совершенной уродиной, и ее маленькие глазки выказали мне расположение задолго до того, как ее отец предложил мне на ней жениться. Но мне была несносна мысль о том, чтобы породниться с узурпатором, и скажу не хвалясь, я весьма презрительно отклонил предложение государя и отверг его горбунью.
Я уже покидал пределы Черкесии, когда случай привел меня к старинному замку, поистине великолепному с виду, но на первый взгляд показавшемуся мне необитаемым, потому что я долго бродил по нему, никого не встретив. Те, кто жили в замке, не покидали своих покоев, а уж если выходили из них, старательно избегали друг друга. Я был очень удивлен такой необщительностью. Мне казалось, что, если бы обитатели замка поддерживали сношения друг с другом, им было бы гораздо веселее.
Пытаясь заговорить с кем-нибудь из них, чтобы понять странное их поведение, я оказался вдруг в изысканно убранных покоях — в них не было ни души, однако на столе лежали карты, фишки, а вокруг были расставлены стулья.
Вскоре в комнату вошли четыре сороки, и за каждой шел скворец, поддерживавший ей хвостик, словно шлейф. А за ними выступала степенная ворона.
Сороки, учтиво мне поклонившись, сели за игру, а ворона за рукоделие.
Тернинка и Нуину, во время этого рассказа не сводившие друг с друга глаз, когда речь зашла о сороках, подтолкнули друг друга локтем. А Лучезара, с первых же слов красавца Феникса неотрывно на него глядевшая, казалось, заподозрила, что он шутит. Серена улыбалась, слушая повесть о приключении, о котором ей кое-что было известно, а калиф хохотал, держась за бока.
— Ха-ха-ха, мой милый зять, — говорил он. — Вы, как видно, из породы путешественников, которые любят приврать. Я готов поверить в сорок, которым поддерживают шлейф и которые учтиво кланяются, но чтобы сороки играли в карты — такого не бывало никогда.
Феникс заверил калифа, что рассказывает чистую правду.
— Я долго наблюдал за игрой, — продолжал он, — в которую, должно быть, играют одни только сороки, — гляди я на нее хоть по сей день, я все равно ничего бы не понял в ее правилах. Наконец маленькая живая сорока произнесла какое-то слово — не помню уже какое, и вспрыгнула на стол. Не пойму, как я мог забыть это слово — ведь все остальные сороки выкрикивали его до хрипоты. Произнесла его с важностью и степенная ворона, и даже маленькие скворушки, снимавшие нагар со свечей, начали хором его повторять. Они так оглушили меня, что я выбежал из замка, не понимая, видел я все это наяву или во сне.
Покинув Черкесию, я услышал рассказы о Кашмире. И узнал, что в этой прекраснейшей стране живет самая прекрасная в мире принцесса.
Теперь я думал только о том, как бы поскорее там оказаться. Тщетно расписывали мне опасности, которыми грозят глаза принцессы. «Велика ли беда влюбиться в прекрасные глаза и умереть от любви к ним, если не заслужишь их милости», — думал я. Да и рассказы о том, какой смертельный яд таит ослепительный взгляд принцессы и сколько несчастий он уже принес, я считал баснями. «Нет, — думал я, ослепленный смешным тщеславием, — нет, избыток красоты не может оказаться роковым для Феникса. Я иду к ней, пренебрегая опасностями, которыми она якобы грозит тем, кто к ней приблизится, а если красота и впрямь таит такую страшную отраву, пусть же и принцесса, увидев Феникса, вкусит ее роковую долю». Я признаюсь вам в своем смешном тщеславии, прекрасная Лучезара, для того лишь, чтобы покарать себя за него стыдом, который испытываю теперь.
Тайное любопытство, которое влекло меня к вам, заставило меня пренебречь мерами предосторожности, хотя меня предупреждали об опасностях, которые подстерегают меня, если я собьюсь с дороги. Я не придал значения тому, что мне говорили об одной из ведущих в Кашмир дорог, где плетет свои колдовские сети Загрызу. И так как эта дорога была самой короткой, я смело пустился по ней и не замедлил в этом раскаяться.
Не стану говорить вам о том, сколько разных предостережений получил я на своем пути. Я пробирался через пустынные равнины и грозные скалы и наконец, преодолев множество препятствий, оказался в лесу, где сотни чудовищ пытались преградить мне путь.
Я хотел сразиться с грифонами, кружившими над моей головой, но меня со всех сторон окружили леопарды и гидры. Орудуя шпагой, я ранил нескольких своих врагов, но во время долгой изнурительной битвы заметил, что меня хотят не убить, а взять в плен, и вдруг неведомая сила подняла меня в воздух, а потом опустила на землю в красивом саду, где колдунья собирала травы.
Из этих трав она намеревалась сварить какое-то страшное колдовское зелье, и ей нужно было добавить туда свежей крови только что убитого человека. Все это я узнал впоследствии, уже превратившись в птицу. Вот почему грифоны и доставили меня к ней живьем. Наружность колдуньи показалась мне ужасной, зато моя пришлась по вкусу жестокосердной твари, я это заметил и вскоре узнал, какой страшной ценой могу сохранить жизнь. Она объявила мне, что, если я на ней женюсь, я получу в свое владение не только ее драгоценную особу, но и другие неоценимые сокровища, в противном случае с первыми лучами солнца мне суждено проститься с жизнью. Не ожидая моего ответа, колдунья покинула меня, чтобы я на досуге обдумал свой выбор.
Мне вовсе не хотелось умирать, и все же смерть казалась мне и более благородной, и менее мучительной участью.
«Если я отвергну ее гнусную руку, — говорил я себе, — я погибну славной смертью, а если я ее приму, нечего сказать, велико будет добытое мной счастье, на поиски которого я отправился в такой дальний путь. Я, который тешил себя тщеславной надеждой понравиться божественной Лучезаре, чьих взглядов до сих пор не мог выдержать ни один смертный, и даже мечтал о том, что стану ее избранником, должен теперь жениться на страшной колдунье или умереть безвестной смертью в отдаленном краю, и никто не узнает, что со мной стало».
Вот каким черным мыслям предавался я, не видя выхода, но зато сад, в котором я находился, был воистину райским уголком. Здесь росли изумительные плоды, и среди них инжир, который показался мне необыкновенно вкусным, — в ту пору винные ягоды были любимым моим лакомством. Я выбрал самую крупную из них, и только я ее сорвал, как позабыл все свои тревоги, а едва ее съел, погрузился в глубокий сон.
Проснувшись, я увидел, что превратился в птицу, — разбудили меня крики колдуньи, которая стояла возле меня в отчаянии от превращения, которое нарушало ее планы.
Она заподозрила, что меня околдовала Тернинка, хотя и не представляла себе, как это могло случиться. Она клялась, что покарает за это девушку. Я слышал вопли и угрозы колдуньи, но, правду сказать, все происшедшее казалось мне таким невероятным, что я вообразил, будто мне снится сон, и с нетерпением ждал, когда счастливое пробуждение избавит меня от всех этих ужасов, — но ждал я напрасно.
Колдунья посадила меня к себе на руку, обласкала меня, как только можно обласкать птицу, и сказала, что надо набраться терпения — через неделю, а может быть, дней через десять она сварит питье, которое вернет мне человечий облик. Но только я должен остерегаться и не есть соли, если она мне случайно попадется на глаза. Сказав это, колдунья ушла, оставив меня в саду, где успела нарвать неизвестных мне трав.
Представляете, в какое смятение и горе повергло меня мое приключение. Мне хотелось оплакать мое несчастье, но, желая сказать: «Бедный Феникс!», я твердил: «Милый попочка!», и вместо всех горестных восклицаний, которые вертелись у меня на кончике языка, я твердил все те глупости, каким обучают попугаев и какие охотно повторяют самые докучливые из этих птиц. Меня это так смутило, что я решил вообще не произносить ни слова.
Мне было позволено летать по всему саду, и с верхушек самых высоких деревьев я часто видел дом колдуньи, но каждый раз, когда я пытался лететь в ту сторону, крылья мои опускались и я понял, что вовсе уж бесполезно пытаться идти туда пешком.
Однако в другие окрестные места мне летать не возбранялось, и вот, совершая одну из таких прогулок, я увидел, как из убогой, крытой соломой хижины вышла женщина. Под мышкой она несла какой-то мешочек. Сев на берегу ручья, она стала мыть рыбу, которую принесла в корзине, а потом ее солить. Я вспомнил о запрете колдуньи и решил, что она остерегала меня есть соль, потому что соль может вернуть мне человечий облик.
Я опустился на землю возле женщины: пленившись моей красотой, она побежала за мной следом, и, когда ей почудилось, что она совсем уже меня приручила, я вдруг взмыл вверх, унося с собой мешочек, принадлежавший бедной женщине. Припрятав его в отдалении под кустами, я возвратился в сад колдуньи — надеясь исполнить свой замысел, я не решился отсутствовать дольше. Но наутро, еще до рассвета я отправился туда, где был накануне.
В этот день я и увидел моего брата. Я был столь же удивлен, сколь обрадован встречей, я мечтал, чтобы брат забрал меня с собой, а он вместо этого терял время, любуясь мной. Тогда я решил поскорей испробовать силу соли, но брат испугался, чтобы она мне не повредила. Я хотел уведомить его об опасности, грозящей ему в такой близости от жилища колдуньи, но вместо слов из моего клюва вырывался смех. И тогда, восхищенный моей красотой, моим опереньем, брат случайно, желая меня похвалить, произнес мое имя. «Да, — хотел я ответить ему, — да, дорогой брат, это я, Феникс», но вместо этого произнес: «Нуину!» и почувствовал, что какая-то сила вынуждает меня лететь прочь, хотя это и повергло меня в отчаяние.
Два дня спустя, не находя себе места от тревоги за Зяблика, я вдруг услышал в саду страшные вопли колдуньи.
Это вы, мой дорогой брат, вы, за кого я так боялся, были причиной ее ярости. Вы только что похитили ее сокровища и обезоружили ее злобу, потому что вся сила ее колдовства была заключена в лошади и в шапке, которыми вы завладели. Теперь я наконец смог подлететь к дому Загрызу, и я добрался до него как раз в ту минуту, когда она вернулась после тщетной погони за вами. Спрятавшись на высоком дубе возле конюшни, я слышал, как она горевала и неистовствовала: «Но все же, — вскричала она, — я буду отчасти отомщена за измену подлой Тернинки. Вор, толкнувший ее на предательство, соблазнил ее и бросил в конюшне Звонкогривки, полузадушенную тем самым
