имеете в виду тех любителей цветочков, которые млеют от восторга перед лютиками и простираются ниц перед тюльпанами». И тут я рассказал им, милорд, что случилось со мною в Лондоне, в саду, изобиловавшем цветами, где, восхищая взоры наши, на четырех слоях навоза[225 — Майское дерево. — Во Франции существовал обычай в первый день мая ставить перед домом того человека, которого хотели почтить, срубленное дерево, обычно очень высокое. — (прим. Е. Л.).] блистали пышною красой сокровища голландских садоводов. Никогда не забуду церемонии торжественного вручения мне зонтика и палочки, коей почтили меня, недостойного, так же как и остальных зрителей. Я смиренно поведал моим слушателям, как я, желая отплатить за такую честь, дерзнул выразить свой восторг при виде тюльпана, яркая окраска коего показалась мне красивой, а форма изящной, и как меня за это вышутили, высмеяли, освистали все мои ученые спутники и как профессор-садовод, перенося свое презрение к скромному цветку на меня, его панегириста, более не удостоил меня ни единым взглядом за все время осмотра. «Полагаю, — добавил я, — что ему очень жалко было своей палочки и зонтика, — ведь я подвергнул их такой профанации!»
«В этой любви к цветочкам, — сказал г-н де Вольмар, — когда она вырождается в манию, есть какая-то мелочность и тщеславие, из-за чего она делается ребяческой, да еще и обходится до нелепости дорого. В склонности к величественному есть, по крайней мере, благородство, возвышенность и какая-то доля истины; но какую же ценность имеет корешок или луковица цветка, которые точит личинка насекомого и, может быть, уничтожает его как раз в ту минуту, когда идет торг? И что драгоценного в цветке, который прекрасен в полдень, но увянет еще до заката солнца? И чего стоит условная красота, пленительная лишь для взора знатоков и признаваемая красотою лишь потому, что им угодно считать ее таковой? Может быть, настанет время, когда в цветах будут искать свойства, совершенно противоположные тем, какие ищут в них сейчас, и тогда вы, в свою очередь, станете ученым, а ваши знатоки окажутся невеждами. Все их мелкие наблюдения, превращающиеся в науку, совсем не занимают разумного человека, который в прогулке ищет для тела своего неутомительного упражнения, а для ума — отдыха в беседе с друзьями. Цветы созданы для того, чтобы ими любовались мимоходом, а вовсе не для того, чтобы их для удовлетворения любопытства своего анатомировали…[226 — Рассудительный Вольмар тут говорит необдуманно. Ужели он, который так умел наблюдать людей, так плохо наблюдал природу? Ужели он не знает, что если творец вселенной велик в большом, он еще более велик в малом? — прим. автора.] Поглядите, как повсюду в этом саду блещет белизною душистая таволга. Она наполняет благоуханием воздух, она чарует взор и почти не требует никаких забот, никакого ухода. Поэтому-то любители цветов ею и пренебрегают: природа создала ее столь прекрасной, что им невозможно прибавить ей условных красот, а так как взращивать ее можно без всяких хлопот, то они и не находят в этом ничего лестного для себя. Так называемые знатоки и ценители совершают следующую ошибку: повсюду они желают видеть мастерство человека и никогда не бывают довольны, если мастерство это в глаза не бросается; меж тем подлинно тонкий вкус состоит в том, чтобы скрыть мастерство, особливо когда дело идет о творениях природы. К чему эти прямые посыпанные песком аллеи, на которые в их садах наталкиваешься непрестанно, или аллеи, расположенные звездообразно? Воображают, что такие ухищрения увеличивают для наших глаз пространство парка, а на самом деле они весьма неловко показывают его границы. Разве в лесах вы увидите речной песок? И мягче ли вашим ногам ступать по этому песку, нежели по мху или по лужайке? Разве природа употребляет непрестанно угольник и линейку? А может быть, знатоки боятся, как бы не узнали природу, несмотря на все старания изуродовать ее? Наконец, не смешно ли, что уже в начале прогулки они как будто чувствуют себя усталыми и желают идти только самым прямым путем, чтобы поскорее дойти до цели? И разве неверно, что, выбирая кратчайший путь, они скорее совершают путешествие, чем прогулку, и, как только выйдут из дому, уже спешат вернуться?..
А что же сделает человек, действительно обладающий вкусом, человек, который живет для того, чтобы жить и радоваться жизни, человек, который ищет подлинных и простых удовольствий и хочет иметь место для прогулок поблизости от дома? Он сделает это место удобным и приятным, дабы оно нравилось в любой час дня, и вместе с тем столь простым и естественным, что как будто сам он тут даже и не прикладывал рук. В этом месте у него будет привлекательное сочетание воды, зелени, тени и прохлады, ибо и в природе они обычно бывают в сочетании. Он постарается везде избежать симметрии: ведь симметрия — враг природы и разнообразия; обычно в садах знатоков все аллеи до такой степени похожи одна на другую, что всегда кажется, будто ты ходишь по одной и той же аллее. Он выровняет землю, чтобы удобно было прогуливаться, но стороны его аллей не всегда будут в точности параллельны, проложены они будут не всегда по прямой линии, в направлении их должно быть нечто неопределенное, как в поступи досужего человека, который, выйдя на прогулку, бродит неспешно; вовсе нет нужды устраивать где-нибудь вдалеке красивые перспективы. Вкус, к бельведерам и открывающимся оттуда далям исходит из склонности большинства людей любить только те края, где их нет. Их всегда влечет то, что далеко и недоступно, и художник, который не умеет сделать так, чтоб его заказчики были довольны окружающим, прибегает в угоду им к ухищрениям; но у человека, о котором я говорю, нет такого беспокойного стремления, и когда ему хорошо там, где он находится, он не стремится унестись куда-то в другое место. Из нашего сада, например, не увидишь ландшафтов, открывающихся за его пределами, и мы даже довольны, что не видим их. Нам кажется, что здесь заключены все красоты природы, и я очень боюсь, что малейший просвет во внешний мир намного уменьшит приятность наших прогулок[227 — Не знаю, пробовали ли когда-нибудь придать длинным аллеям, расходящимся лучами звезды, легкий изгиб для того, чтобы глаз не мог свободно видеть каждую аллею на всем ее протяжении и чтобы дальний ее конец был скрыт от зрителя. Правда, при этом потеряется красивая перспектива, зато будет достигнуто преимущество, дорогое для владельца парка: воображение увеличит место прогулки, и на середине довольно-таки небольшой звезды человеку будет казаться, что кругом его огромный парк, где можно заблудиться. Я убежден, что благодаря этому прогулки будут менее скучны, хотя и более одиноки. Ибо все, что дает пищу воображению, возбуждает работу мысли и обогащает ум; но строители садов не из тех людей, кто чувствует такие вещи. У кого из них мог бы в сельской местности выпасть из рук карандаш, как у Ленотра в парке Сент-Джемс[228 — …как у Ленотра в парке Сент-Джемс… — Андре Ленотр (1613–1700) — известный французский садовый декоратор, создатель Версальского парка. Парк Сент-Джемс находится в Лондоне при дворце с тем же названием, где долгое время была королевская резиденция. Когда английский король Карл II пригласил Ленотра в Англию, чтобы тот привел в порядок парк Сент-Джемс, Ленотр, пораженный естественной красотой этого парка, убедил короля ничего там не менять. — (прим. Е. Л.).], и разве они знают, как он, чтó придает жизненность природе и прелесть ее картинам? — прим. автора.][228 — …как у Ленотра в парке Сент-Джемс… — Андре Ленотр (1613–1700) — известный французский садовый декоратор, создатель Версальского парка. Парк Сент-Джемс находится в Лондоне при дворце с тем же названием, где долгое время была королевская резиденция. Когда английский король Карл II пригласил Ленотра в Англию, чтобы тот привел в порядок парк Сент-Джемс, Ленотр, пораженный естественной красотой этого парка, убедил короля ничего там не менять. — (прим. Е. Л.).]. Несомненно, что всякий, кому не нравится проводить погожие летние дни в столь простом и приятном месте, не обладает ни верным вкусом, ни здоровой натурой. Признаю, что сюда не стоит торжественно привозить посторонних; но зато по этому саду может быть очень приятно прогуляться в одиночестве, не показывая его чужим людям».
«Сударь, — заметил я, — у богачей, которые устраивают в своих владениях великолепные парки, имеются веские причины не любить одиноких прогулок и не оставаться наедине с самими собой; поэтому они поступают очень умно, когда и свои сады устраивают только для посторонних. Впрочем, я видел в Китае именно такие сады, какие вам нравятся, причем устроены они со столь великим искусством, что этого искусства совсем и незаметно. Однако затраты на них так велики, уход за ними обходится так дорого, что при мысли об этом у меня пропадало всякое удовольствие любоваться ими. Там были скалы, гроты, искусственные каскады, — и ведь все это создано на песчаных равнинах, где нет иной воды, кроме колодезной; там были цветы и редкостные растения, собранные из всех климатических поясов Китая и Татарии[229 — Татария — так называли в это время большую часть Азии, включавшую Монголию, Маньчжурию, Туркестан, Афганистан и Белуджистан. — (прим. Е. Л.).] и выращиваемые на одной и той же почве. Правда, там не увидишь ни красивых аллей, ни правильно разбитых клумб, но зато найдешь изобильное скопление чудес, какое в других местах можно увидеть лишь рассеянными по отдельности. Природа представлена в этих садах с самых разнообразных сторон, но там совершенно отсутствует естественность. Вы же не перетаскивали в ваш сад ни чернозема, ни каменных глыб, не устраивали ни насосов, ни резервуаров для воды, вам не нужны ни теплицы, ни печи, ни стеклянные колпаки, ни соломенные маты. Место здесь совершенно ровное, и украшено оно довольно просто. Самые обыкновенные травы, самые обыкновенные деревья, несколько струек проточной воды — все так бесхитростно, так непринужденно, но этого вполне достаточно, чтобы место стало красивее. Это как изящная игра, в которой не чувствуется тяжелых усилий, и самая ее легкость увеличивает удовольствие зрителя. Я знаю, что ваш приют мог бы стать еще краше, но тогда он нравился бы мне куда меньше. Возьмем, например, знаменитый парк милорда Кебхем в Стоу[230 — …парк милорда Кебхем в Стоу — знаменитый во второй половине XVIII в. парк в Англии. — (прим. Е. Л.).]. В нем столько красивых, весьма живописных видов, как будто собранных из разных стран, и все там кажется естественным, кроме их сочетания, как в садах Китая, о которых я говорил
