подобном неслыханном притязании? Не чувствуете ли вы себя незащищенными, свою жизнь — отданною на произвол всевозможным случайностям? Невежество имеет привилегию попирать собственность, невежество имеет привилегию игнорировать ее, невежество имеет привилегию упразднить ее и на место ее поставить нечто, фантастическое и призрачное! Не правда ли, какая кровавая ирония! К счастью, у нас есть суд, который не допустит этого! Вместе с ним мы станем на страже у входе величественного храма собственности и скажем: юридическая ересь не имеет права войти сюда! Господа! не будем обманывать себя! Свойства юридических ересей таковы, что они неслышно проникают в самые сокровенные святилища и, раз проникнув, утверждаются там навсегда. Кто знает? быть может, благодаря этим неслышным вторжениям, уже колеблется и тот всем нам дорогой храм собственности, о котором я сейчас говорил и на страже которого мы стоим… Быть может, в то самое время, когда мы сбираем рать на защиту его, — его уж нет… он потрясен! Вот почему, в данном случае, я прошу, чтобы за выражением «собственность» было оставлено то чистое, строгое представление, которое имел об нем сам законодатель. Требуя этого, я не высказываю никакой дерзкой самонадеянности, а только, по мере моих слабых сил, защищаю общество от грозящей ему опасности! Я кончил, господа».

Все тоскливо переглянулись. Казалось, над всеми тяготела мысль: «Да, этот обчистит! хоть и не яко разбойник, а все-таки…» Педагог потирал себе коленки; помещики-депутаты переглядывались между собой, как бы говоря: «Уж на что мы ловки, а против этого, брат, — ау!» Ликвидаторы, как встрепанные, выбежали из каюты. Последовал за ними на палубу и я. Там, в самом уголку носовой части, спиной к ветру, расположились двое Хрисашек, по-видимому еще не выросших в меру настоящего Хрисашки, и разложивши на коленях синюю сахарную бумагу, раздирали руками вяленую воблу. Ликвидаторы подбежали к ним и начали шептаться, по временам возвышая голос. Отрывки этого совещания долетали и до меня.

— В суд — чтобы ни-ни! аблакатов — ни-ни! — восклицали ликвидаторы, — вести дело начистоту!

— Зачем аблакатов! на что лучше, коли-ежели дело начистоту! — успокоивал один Хрисашка.

— Чистое-то дело — ровно как яичко облупленное! и глядеть-то на него весело! — присовокуплял другой Хрисашка.

Успокоенные ликвидаторы, потребовав на бегу еще графин очищенной, вновь скрылись в каюту, и я за ними. Адвокат окончательно разыгрался и сыпал случаями из своей юридической практики. Он весь сиял: из каждой поры его организма, словно от светящегося червячка, исходил загадочный свет.

— Вы удивляетесь, вы восклицаете: «Вот так «штука»!» — говорил он, когда мы вошли, — я тоже, в свою очередь, скажу: «Да, это «штука», но в том лишь смысле, что здесь слово «штука» означает победу знания над невежеством, ума над глупостью, таланта над бездарностью». Недавно в моей практике был следующий оригинальный случай, который я, можно сказать, не доводя до суда, устроил в пользу моей клиентки. Является ко мне дама и говорит, что у нее есть вексель от одного лица, уже не находящегося в живых. Мне стоило бросить только один взгляд на эту даму, чтобы понять, что тут есть что-нибудь неладное. И в самом деле, взял в руки вексель — черт знает что! подпись не подпись, а так какие-то каракули, навараканные и вкривь и вкось. «Это собственноручная подпись должника?» — спрашиваю я. «Да, это его подпись». — «Но это обыкновенная его подпись? всегда он подписывался таким образом?» — «Нет… да… болезнь…» — «Следовательно-с?..» Баба мнется, краснеет, бледнеет… «Достаточно, — говорю я, — я не желаю искушать вашу совесть. Я не знаю, выиграется ли это дело, но знаю, что подобные дела выигрываются». Затем я условливаюсь насчет гонорара, подаю вексель ко взысканию, а через неделю уже удостоиваюсь посещения наследника должника. «Вы взыскиваете с меня по векселю, — говорит он мне, — но это документ фальшивый: вот настоящие и притом современные документу подписи должника». — «Не смею с вами спорить, — отвечаю я, — но согласитесь, что ежели делать фальшивый документ, то гораздо выгоднее подделать подпись как следует, нежели так, как она в настоящем случае сделана. Здесь самое неряшество подписи доказывает, что она действительная». — «Словом сказать, — отвечает он мне, — если бы подпись была хорошо подделана, вы бы доказывали, что нельзя подписаться под чужую руку так отчетливо; теперь же, когда подпись похожа черт знает на что, вы говорите, что это-то именно и доказывает ее подлинность?» — «Не смею с вами спорить, — говорю я, — но мое убеждение таково, что эта подпись подлинная». — «Позвольте-с! ну, предположим! ну, допустим, что подпись настоящая; но разве вы не видите, что она сделана в бессознательном положении и что ваш документ во всяком случае безденежный?» — «Опять-таки не смею спорить с вами, но позволю себе заметить, что все это требует доказательств и сопряжено с некоторым риском…» Затем мы пожимаем друг другу руки и расстаемся, как джентльмены. Через неделю он, однако же, вновь удостоивает меня посещением. — «Слушайте! — говорит, — я человек спокойный, в судах никогда не бывал и теперь должен судиться, нанимать адвокатов… поймите, как это неприятно!» — «Совершенно понимаю-с, но интересы моих клиентов для меня священны, и я, к сожалению, ничего не могу сделать для вашего спокойствия». — «Позвольте! если бы ваша клиентка сделала уступку… если бы, например, половину… ведь задаром и половину получить недурно… не правда ли, недурно!» — «Правда-с; но извините, я не имею права даже останавливаться на подобном предположении; это была бы правда, если б было доказано, что деньги, которые вы изволите предлагать на мировую, действительно приобретаются задаром, а для меня это далеко не ясно». — «Ну, так как же? нельзя, стало быть… задаром-то?» — «Извольте, я сделаю, что от меня зависит, я переговорю с моей доверительницей…» И чрез несколько дней, действительно, устроиваю дело к общему удовольствию!..

— То есть, взяли деньги задаром? — отрубил один из депутатов.

— Повторяю: я не считаю себя вправе тяготеть над совестью моих клиентов. В настоящем случае моя роль была ясна: облегчить пути для мирного соглашения, и я достиг этого. Исполнивши это, я мог бы счесть свои обязанности оконченными, но я пошел даже дальше. Во внимание к тому, что противная сторона предупредительно избавила меня от грустной обязанности ходатайствовать пред судом, я дал ей полезный совет. «Берегитесь! — сказал я наследнику должника, — перед вами еще целых десять лет, в продолжение которых вас могут тревожить подобными документами!»

Это было сказано так ясно, отчетливо и вразумительно, что депутат-помещик уже без всякой церемонии запел:

— Но я-я-ко разбо-ойник!

Однако ж педагог не унялся и рискнул возразить.

— Позвольте, — сказал он, — не лучше ли возвратиться к первоначальному предмету нашего разговора. Признаться, я больше насчет деточек-с. Я воспитатель-с. Есть у нас в заведении кафедра гражданского права, ну и, разумеется, тут на первом месте вопрос о собственности. Но ежели возможен изложенный вами взгляд на юридическую истину, если он, как вы говорите, даже обязателен в юридической практике… что же такое после этого собственность?

Вопрос этот до такой степени изумил адвоката своею наивностью, что он смерил своего возражателя с головы до ног.

— Собственность! — ответил он докторальным тоном, — но кто же из нас может иметь сомнение насчет значения этого слова! Собственность — это краеугольный камень всякого благоустроенного общества-с. Собственность — это объект, в котором человеческая личность находит наиудобнейшее для себя проявление-с. Собственность — это та вещь, при несуществовании которой человеческое общество рисковало бы превратиться в стадо диких зверей-с. Я полагаю, что для «деточек» этих определений совершенно достаточно!

Сказав это, он, не торопясь, встал с места и вышел на палубу.

Усталый после бессонной ночи, проведенной в тарантасе, я прилег на диван с намерением заснуть, но выполнить это намерение не представлялось никакой возможности. С уходом адвоката в каюте сделалось как-то вольнее, как будто отсутствие его всем развязало языки.

— Ушел! — воскликнул один из депутатов. — И черт его знает… вот уже именно черт его знает!!

— Необыкновенные нынче люди пошли, — отозвался другой депутат, — глаза у него словно сверла, язык суконный… что захочет, то на тебя и наплетет!

— Долго ли наплести!

— Вот хоть бы сейчас. Говорил, это, говорил… Только что вот уцепишься за что-нибудь — глядь, он опять, шельма, из рук выскочил!

— И как он это просто сказал: налог, дескать, на ваше невежество! До сих пор казна налоги собирала, а нынче, изволите видеть, новые сборщики проявились!

— То ли дело прежние порядки! Придешь, бывало, к секретарю, сунешь ему барашка в бумажке: плети, не торопясь!

— А покуда он плетет — ты переезжай из усадьбы в усадьбу!

— Нет, этот и из-за тридевять земель выколупает! от него ни горами, ни морями — ничем не загородишься!

С своей стороны, педагог был неутешен.

— Теперича кафедра гражданского права… как тут учить! Как я скажу деточкам, что в гражданском процессе нет безотносительной истины! Ведь деточки — умные! А как же, скажут, ты давеча говорил, что собственность есть краеугольный камень всякого благоустроенного общества?!

Один из заспанных праздношатающихся воспользовался этим смутным настроением общества и, остановившись против педагога, сказал:

— Слушайте! давайте, ради Христа, в преферанс играть!

Педагог с минуту колебался, но потом махнул рукой и согласился. Его примеру последовали и депутаты. Через пять минут в каюте были раскинуты два стола, за которыми шла игра, перемежаемая беседой по душе.

— А вы слышали, что лекарь-то наш женился?

— Не может быть! неужто на предводительской француженке?

— Верно изволили угадать. Шестого числа у Петра Петровича в Воронове и свадьба была.

— Ну, едва ли, однако ж, наш эскулап в расчете останется!

— Чего в расчете! Сразу так и разыграл пословицу: по усам текло, в рот не попало!

— Что вы!

— Такая тут у нас вышла история! такая история! Надо вам сказать, что еще за неделю перед тем встречает меня Петр Петрович в городе и говорит: «Приезжай шестого числа в Вороново, я Машу замуж выдаю!» Ну, я, знаете, изумился, потому ничего этакого не видно было…

— Помилуйте! как же не видно было! Да она с эскулапом-то, говорят, уж давненько!..

— Говорят-то говорят, а кто видел?.. Конечно, может быть, она и приголубливала его, но чтобы дойти до серьезного — ни-ни! Не такая это женщина, чтоб стала из-за пустого каприза верным положением рисковать. Ну-с, так слушайте. Приезжаю я перед вечером, а они уж и в церковь совсем готовы. Да, надо