же, под старыми названиями, — способ простой и справедливый: так он окончательно отделил корпорацию всадников от массы народа, не вызвав недовольства этого последнего.
К этим четырем городским трибам Сервий добавил пятнадцать других, названных им сельскими трибами, потому что они были составлены из жителей деревни, разделенных на такое же число округов. Впоследствии было образовано столько же новых, и вот римский народ оказался разделенным на тридцать пять триб, — число, оставшееся неизменным до конца Республики.
Это разграничение триб города и триб деревни имели следствие, которое достойно быть отмеченным, потому что вообще нет другого такого примера и потому что Рим обязан ему и сохранением своих нравов, и ростом своих владений.
Можно было бы полагать, что городские трибы вскоре присвоят себе власть и почести и не замедлят унизить трибы сельские: оказалось совсем наоборот. Известна склонность первых римлян к сельской жизни. Эту склонность внушил им мудрый наставник, который соединил свободу с трудами сельскими и ратными и, так сказать, выдворил из деревни в город искусства, ремесла, интриги, богатство и порабощение.
И так как все, кто в Риме выделялся, обитали за городом и занимались земледелием, то уже привыкли искать лишь там главную опору Республики. Этот образ жизни, которому следовали достойнейшие из патрициев, высоко почитался всеми; простую и трудовую жизнь сельских жителей предпочитали праздной и рассеянной жизни горожан Рима; и тот, кто, обрабатывая землю, становился уважаемым гражданином, был бы лишь несчастным пролетарием в городе. Не без причины, говорил Варрон (175), наши великодушные предки создали в деревне питомник тех крепких и доблестных мужей, что защищали их в период войны и кормили в период мира. Плиний определенно говорит (176), Что сельские трибы, благодаря своему составу, пользовались особым почетом, а в городские трибы из сельских переводили тех презренных, которых хотели унизить. Сабин Аппий Клавдий (177), прибыв в Рим, чтобы там поселиться, был осыпан почестями и записан в сельскую трибу, которая впоследствии приняла имя его семьи. Наконец, вольноотпущенники входили все в городские трибы, и никогда — в деревенские, и за все время существования Республики не было ни одного примера, чтобы кто-либо из этих вольноотпущенников достиг какой-либо магистратуры, даже став гражданином.
Это был превосходный принцип, но в применении его вошли так далеко, что это в конце концов привело к переменам и, конечно, к злоупотреблениям во внутреннем управлении.
Во-первых, Цензоры, давно уже присвоившие себе, совершенно произвольно, право переводить граждан из одной трибы в другую, позволили большинству записываться в любую из них; это, конечно, не могло привести ни к чему хорошему и отнимало у цензуры одно из важных средств воздействия. Более того, поскольку знатные и могущественные все записывались в сельские трибы, а вольноотпущенники, ставшие гражданами, оставались вместе с чернью в городских, то трибы вообще не имели теперь ни места, ни территории; но все они настолько смешались, что членов каждой можно было отличать только по спискам, так что понятие, выражаемое словом триба, перестало быть связано с определенной территорией и оказалось связанным с личностями или даже почти утратило всякое содержание.
Случалось также, что трибы города, будучи ближе к власти и часто оказываясь более сильными в Комициях, продавали Государство тем, кто не гнушался покупать голоса черни, которая заполняла собой эти трибы.
Что до курий, то поскольку первый законодатель создал их по десяти в каждой трибе, то весь народ римский, тогда живший внутри стен города, оказался состоящим из тридцати курий, из которых каждая имела свои храмы, своих богов, своих чиновников, своих жрецов и свои празднества, называвшиеся компиталиями (178) и напоминавшие тепаганалии (179), которые впоследствии появились в сельских трибах.
Так как при новом разделении Сервия это число, тридцать, не делилось поровну между установленными им четырьмя трибами, то он решил оставить это деление нетронутым; и курии, независимые от триб, сделались новым подразделением жителей Рима. Но о куриях не было и речи ни среди сельских триб, ни среди входившего в их состав населения, потому что раз трибы стали чисто гражданскими установлениями и поскольку был введен другой порядок для набора войск, то военные подразделения Ромула оказались излишними. Таким образом, хотя каждый гражданин и был записан в какую-нибудь трибу, далеко не каждый гражданин был записан в какую-нибудь курию.
Сервий произвел еще и третье разделение, которое не имело никакого отношения к обоим предыдущим, а стало по своим результатам самым важным из всех. Он разделил весь римский народ на шесть классов, различавшихся не по месту проживания и не по людям, но по имуществу: так что в первые классы попали богатые, в последние бедные, а в средние — люди со средним достатком. Эти шесть классов состояли из ста девяноста трех подразделений, называемых центуриями, и эти подразделения распределялись так, что в один первый класс их входило более половины, а последний составляла всего одна. Таким образом, оказалось, что класс, наименее многочисленный по числу людей, включал наибольшее число центурий, а последний класс целиком считался только одним подразделением, хотя в него входило более половины жителей Рима.
Чтобы народу было труднее проникнуть в суть последствий этого последнего передела, Сервий старался придать ему вид военной реформы; он включил во второй класс две центурии оружейников и две центурии орудий войны (180) — в четвертый. В каждом классе, за исключением последнего, он отделил молодых от старых, т. е. тех, кого возраст освобождал от этого по законам, различие, которое больше, чем различие имущественное, приводило к необходимости часто повторять перепись или пересчет. Наконец он пожелал, чтобы народные собрания проходили на Марсовом поле и чтобы все те, кто по возрасту подлежали военной службе, приходили туда со своим оружием.
В последнем же классе он не провел такого разделения на молодых и старых; причина была в том, что чернь, из которой этот класс состоял, вообще не удостаивалась чести носить оружие для защиты отечества; надо было иметь домашний очаг, чтобы получить право его защищать. И в тех бесчисленных толпах наемных негодяев, которыми блещут ныне армии королей, нет, вероятно, ни одного, кто не был бы с презрением изгнан из римской когорты в те времена, когда солдаты были защитниками свободы.
В этом последнем классе отличали, впрочем, еще пролетариев от тех, кого называли capite censi*. Первые, не совсем еще низведенные до ничтожества, давали по крайней мере Государству граждан, иногда даже солдат при крайней необходимости. Что касается до тех, которые ровно ничего не имели и которых можно было пересчитать только по головам, то их вообще сбрасывали со счетов, и Марий был первым, кто удостоил набирать их в солдаты.
Вносимые в ценз без имущества (лат. ).
Не решая здесь, было ли это третье разделение хорошо или дурно само по себе, я могу, мне кажется, утверждать, что только простые нравы первых римлян, их бескорыстие, их любовь к земледелию, их презрение к торговле и погоне за наживой могли сделать его осуществимым. Где найдется такой народ в новые времена, у которого всепоглощающая жадность, дух беспокойства, интриги, постоянные перемещения, вечные перемены в имущественном положении позволили бы подобному устроению продержаться в течение двадцати лет, не перевернув все Государство? Надо еще отметить, что нравы и цензура, более сильные, чем это устроение, исправили многие его недостатки в Риме, и что иной богач оказывался выдворенным в класс бедных за то, что слишком выставлял напоказ свое богатство.
Из всего этого легко можно понять, почему почти всегда упоминаются лишь пять классов, хотя в действительности их было шесть. Шестой, не поставлявший ни солдат в армию, ни голосующих на Марсовом поле*, и почти ни на что непригодный при Республике, редко принимался в расчет.Я говорю на Марсовом, поле потому, что там именно и собирались Комиции по центуриям. При двух других формах народ собирался на форуме или в ином месте, и тогда у capite censi было столько же влияния и власти, сколько у первых граждан.
Таковы были различные разделения римского народа. Посмотрим теперь, к какому результату это приводило в собраниях. Эти собрания, законно созываемые, назывались Комициями; они происходили обычно на римском форуме или на Марсовом поле и разделялись на Комиции по куриям, Комиции по центуриям и Комиции по трибам, сообразно той из этих трех форм, по которой они созывались. Комиции по куриям были учреждены Ромулом, по центуриям Сервием, по трибам — народными Трибунами. Ни один закон не принимался, ни один магистрат не избирался иначе, как в Комициях; и так как не было ни одного гражданина, который не был бы записан в одну из курий, одну из центурий или одну из триб, то отсюда следует, что ни один гражданин не был лишен права голоса и что народ римский был по настоящему сувереном и юридически, и фактически.
Чтобы Комиции считались созванными законно и чтобы то, что там делалось, имело силу закона, необходимы были три условия: первое — чтобы корпорация или магистрат, которые их созывали, были для того облечены надлежащей властью; второе — чтобы собрание происходило в один из дней, дозволенных законом; третье — чтобы предзнаменования были благоприятны.
На чем основано первое правило, не требуется объяснять второе — это вопрос порядка: так, не дозволялось собирать Комиции в праздничные и базарные дни, когда деревенский люд, прибывавший в Рим по своим делам, не имел времени, чтобы провести день на форуме. Посредством третьего условия Сенат держал в узде гордый и неспокойный народ и кстати умерял пыл мятежных трибунов. Эти последние, однако, находили не одно средство освобождаться от такого рода стеснений. Обсуждению на Комициях подлежали не только законы и выборы правителей. Так как римский народ присвоил себе самые важные функции Правления, то можно сказать, что судьба Европы решалась на его собраниях. Это разнообразие вопросов порождало и различные формы этих собраний, смотря по тому, о чем надлежало принять решение. Чтобы судить об этих различных формах, достаточно их сравнить. Ромул, учреждая курии, имел в виду сдерживать Сенат с помощью народа и народ с помощью Сената, господствуя в равной мере над обоими. Посредством этой формы он дал народу преобладание в численности, чтобы уравновесить этим то преобладание в могуществе и богатстве, которое он оставил за патрициями. Но, сообразно с духом монархии, он предоставил все-таки больше преимуществ патрициям, которые через своих клиентов могли влиять на распределение голосов. Это удивительное установление патронов и клиентов было шедевром политики и человеческой природы; без него патрициат, столь противный духу Республики, не мог бы существовать. Риму одному принадлежала честь дать миру этот прекрасный пример, который никогда
