жалкое стадо вдали от этих злосчастных мест? Зачем он пришел к жилищу Загрызу?

— Он пришел освободить вас из ее рук, прекрасная Тернинка, — сказал Нуину, внезапно приблизившись к девушке.

Она была так поражена, что едва не лишилась чувств. Но не успела.

— Да, — продолжал он, — я или освобожу вас, или погибну.

— Увы, — ответила она, внимательно его разглядывая. — Бедный юноша, умереть ты умрешь, но спасти меня тебе не удастся, ведь для этого меня надо вызволить из рабства, а это невозможно. Ты видишь, я занята отвратительной работой, но я готова была бы провести за ней всю жизнь, если бы мне не грозила участь более страшная. Меня хотят выдать замуж за сына Загрызу.

— Знаю, — сказал Нуину. — И я вас спасу.

Она снова посмотрела на человека, который говорил с такой уверенностью и которому, казалось, известно все. Нуину уже знал, как приятно смотреть на Тернинку, а теперь он узнал, как приятно, когда она на тебя смотрит, и решил, что еще никогда не испытывал подобного блаженства. Он сорвал с себя пластырь, чтобы показаться ей менее уродливым. Уж не знаю, правильно ли он поступил, но, если она и не пленилась его лицом, она стала привыкать к его речам. Он объяснил ей, что он не тот, за кого она его приняла, что он явился, чтобы похитить ее, Светящуюся шапку и лошадь Звонкогривку, что предпринял он все это ради принцессы, которую считают чудом красоты, но он уже и не вспоминает о ней.

— Да и как можно вспоминать о ней, увидев прелестную Тернинку, — сказал он. — Отныне я буду стремиться к цели только ради вас одной.

Казалось, девушку не оскорбило это объяснение и не оттолкнула приносимая ей жертва. За то недолгое время, какое они пробыли вместе, Нуину убедился, что не ошибся в своем суждении об ее уме и сердце. Он заклинал Тернинку положиться на него во всем, что касается задуманного им предприятия, и принять план, составленный тем, кто предпочтет двести, триста тысяч раз умереть, чем ее оскорбить.

Нуину подробно расспросил у девушки, как пройти к конюшне Звонкогривки, и узнал, что ее никогда не запирают, потому что невозможно украсть кобылу, при каждом движении которой раздается перезвон колокольчиков, а когда лошадь выводят из конюшни, музыка звучит еще громче. Нуину узнал все, что ему нужно было узнать. Девушка не осмелилась задерживаться дольше, но, когда они расставались, бросила на него долгий-долгий прощальный взгляд.

Как только Тернинка скрылась из виду, Нуину горячо призвал на помощь удачу, которая никогда еще ему не изменяла, хитрость, в которой он нуждался сейчас более, чем когда-либо, и свою неколебимую храбрость. Чувствуя, что в нем заговорили не только хитроумие и здравый смысл, он вообразил, что его одушевляет новая страсть, — но дело тут было совсем в другом. Так или иначе, полный решимости следовать этим неведомым для него чувствам, он прежде всего надавал пощечин злым мальчишкам, которые притащили клей, чтобы ловить бедных маленьких пташек, а потом отобрал у них клей, чтобы они не вздумали воспользоваться им, когда он уйдет. Едва стемнело, Нуину направился к конюшне Звонкогривки, прихватив с собой мешочек с солью и отобранный у мальчишек клей. Славное снаряжение для предприятия, какое он задумал, славное оружие, чтобы защититься от грозной колдуньи, у которой он вознамерился отнять все ее сокровища!

Мелодичный звон привел его прямо к Звонкогривке: она только что улеглась спать. Это было самое красивое, самое кроткое, вообще самое прекрасное в мире животное. Поздоровавшись с ней, Нуину стал ласково ее поглаживать — это так растрогало лошадь, что она согласилась бы хоть сейчас отдать за него жизнь: она ведь привыкла иметь дело только с сыном колдуньи, который приносил ей еду и часто ее бил, не говоря уже о том, что он был до того уродлив, что Звонкогривка предпочла бы иногда остаться голодной, лишь бы его не видеть.

Почувствовав доброе расположение лошади, Нуину один за другим наполнил ее колокольчики навозом, а чтобы навоз из них не выпал, залепил отверстия принесенным с собой клеем. Когда он закончил свою работу, добрая Звонкогривка сама поднялась на ноги, чтобы проверить, не осталось ли еще колокольчиков, которые могут зазвенеть.

Нуину снова потрепал ее по холке, потом оседлал, взнуздал и, оставив в конюшне, направился к жилищу Загрызу. Добравшись до него, он устроился на крыше с теми же предосторожностями, что и накануне: сам не зная почему, куда бы он ни шел, он всюду прихватывал с собой мешочек с солью: сейчас он обратил на это внимание. Через отверстие в соломе Нуину увидел почти все то же, что и накануне, только Тернинка показалась ему еще более несчастной, потому что в прошлый раз ей пришлось только мыть ноги Загрызенку, а теперь в ожидании скорой свадьбы маленький уродец позволил себе с ней некоторые вольности и, поскольку она имела смелость воспротивиться его приставаниям, недовольно захрюкал.

Колдунья заставила девушку сесть у очага, а Загрызенок растянулся рядом с ней, уткнувшись головой в ее колени, и уснул.

Несчастная Тернинка не смела выказать свое к нему отвращение, но не могла удержать слез, хотя и старалась скрыть их от колдуньи.

Все ее горести отзывались в душе Нуину. Загрызу, по-прежнему занятая колдовством, длинным зубом помешивала зелье в глубоком котле. Время от времени она подбрасывала в него новую порцию какой-нибудь отравы, повторяя те слова, что говорила накануне. Нуину захотелось самому добавить чего-нибудь в котел, и через отверстие в вытяжной трубе он высыпал в него соль из мешочка. Колдунья заметила это только тогда, когда, как и в прошлый раз, решила отведать своего зелья. Она вздрогнула, попробовала варево во второй раз и, поняв, что колдовская смесь испорчена приправой, которой, как видно, не должно было там быть, испустила такой страшный крик, будто одновременно заухали пятнадцать тысяч сов.

Проворно стащив с огня свой котел, Загрызу отвесила пощечину ни в чем не повинной Тернинке: та едва не опрокинулась навзничь, разбудив при этом Загрызенка, который отвесил ей другую пощечину за то, что она помешала ему спать.

Нуину все это видел, и ему показалось, будто его самого пятьдесят раз отхлестали по щекам и столько же раз пронзили ему сердце. Гнев одержал бы в нем верх над осторожностью, и он погубил бы себя, чтобы отомстить за девушку, если бы Загрызу, похвалив сына за столь благородное негодование, не приказала ему пойти к ручью за водой.

— Иди, малыш, — сказала она, — а эта дрянь пусть возьмет мою шапку, чтобы тебе посветить. Я послала бы девчонку за водой одну, да вот беда: шапка светит только на голове у девушки, и притом, если у той нет ничего в руках. Ступай же, сынок, возьми кувшин, да ничего не бойся, духи не смеют подойти близко, когда светит шапка. А я обещаю тебе, когда ты вернешься, женить тебя на этой нищенке, которая еще строит из себя недотрогу.

— Ну что ж, согласен, — сказал Нуину, слезая с крыши, — если это будет не раньше, чем он вернется.

Едва коснувшись земли, Нуину помчался вперед и спрятался на дороге к ручью. Не успел он это сделать, как все вокруг осветилось, точно в яркий полдень. Первое, что он увидел, была прелестная Тернинка. Несмотря на блеск шапки, красота девушки показалась ему такой ослепительной, будто она сама освещала все вокруг. Уродец с трудом ковылял за ней следом, сгибаясь под тяжестью пустого кувшина. Мало того что он был безобразно горбат, он был еще хром, и такого крошечного роста, что тщетно пытался взять под руку свою прекрасную невесту, — он мог дотянуться только до ее кармана. Вот он и уцепился за карман Тернинки, еле за ней поспевая, такими быстрыми шагами она шла, стараясь от него избавиться. Сердце девушки колотилось так сильно от страха и надежды, что, добравшись до того места, где ее поджидал Нуину, она совсем выбилась из сил: увидев его, она задрожала, покраснела, потом побледнела. Не знаю, заметил ли он ее волнение, а если заметил, то как истолковал. Но, успокоив девушку, он схватил Загрызенка, обмотал ему лицо и голову своим носовым платком и, сунув под мышку, словно щенка, подал Тернинке руку и вместе с ней быстрым шагом направился к конюшне.

Звонкогривку он нашел в том же виде, в каком ее оставил. В нескольких словах он рассказал Тернинке о своих планах. Девушка была так взволнована, что на все согласилась, хотя ничего не поняла.

— Мне очень страшно, — сказала она, — ведь я боюсь теперь не за себя одну, а это гораздо страшнее. Вы уже столько для меня сделали, что я не могу не довериться вам. Бежим же скорее, потому что только поспешность и может нас спасти. Но как мы поступим с этим маленьким чудовищем?

— Я бы живьем содрал с него кожу, — сказал Нуину, — за то, что вам пришлось бояться, как бы вас не выдали за него замуж, и за то, что он вас ударил, но эта легкая смерть не так опечалила бы его мать, как та, которую я ему уготовил.

Великодушная Тернинка, не признававшая иного жестокосердия, кроме того, каким неприступные красавицы казнят влюбленных вздыхателей, хотела просить пощады для несчастного.

— Не беспокойтесь, — сказал ей Нуину, — мы не причиним ему зла, мы предоставим ему нежиться в безделье, хотя нам самим придется тем временем не щадить своих сил. Более того, я прошу вас оказать ему милость и оставить что-нибудь на память о нас, поскольку он теряет надежду стать вашим мужем. Нахлобучьте же ему на голову ваш старый чепец, пусть он носит его в ожидании чести снова вас увидеть.

Тернинка не поняла смысла этих слов, но ей казалось, что в их положении шутки неуместны. Что до Загрызенка, как только на него напялили чепчик Тернинки, его лицо стало еще уродливее. Он слышал угрозу живьем содрать с него кожу и, когда вместо этого на него напялили старый чепчик его невесты, вообразил, что спасен.

Но Нуину, связав карлику руки и ноги, заткнул ему рот пучком соломы, чтобы он не кричал, а его самого забросал сеном, так что виден был только затылок, на котором довольно ловко держался чепчик.

Закончив эту церемонию, Нуину приласкал Звонкогривку, вскочил в седло, усадил перед собой Тернинку и поскакал прочь от жилища колдуньи.

Звонкогривка летела быстрее ветра, но при этом более плавно, чем лодка по волнам. Нуину, желавший воспользоваться ее стремительностью, предоставил ей полную волю, но через час, проделав пятьдесят лье, решил, что они уже далеко и лошади пора отдохнуть. Он мог быть доволен — он вышел победителем из опасного