое воспоминание имеет определенное отношение, отчасти причинное, отчасти по сходству; этот факт был объективно в прошлом. Я думаю, что в добавление к объективному отношению «до и после», посредством которого события располагаются в общественную временную последовательность, существует и субъективное отношение «более или менее далекое», которое имеет место среди воспоминаний, существующих в одном и том же объективном времени. Личная временная последовательность, порожденная этим отношением, бывает различна не только у разных лиц, но и в разные моменты жизни одного и того же лица. В личной временной последовательности имеется также и будущее, которое является будущим ожидания. И личное и общественное время имеют в каждый момент жизни воспринимающего один особый пункт, который называется в этот момент «теперь».
Следует заметить, что «здесь» и «теперь» зависят от восприятия: в чисто материальной вселенной нет ни «здесь», ни «теперь». Восприятие не беспристрастно, а идет от какого-то центра; наш воспринимаемый мир является (так сказать) перспективой общего мира. Близкое по времени и пространству обычно порождает более живые и ясные воспоминания и восприятия, чем далекое. Общественный мир физики не имеет такого центра освещения.
При определении эгоцентрических слов мы можем взять «этот» в качестве основного слова в том его смысле, в каком «этот» не отличается от «тот». Я попытаюсь
