из своей туалетной комнаты; я обнаружил, что она равно владеет искусством затмить блеск самого изысканного убора и украсить самый простой наряд, и, догадываясь о причине видимой перемены в ней, я с досадой подумал; «Хлопотала ли она когда-нибудь столько во имя любви?»

Хозяйка сего дома умеет принарядиться и принарядить всех и вся вокруг себя. Муж, дети, слуги, лошади, постройки, сады, мебель — обо всех и обо всем она заботится рачительно, все содержит в таком порядке, что каждому ясно: здесь нет великолепия лишь потому, что им пренебрегают. Точнее сказать, великолепие тут есть, ежели верно, что оно состоит не в роскоши, а в прекрасном строе всего целого, в согласованности его частей и единстве в замысле устроителя[259 — Сие мне кажется бесспорным. В симметрии частей большого дворца есть великолепие, его нет в беспорядочном скопище домов. Есть великолепие в единообразии построенного в боевом порядке полка, его совсем нет в толпе, взирающей на сей полк, — хотя, быть может, в ней нет ни одного человека, чья одежда не была бы лучше солдатского мундира. Словом, подлинное великолепие — не что иное, как стройный порядок, особливо заметный в больших размерах; вот почему из всех зрелищ, какие только можно вообразить, самыми великолепными являются картины природы. — прим. автора.].

Я, по крайней мере, нахожу, что куда более возвышенные и благородные мысли вызывает простой и скромный дом, в коем дружно и счастливо живет все малое количество обитателей его, нежели пышный дворец, где царят раздоры и смута и где каждый ищет себе богатства и счастья в разорении другого и всеобщем беспорядке. Хорошо налаженный дом образует единое целое, на его убранство приятно посмотреть; во дворце найдешь только путаное скопление различных предметов, между коими существует лишь мнимая связь. На первый взгляд будто и есть общее им всем назначение, а присмотревшись, убеждаешься в своей ошибке.

Ежели обратиться к самому естественному впечатлению, то окажется, что, для того чтобы пренебречь блеском и роскошью в убранстве дома, нужна не только скромность, — тут еще более нужен вкус. Симметрия и стройность нравятся каждому. Образ благосостояния и счастья умиляет сердце человеческое, жаждущее их; убранство вычурное, где нет ни стройности, ни образа счастья, назначением своим имеет ослеплять показной роскошью, но какую лестную для хозяина мысль может она вызвать у зрителя? Мысль о хорошем вкусе? Разве хороший вкус не сказывается в простых вещах во сто крат больше, нежели в тех, кои испорчены вычурами богатства? Мысль об удобстве? Но есть ли что-либо менее удобное, чем пышность?[260 — Шум, производимый многочисленной челядью, непрестанно нарушает покой хозяина дома; он ничего не может скрыть от стольких аргусов; у него толпа почитателей, но его осаждает толпа кредиторов. Апартаменты его до того роскошны, что он вынужден спать в каком-нибудь закоулке, где может чувствовать себя непринужденно, — у иного богача ручная обезьяна имеет лучшее жилье, чем ее хозяин. Захочется ему пообедать — он зависит от своего повара и никогда не поест вдосталь; захочет выйти из дому — он во власти своих лошадей; тысячи помех задерживают на улице его карету; ему не терпится быть поскорее на месте, но он позабыл, для чего ему даны ноги. Хлоя ждет его, а грязь на улице его задерживает. Золотое шитье кафтана — тяжелое бремя, бедняга не может пройти пешком и двадцати шагов, но если он и пропустит свидание с любовницей, то все же будет утешен любопытством прохожих: ведь каждый замечает ливреи его лакеев, любуется его каретой и во весь голос говорит, что в ней сидит господин Такой-то. — прим. автора.] Мысль о величии? Как раз наоборот. Когда я вижу, что тут задавались целью построить большой дворец, я тотчас спрашиваю себя: «Почему не построили его еще больше? Почему тут только пятьдесят слуг, а не сто? Почему вместо прекрасной серебряной утвари не завели золотую утварь? Почему сей человек, разъезжающий в золоченой карете, не велел раззолотить стены своего дома? А если стены позолочены, почему не позолочена крыша?» Тот, кто вздумал построить высочайшую башню, хорошо сделал, что решил воздвигнуть ее до самого неба; иначе как бы высоко ни находилась точка, на коей вынуждены были бы остановиться, она служила бы лишь доказательством его бессилия. О человек, мелкий и тщеславный, покажи мне свое могущество, я покажу тебе твое ничтожество.

Наоборот, тот порядок вещей, где ничего не делается в угоду тщеславию, где все имеет действительно полезное назначение и отвечает потребностям природы человеческой, являет картину не только одобряемую разумом, но ласкающую глаз и любезную сердцу, ибо в ней выступают лишь черты, приятные для человека, его самоудовлетворенность, а его слабости в ней не видно, и сия отрадная картина никогда не вызывает печальных размышлений.

Я уверен, что всякий здравомыслящий человек, пробыв один час в княжеском дворне и видя вокруг блистательную пышность, не может не впасть в меланхолию и не оплакивать судьбу человечества. Но в Кларане весь уклад дома и налаженная простая жизнь его обитателей полны очарования и вливают в душу наблюдателя тайный и все возрастающий восторг. Горсточка добрых и мирных людей, объединенных потребностью друг в друге и взаимной благожелательностью, различными своими трудами способствуют общей им всем цели; каждый находит в своем положении все, что ему нужно, а посему доволен им, нисколько не стремится его изменить, привязывается к дому так, словно должен провести в нем всю жизнь, и единственное его честолюбие состоит в желании достойно исполнять свои обязанности. Те, кто распоряжается, так скромны, а те, кто повинуется, так ревностны, что равные по положению могли бы обменяться местами и никто бы не был в обиде. Здесь друг другу не завидуют; каждый полагает, что он может увеличить свой достаток, лишь увеличивая благосостояние дома. Сами господа не отделяют своего благополучия от благополучия окружающих. Здесь ничего нельзя ни добавить, ни убавить, — ведь в доме видишь только полезные вещи, и все они на своем месте; не хочется внести сюда что-либо иное, чего здесь нет, а про то, что видишь здесь, не скажешь: почему сего не завели побольше? Прибавьте-ка сюда позументы, картины, блеск, позолоту — и вы все обедните. Замечая такое изобилие в необходимом, но без всякого излишества, любой скажет, что, очевидно, ничего излишнего и не хотели здесь иметь, а если бы захотели, то его имели бы в таком же изобилии, как и необходимое. Постоянно видя, как из дома рекой текут вспомоществования бедным, многие подумают: «У них столько богатства, что некуда его девать». Вот, по-моему, истинное великолепие.

Эта видимость изобилия самого меня испугала, когда я узнал, что стоит ее поддерживать. «Бы разоритесь, — сказал я Юлии и г-ну де Вольмару, — невозможно, чтобы вашего скромного дохода хватало на все расходы». Они оба засмеялись и доказали мне, что, ничего не изменяя в укладе своего дома, они могут, при желании, делать сбережения и скорее уж увеличить свои доходы, нежели разориться. «Мы обладаем секретом быть богатыми, — сказали мне они, — состоит он в том, чтобы иметь мало денег и, пользуясь поместьем, избегать, насколько возможно, сделок через посредников, стоящих между продуктом и его потребителем. Каждая такая сделка приносит некоторый убыток, и многочисленные мелкие убытки в сумме своей могут свести почти на нет довольно большое состояние, так же как при бесконечных перепродажах через старьевщиков красивый золотой ларчик становится жалкой безделушкой. Перевозок собранного урожая мы избегаем, употребляя его на месте; обмена мы тоже избегаем, потребляя собранное натурой; а когда необходимо обменять излишки наших припасов на то, чего нам не хватает, то вместо продажи и покупки на деньги, что удвоило бы убыток, мы стараемся прибегнуть к действительному обмену, в коем удобство для договаривающихся сторон заменяет им обоим прибыль».

«Мне понятны, — сказал я, — все преимущества вашей методы, но, думается, она не лишена и неудобств. Помимо больших хлопот, коих она требует, прибыток здесь больше кажущийся, нежели действительный, и вы столько теряете на мелочах при управлении своим поместьем, что, вероятно, вам нередко выгоднее было бы иметь дело с фермерами, — ведь обработка земли крестьянину обходится куда дешевле, нежели вам, и урожай он соберет более тщательно, нежели вы». — «Вы ошибаетесь, — ответил Вольмар, — крестьянин не столько заботится о том, чтобы земля у него больше родила, сколько старается поменьше расходоваться, потому что затратить вперед деньги для него тяжело, а прибытку он получит не так уж много; и если его цель не столько повысить ценность своих владений, как поменьше вложить в них денег, то он обеспечивает себе доход не улучшением состояния земли, а ее истощением, — для нее полезнее было бы, чтоб он плохо ее возделывал, нежели истощал. Ради того чтобы получить без хлопот небольшие деньги, ленивый помещик сдает ее в аренду, но тем самым готовит себе или своим детям большие убытки, большие в будущем хлопоты, а иной раз и разоряет свое наследственное достояние.

К тому же, — продолжал г-н де Вольмар, — хоть я и не спорю с вашим утверждением, будто обработка земли мне обходится дороже, нежели фермеру, но ведь и прибыль-то свою фермер получил бы за мой счет; а землю я возделываю гораздо лучше, нежели он, зато и родит она гораздо больше; следовательно, расходов у меня больше, но и прибыли я получаю больше; да и увеличение расходов только кажущееся, а в действительности оно приводит к большой экономии: ведь если бы не мы сами, а фермеры возделывали нашу землю, мы бы стали жить в городе, жизнь в городах куда дороже, нам понадобились бы развлечения, они обходились бы гораздо дороже, чем те развлечения, какие мы находим здесь, и были бы для нас менее приятны. Хлопоты наши вы называете большими, но мы считаем их своим долгом, и, кроме того, они доставляют нам удовольствие; благодаря предусмотрительности и разумному распорядку они никогда не бывают в тягость, они заменяют нам множество разорительных прихотей, ибо сельская жизнь спасает от склонности ко всяческим фантазиям, и все, что способствует нашему благополучию, становится для нас развлечением.

Посмотрите хорошенько вокруг, — добавил сей рассудительный отец семейства, — вы увидите тут только полезные вещи, они нам почти ничего не стоят и избавляют нас от множества напрасных трат. На столе у нас яства только из местных продуктов, для обивки мебели и для одежды своей мы употребляем почти одни только местные ткани; мы ничего не презираем лишь за то, что оно есть у всех; ничем не восхищаемся только за редкость. Все привозное из далеких краев обычно служит предметом мошенничества и