и разгуляемся! Генерал! помнишь, ты ему обещал историю свою рассказать? Вот бы теперь — чего лучше! Господа! будем все просить генерала!
Генерал несколько затруднился, но так как мы все его обступили и в самых почтительных выражениях просили доставить нам своим рассказом живейшее удовольствие, то он наконец согласился. Но прежде нежели приступить к самому рассказу, он встал, расстегнул сюртук, рубашку и фуфайку и показал нам опять ту надпись, которая хранилась у него на груди пониже левого соска и о которой я уже говорил читателю.
— Смотрите, господа! — сказал он взволнованным голосом, — ибо эта печать есть истинный герой предстоящего рассказа!
Затем он высморкался, откашлялся и рассказал нам следующее.[6]
ПРИМЕЧАНИЯ
КУЛЬТУРНЫЕ ЛЮДИ
Впервые — ОЗ, 1876, № 1 (вып. в свет 22 января), стр. 119–158. Ремарка в конце текста: «Продолжение следует».
Сохранилась наборная рукопись с авторской правкой.
Мысль о создании большого произведения, посвященного «шлющимся» представителям «русской культурности», зародилась у Салтыкова, по-видимому, в мае — июне 1875 г. Впервые выехав за границу и получив возможность близко наблюдать характер и нравы русских «гулящих людей» за пределами отечества, писатель обратился к теме, которая занимала его еще в начале 60-х годов. Тогда, в очерке «Русские «гулящие люди» за границей» (1863), впоследствии включенном в состав цикла «Признаки времени», писатель отталкивался главным образом от косвенных свидетельств и материалов русской печати, теперь в основу произведения легли личные наблюдения и опыт. «Сомневаюсь, — писал Салтыков в очерке «Русские «гулящие люди» за границей», — чтоб сатирическое перо могло сыскать для себя сюжет более благодарный и более неистощимый, как «Русские за границей». Тут все дает пищу, и с какими бы намерениями вы ни приступили к этому предмету, все будет хорошо».
Ироническое обобщение «культурные люди» появляется в IV главе «Недоконченных бесед», написанной летом и опубликованной в «Отечественных записках» в сентябре 1875 г.: «Нынче, брат, такой особенный чин народился: всякий, кому голову приклонить некуда, представителем культурного слоя себя называет. Вот он приписался к этому чину, да и щеголяет в нем по белу свету. Летом — на водах и в Швейцарии, осенью и весной — в Париже, на зиму — в Петербург: ест и пьет он отлично, спит в меру, желудок у него варит на славу, огорчений никаких — чего еще, каких еще почестей надо».
Почти одновременно с IV главой «Недоконченных бесед» тип «людей культуры», к которому причисляют себя «все русские помещики, занимающиеся раскладыванием гранпасьянса», выступает в рассказе «Сон в летнюю ночь». Салтыков предполагал сделать этот рассказ начальным звеном целого ряда очерков-параллелей, посвященных проблеме взаимоотношения «культурного человека» и мужика. Об этом свидетельствует его письмо от 28 августа (9 сентября) 1875 г., адресованное Н. А. Некрасову: «Я вообще задумал написать несколько параллелей в этом роде, и к декабрьской книжке пришлю одну из них». Однако этот замысел осуществлен не был. В процессе работы над «Сном в летнюю ночь», то есть летом 1875 г., у Салтыкова начал складываться план самостоятельного произведения, посвященного русским «культурным людям». Следы этого плана содержатся в черновой рукописи рассказа в виде конспективных заметок, прямо связанных с позднейшими главами «Культурных людей»:
«Здравствуй, саломалика!
Молодой иомудский принц бежал, украв деньги из иомудской казны, но деньги оказались фальшивыми, 42-й пробы.
Воспитатель Хабибулла из трактира с Крестовского острова.
Кажется, я тебя в Муромском лесу встретил.
Пустить бы мужика, он бы леса-то порешил.
За табльдотом у меня с одной стороны турок: у меня хоть и поганенькое отечество, а все жалко.
Русский объедало, подкупает повара и ходит на кухню.
Чиновник, который от восцы лечиться ездит и рассказывает историю генерала.
Учитель танцеванья в кадетском корпусе.
Что вы с ним говорите, ведь это шпион.
Свиное ухо.
Что, брат, а фальшивый Бисмарк-то вас подкузьмил.
— Я шпион, но служу бескорыстно.
— Ну, чай, жалованье-то получаешь!
— Получаю, потому что таковое по штату положено, — благородно ответил шпион.
Гостинодворец. Русский купец в нищете.
Нет, с карандашами не было, откровенно скажу.
Чухонцы провозили контрабанду.
Вот я однажды с Погодиным в вагоне ехал, так что он мне про Жан ле Террибль[7] рассказывал!
Не тяжко ли?
Ересь [слетела] соскочила как с гуся вода.
Не все направления одинаковы, хотя все могут быть искренни, и не во всех газетах можно писать.
Неправда, что правительство прогрессивно и что нельзя писать более того, что оно позволит. Можно писать. Этой <нрзб.> только можно втирать очки, но она ложна.
Общество гувернанток.
Литератор: повесть о влюбленном быке.
Повесть о «Паршивом» (кончить: и он раскаялся и был возвращен, потом был председателем земской управы, но места на государственной службе получить не мог).
Рассказ «Сон в летнюю ночь» закончен Салтыковым в июле 1875 г. в Баден-Бадене. Отправляя 25 июля (6 августа) его Некрасову, писатель сообщил о новом замысле: «…затеял я фельетон «Дни за днями за границей», вроде «Дневника провинциала». Хочу опять Прокопа привлечь». В очевидной связи с этим замыслом находится и настоятельная просьба Салтыкова в письме Некрасову 3 (15) июня о присылке ему «Посмертных записок Пиквикского клуба», с жанром которых он сближал задуманное произведение. 28 августа (9 сентября) Салтыков писал Некрасову: «С нового года начну целый ряд, вроде «Пиквикского клуба». Начало уже у меня навертелось: будете довольны».
Упоминания о намерении писать новый цикл то и дело появляются в письмах Салтыкова. 10 (22) августа он вновь пишет Некрасову: «С январской книжки начну большую вещь «Дни за днями», которая не будет прерываться до мая. Думаю, что будет нечто веселое». Два месяца спустя, 29 октября (10 ноября), извещая Некрасова о своих творческих планах, Салтыков опять отмечает, что произведение, которое он предполагает начать с будущего года, будет «иметь юмористический характер. Увидим, оставила ли болезнь во мне столько юмору, чтобы наполнить около 15 листов».
Приступив во второй половине ноября к осуществлению замысла, он отказался от первоначального заглавия («Дни за днями за границей») и, явно опираясь на приведенные выше конспективные записи, 20 ноября (2 декабря) 1875 г. писал П. В. Анненкову: «Теперь я задумал «Книгу о праздношатающихся» писать, и вчера первую, вступительную главу кончил. <…> Тут вы увидите многое множество лиц: и фальшивого Бисмарка, которого за сто марок в Берлине русским (и то потому, что русские) показывают, и мятежного хана Хивинского, и чиновника, который едет за границу от восцы, и генерала, который душу черту продал, и проч. Все это будет проходить постепенно. Шпион явится, литератор, который в подражание «Анне Карениной» пишет повесть «Влюбленный бык». Смеху довольно будет, а связующая нить — культурная тоска. Хотелось бы и трагического попробовать — после болезни меня все в эту сторону тянет. В виде эпизода, хочу написать рассказ «Паршивый». Чернышевский или Петрашевский, все равно. Сидит в мурье, среди снегов, а мимо него примиренные декабристы и петрашевцы проезжают на родину и насвистывают «Боже царя храни»…»
О предполагаемом включении в цикл рассказа о мужестве ссыльного революционера Салтыков 8 мая (26 апреля) 1876 г. писал и Некрасову: «Тут у меня будет еще рассказ «Паршивый», человек, от которого даже все передовики отвернулись, который словно окаменел в своих мечтаниях, ни прошедшего, ни настоящего, ни будущего — только свет! свет! свет!» Комической пошлости мнимокультурных «гулящих людей» правящего класса Салтыков намеревался противопоставить высокий трагизм русского революционера, борца за светлые идеалы человечества. Композиция цикла намечалась по принципу движения от комического к трагическому: «трагический элемент будет, но потом. Теперь надо, чтоб было весело».
По письмам Салтыкова устанавливается, что пять глав цикла были написаны в период с конца ноября 1875 по начало января 1876 г. Первоначальная редакция произведения была закончена в середине декабря. По сравнению с окончательной («Культурные люди») она менее полна, имеет также отличия сюжетно-композиционного характера, содержит много стилистических вариантов. Неполнота «Книги о праздношатающихся» объясняется тем, что Салтыков, работая над ней, сознательно пропустил, обозначив строками точек в рукописи, ряд эпизодов, уже задуманных им и в конспективной форме записанных на полях «Сна в летнюю ночь» (рассказ генерала Пупона, разговор со старичком, едущим лечиться от восцы, и сцена в вагоне, заключающая пятую главу) Эти эпизоды были введены в текст во второй половине декабря при перебеливании рукописи.
Название произведения было окончательно установлено лишь на самом последнем этапе работы: на перебеленной рукописи, предназначенной для набора, Салтыков, зачеркнув заглавие «Книга о праздношатающихся», вписал новое: «Культурные люди». Эта перемена связана, возможно, с тем, что в 1874–1875 гг. в журнале «Дело» появились повести А. Урбана «Людоедка» и «Перекатов» с подзаголовками, схожими с первоначальным названием салтыковского цикла: «Очерки из жизни праздношатающихся за границей».
Отправляя 5 января 1876 г. из Ниццы в Петербург рукопись законченных глав цикла «Культурные люди», Салтыков зачеркнул в ней четыре, очевидно, наиболее опасные в цензурном отношении фрагмента:
Стр. 297. Абзац «И надо сознаться…»: «а не стали бы в культурные гнезда залезать <…> всех перетаскали!»
Стр. 301. Абзац «Сознавать себя…»: «И в «содействии» <…> Где? Как?»
Стр. 302–303. Абзац «Прежде я…»: «Ну, и меня принимали <…> все друг по дружке поручителями были».
Стр. 305. Абзац «И вот, ради…»: «Вы, лягушки, квакайте <…> и зацепить там нечего будет!»
В Петербургском цензурном комитете январский номер «Отечественных записок» в гранках просматривал цензор Лебедев. Обнаружив в «Культурных людях» «неблагонамеренное направление», Лебедев писал: «Означенный сатирический очерк отличается крайней необузданностью языка и предосудительностью содержания и направления <…> Культурные люди, то есть бюрократы, забрали в руки все общество и административные места, не стесняясь никакими средствами для достижения цели; по большей же части такими средствами служат доносы и шпионство <…> имеющие ныне полный успех, так что всякий остерегается сказать какое-нибудь неосторожное слово, без всякого умысла, чтобы не пострадать от чьего-либо усердия, не подвергнуться истреблению, как выражается автор. Понятие о чести у утробистых людей он ставит гораздо выше нынешних культурных и вообще клеймит беспощадным образом современное общество, в котором желание выслужиться и холопство заглушили все лучшие человеческие инстинкты. <…> В сатире Щедрина между строк ясно проглядывает желание выставить на позор не одни общественные недостатки, но и тот государственный порядок, который не только делает возможным подобные уродливые явления в общественной жизни, но и потворствует им».[8] 19 января председатель Петербургского цензурного комитета А. Г. Петров обратился к исполняющему обязанности начальника Главного управления по делам печати В. В. Григорьеву: «Представляя при сем январскую книжку «Отечественных записок», долгом считаю доложить вашему превосходительству, что редакция, судя по прежним примерам, вероятно, с готовностью исключила бы по первому требованию места, признанные неудобными; но что я с таким требованием к ней не обращался, не будучи уверен, что этими требованиями можно будет ограничиться.
Статья Щедрина заключает в себе сначала едкую, злую сатиру на наше провинциальное общество, в
