как бы приглашая Прокопа сесть возле него.
— Станция Луга! двадцать минут остановки! — прокричал кондуктор, проходя мимо нас.
V. ТАЙНА, ОБЛЕКАЮЩАЯ ЛИЧНОСТЬ ВОСТОЧНОГО ЧЕЛОВЕКА,
СЛЕГКА РАЗЪЯСНЯЕТСЯ
В Луге, по дороге к вокзалу, меня подхватил под руку тайный советник Стрекоза. Признаюсь, я смутно угадывал, что будет нечто подобное (дальше я расскажу читателю мои отношения к Стрекозе), и порядочно-таки это волновало меня.
— Мы, кажется, с вами знакомы? — спросил он.
— Кажется, — отвечал я.
— Мы пошли разными дорогами, но надеюсь, что это не должно мешать нам взаимно уважать друг друга.
Говоря это, он сжимал своим правым локтем мой левый локоть, а левою рукой взял мою правую руку.
— Признаюсь вам, я уж давно для себя решил: ко всем иметь уважение, кто имеет чин не ниже статского советника. А следовательно, и вы в том числе.
Он усмехнулся, заглянул мне в лицо, пробормотал, как бы про себя: это ирония? — и, не отпуская моей руки, засвистал какой-то мотив.
— Вы мои последние распоряжения читали? — вновь начал он разговор.
— Нет, не читал.
— Не интересуетесь?
— Сами по себе, вероятно, они интересны, но для меня — нет.
— Многие так рассуждают нынче, и оттого у нас ничего не идет. Я не понимаю, как может не интересовать умного человека то, в чем, например, заинтересовано целое государство!
— Что прикажете делать! Это странно и даже малообъяснимо, но это так!
— Вот если бы вы читали, то должны были бы сознаться, что не правы.
— В чем не прав?
— А хоть бы в том, что имеете на меня совершенно неверный взгляд.
— Да помилуйте! что же вам-то до этого? разве вам мой взгляд нужен?
— Даже очень. Я вообще имею нужду в содействии, а в частности, относительно вас есть, кроме того, и еще… Вы, может быть, забыли, но я очень, очень многое помню.
И он вновь сжал мне локоть. Неприятное чувство испытывал я в эту минуту: как будто бог весть откуда взялось мертвое тело и увязалось за мной.
— Как хорошо было двадцать лет тому назад — помните? — воскликнул он и даже рот на мгновение разинул, как бы вдыхая в себя невесть какой аромат.
Я не ответил, но он не сконфузился этим и еще крепче сжал мой локоть.
— Вы были в то время неправы относительно меня, — продолжал он, — мы когда-нибудь об этом поговорим на досуге. Старых недоразумений не должно быть. Вы куда едете?
Я назвал несколько пунктов.
— Приблизительно, это и мой маршрут. Скажите, что это за чудак, который вас сопровождает?
Я сказал.
Стрекоза надел на глаза пенсне и, сжавши губы, внимательно осмотрел Надежду Лаврентьевну и Наташеньку, которые сидели за общим столом и кушали цыпленка, словно играя им.
— Интересные особы, — процедил Стрекоза сквозь зубы, — можно с ними познакомиться?
— Полагаю.
В эту минуту я заметил, что Прокоп, совсем запыхавшись, бежал в нашем направлении, доедая на бегу пирог, кусок которого еще торчал у него во рту.
— Ну, что! говорил я! и вышла моя правда! — кричал он еще издали, махая руками.
Наконец подбежал и торжественно объявил:
— Науматуллу видел.
— Да ты хоть бы говорил толком! — возразил я, едва воздерживаясь от раздражения.
— Из Бель-Вю Науматуллу; он тоже за границу едет — вон с ним, вон с этим… ну, вот что в ермолке у нас в вагоне сидит!
— Ну, и пускай едет. Какое, наконец, нам до этого дело!
— Как какое! Я от Науматуллы узнал про него. Он — принц, братец, только инкогнито.
— Душа моя! это, наконец, утомительно!
— Ты сперва взгляни, а потом говори! Вон они рядом сидят. Науматулла-то уж рассчитался с Бель-Вю, теперь у принца камергером служит.
Как ни глупо все это представлялось, но я невольно взглянул вперед. Действительно, восточный человек сидел за общим столом и пил шампанское, которое Науматулла из Бель-Вю (я тотчас же узнал его) наливал ему.
— Ты вот все бегаешь, — сказал я Прокопу, — теперь еду прозеваешь, а потом будешь жаловаться, что голоден. Садись-ка лучше, ешь.
— Нет, я хочу тебе доказать! хоть я и не отгадчик, а взгляд у меня есть! Псст… псст… — сделал он, кивая головой по направлению к Науматулле.
Науматулла встал, что-то почтительно пошептал восточному человеку, потом налил три бокала, поставил на тарелку и поднес нам.
— Прынец просит здоровья кушать! — сказал он.
Прокоп принял бокал и, выступя несколько вперед, церемониально поклонился. Я и Стрекоза тоже машинально взяли бокалы и некоторое время совсем по-дурацки стояли с ними, не решаясь, пить или не пить. Восточный человек между тем во весь рот улыбался нам.
— Что же это, однако, за принц такой? — спросил Стрекоза Науматуллу.
— В Эйдкунен — всё будем говорить; в Эйдкунен — всё чисто будем объяснять, — таинственно ответил Науматулла, — а до Эйдкунен — не можем объяснять. Еще шампанского, господа, угодно?
— Да не мятежник ли это какой-нибудь? — усомнился вдруг Прокоп.
— Сказано: в Эйдкунен всё чисто объяснять будем. И больше ничего! — вновь подтвердил Науматулла и исчез, с опорожненными бокалами, в толпе.
— Как же к нему обращаться? чай, титул у него какой-нибудь есть? — обеспокоился Прокоп. — Науматулла, признаться, сказал мне что-то, да ведь его разве поймешь? Заблудащий, говорит, — вот и думай!
— В Эйдкунене узнаем-с, — отозвался Стрекоза.
— Чай, беглый какой-нибудь, — продолжал Прокоп, — ишь, шельма, смелый какой! не боится, так с подлинным обличьем и едет! вот бы тебя к становому отсюда препроводить — и узнал бы ты, где раки зимуют!
— В Вержболове, по всей вероятности, так и поступлено будет, — вновь отозвался Стрекоза.
— И все-таки принц! там как ни дразнись свиным ухом, а и у них, коли принц, так сейчас видно, что есть что-то свыше. Вот кабы он к Наташеньке присватался, я бы его в нашу православную веру перевел… ха-ха! А что ты думаешь! уехали бы все вместе в Ташкент, стали бы новые необременительные налоги придумывать, двор бы, по примеру прочих принцев, завели, Патти бы выписали…
— Христос с тобой! ведь Ташкент-то уж русский!
— А может, царь и простит, назад велит отдать. Мы против русской империи — ничего, мы — верные слуги; вот коканцы — те мятежники. А мы бумагу такую напишем, чтобы, значит, ни вам, ни нам. Смотри-ка! да никак Науматулла опять с шампанским идет! Постой, я его расспрошу!
Действительно, Науматулла опять стоял перед нами с наполненными бокалами и говорил:
— Вторично прынец велел здоровья кушать! Все будьте здоровы! Кофий, чай, шкалад — кому что угодно, всё спрашивайте! все подавать велено!
— Да кто твой принц! сказывай! — спросил Прокоп, — может, он мятежник?
— В Эйдкунен — всё говорим; до Эйдкунен — ничего говорить не можем!
— Пить ли? — усомнился Прокоп, обращаясь ко мне.
К счастию, звонок прервал все эти вопросы и недоразумения. Мы наскоро выпили шампанское и поспешили в вагон, причем я, на ходу, представил друг другу Стрекозу и Прокопа. Восточный человек был уже на месте, и Прокоп, сказав мне: воля твоя, а я его буду благодарить! — подошел к нему. На что восточный человек ответил очень приветливо, протянув руку на диван и как бы приглашая Прокопа сесть на нее.
Надо отдать справедливость Прокопу, он отнесся к этой пантомиме довольно недоверчиво и сел поодаль. Затем он попытался завести разговор и, как всегда водится в подобных случаях, даже выдумал совершенно своеобразный язык, для объяснения с восточным человеком.
— Далеко? луан? — спросил он и, для ясности несколько раз махнув рукою в воздухе, показал пальцем в окно.
Восточный человек засмеялся и тоже показал пальцем в окно.
— Дела есть? афер иль я?
Восточный человек продолжал смеяться и показывать пальцем в окно.
— И я тоже туда! е муа осей леба! Только я, брат, без дела — комса!
Очевидно было, однако ж, что восточный человек или не понимал, или упорно притворялся непонимающим. Он только смотрел как-то удивительно весело, раскрыв рот до ушей.
— Не понимаешь? — утомился наконец и Прокоп, — ну, нечего делать, давай так сидеть! друг на дружку смотреть станем!
Начали смотреть друг на друга, и вдруг оба захохотали. За ними захохотали и другие, так что Надежда Лаврентьевна обеспокоилась и выглянула из-за двери.
— Наденька! поди сюда! вот это принц! а это — ма фам! — рекомендовал их друг другу Прокоп.
Надежда Лаврентьевна ничего не понимала и как-то конфузливо оглядывалась. Между тем принц, с ловкостью восточного человека, вскочил с своего места, отвернул полу халата, порылся в кармане штанов и поднес Надежде Лаврентьевне шепталу, держа ее между двумя пальцами.
— Бери! после за окно выбросишь! — разрешил Прокоп недоумение жены своей, — принц ведь он! Ишь ведь, свиное ухо, куда вздумал гостинцы прятать! в штаны!
Однако, как ни мало требователен был Прокоп насчет развлечений, и ему, по-видимому, надоело смотреть на восточного человека и смеяться с ним.
— Будет, брат! — сказал он, — после, ежели еще захочется, — давай и опять смотреться!
А мне, покуда все это происходило, было совсем тяжело, потому что ко мне подсел Стрекоза и самым серьезным образом допрашивал, почему я его не уважаю.
— Из чего вы это заключаете? — отбивался я, как умел.
— Нет, это для меня вопрос решенный: я по глазам вижу. Скажите же, отчего вы меня не уважаете?
Я бился как рыба об лед, стараясь ежели не разуверить, то, по крайней мере, успокоить моего собеседника. Но он не унимался и только видоизменил свой вопрос, представив его, впрочем, в форме, уже известной читателю:
— Вы мои последние распоряжения читали? Не читали? а между тем судите обо мне!
В это время, к моему удовольствию, подошел к нам Прокоп и произнес:
— Черт их знает, эти татара! вот и смеялся, кажется, а смерть как скучно! Какову он конфетку Надежде Лаврентьев не подарил? заметил?
Наконец начало и темнеть в вагонах. Проехали Псков, отобедали, стали подъезжать к Острову. Все были утомлены, потягивались и зевали; многие пробовали заснуть, но не могли. С полчаса было в вагоне тихо — только слышалось, как восточный человек чавкал шепталу и щелкал миндальные орехи. Потом вдруг все опять заворочалось, стараясь половчее усесться, и вдруг все очутились сидящими прямо и глядящими друг другу в глаза.
— Вот-то, брат, тоска! — произнес Прокоп, — хоть бы сказку кто рассказал!
Тогда мне припомнилось, что генерал обещал рассказать историю о том, как он свел знакомство с чертом, и я немедленно сообщил эту мысль Прокопу.
