из главных тем «Пестрых писем» — «писатель и читатель», — выраженная знаменитой формулой: «Русский читатель, очевидно, еще полагает, что он сам по себе, а литература — сама по себе. Что литератор пописывает, а он, читатель, почитывает». Тема солидарности и взаимной ответственности писателя и читателя, литературы и общества не была для Салтыкова новой. «…Выяснение основных пунктов миросозерцания и вытекающий из него принцип ответственности <…> составляет характеристическую особенность современного писательского ремесла», — говорилось в «Дополнительном письме к тетеньке» (т. 14, стр. 521). Однако высокая гражданская ответственность писателя оборачивается его изолированностью, если не дополняется ответственностью читателя (в данном случае «тетеньки»), солидарностью читателя с современной литературой. Глубина социально-политического мышления Салтыкова позволила ему предвидеть возможную эволюцию «тетеньки» и тем самым, в сущности, предсказать свою собственную судьбу — судьбу изолированного и преданного писателя.
Позднѐе незавершенное «Дополнительное письмо к тетеньке» было переработано в «Послание пошехонцам». Переработка не коснулась темы и идеи «Письма», текстуально свелась к замене адресата — «тетеньки» на «пошехонцев». Таким образом «тетенька» как олицетворение русской интеллигенции — в этом своем качестве, качестве «читателя» — принципиально не отличалась для Салтыкова от «пошехонца», который в то же время — и социально, и нравственно-психологически — близок «среднему человеку», «пестрящему» ради самосохранения. Так устанавливается генетический ряд от «Писем к тетеньке» (одно из которых сам Салтыков назвал «пестрым») через «Дополнительное письмо к тетеньке» и «Послание пошехонцам» («Письмо к пошехонцам») к «Пестрым письмам» — ряд, позволяющий более глубоко и точно понять смысл образа «пестрого человека».
В связи с запрещением «Отечественных записок» Салтыков лишился не только жизненно необходимой для него возможности периодически обращаться к своему «странному читателю» с ежемесячными «беседами», но и осознал иллюзорность надежд на читательский отклик, сочувствие и поддержку — на «солидарность», на взаимную гражданскую ответственность. Это горькое понимание и вызвало ироническую формулу: «Литератор пописывает — читатель почитывает…»
Существенно, что именно эту формулу из «Письма III» использовал В. И. Ленин для характеристики буржуазно-индивидуалистической идеи «беспартийности» литературы («Партийная организация и партийная литература»).
Если «Письма к тетеньке» были «письмами» в полном, буквальном смысле слова, то есть имели адресата — «тетеньку», то в «Пестрых письмах» адресат лишь подразумевается — это «пестрый человек», «пошехонец», тот самый читатель-«подлец», которого автор тем не менее «страстно любит». Этот адресат в тексте «Пестрых писем» не персонифицирован непосредственно. Ближе всего, пожалуй, он той категории «пестрых людей», которая в «Письме IX» описана под нумером вторым, — «люди, замученные жизнью», которым «не дано поднять против нее знамя бунта».
В связи с отсутствием в «Пестрых письмах» текстуально выраженного образа «адресата», и образ автора писем не обозначен с полной определенностью — он обладает весьма большой смысловой амплитудой — то выступая в лирической форме, в облике самого Салтыкова, то наделяясь чертами «пестрого человека».
Такой сложностью отличается, например, авторский облик в первом же из «Пестрых писем» (см. стр. 487–488). В следующих письмах этот облик сохраняет, чаще всего, те функции, которыми он обычно наделялся и в предшествующих салтыковских произведениях в зависимости от их жанровой природы и конкретной художественной задачи: то это функция гротескно-сатирического или «сказочного» разоблачения, то объективного повествования, то непосредственного, хотя и пассивного «присутствия».
Во всех этих модификациях авторского облика выражается жанровая «пестрота» «писем», среди которых и скорбно-лирические монологи, и сатира в самом прямом смысле слова, и сказки, и «бытовые вещи». Однако и по отношению к каждому из входящих в цикл «писем» вряд ли можно говорить о какой-либо жанровой «чистоте». Вероятно, что хотя бы в какой-то своей части цикл составился из обломков разрушенных запрещением «Отечественных записок», незавершенных замыслов.
В качестве доминирующей черты, скрепляющей всю пестроту тематики, все разнообразие сатирических типов, все жанровые модификации — здесь выступает «скорбное настроение, достигающее высокого лиризма».[29] В единственном заслуживающем внимания отклике на отдельное издание «Пестрых писем» выделена тема литературы: «Среди резких звуков щедринской сатиры пробивается время от времени совершенно особенная нота, что-то умягченное, иногда до умиления и лиризма, что-то трогательно-скорбное, задерживающее сверкающую сатирическую улыбку. Главный из поводов, приводящих нашего знаменитого писателя в это не совсем обычное для него настроение, есть судьба литературы. Вера в высокое значение печатного слова, надежда на его торжество, скорбь о многоразличных язвах, наносимых литературе текущею жизнью, печаль о личной судьбе литератора, большого и маленького, — вот, главным образом, те мотивы, которые умягчают строгую, резкую литературную физиономию Щедрина».[30]
Одна из главных тем «Пестрых писем» — «писатель и читатель» — как сказано выше, восходит к «Дополнительному письму к тетеньке», переделанному в «Послание пошехонцам» («Письмо к пошехонцам»). С другой стороны, тема «пестроты», намеченная еще в «Письмах к тетеньке», к началу 1884 года приобретает более определенную форму в замысле сказки «Пестрые люди».
Ни «Письмо к пошехонцам», ни «Пестрые люди» не были завершены (см. стр. 519–520 и 524). Именно в «Пестрых письмах» дана художественно завершенная разработка проблемы взаимной социальной ответственности читателя и писателя, а также типа «пестрого человека». Наконец, самый жанр «письма» продолжен и трансформирован в цикле «Пестрые письма».
Цикл «Пестрые письма» публиковался в 1884–1886 годах в журнале «Вестник Европы» за подписью «Н. Щедрин».
До седьмого письма «Пестрые письма» в журнальной публикации не нумеровались, а печатались под общим заглавием.
Дошедшая до нас небольшая часть рукописей цикла (письма V, VIII и IX) хранятся в Институте русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР.
Еще до завершения публикации «Пестрых писем» в «Вестнике Европы» Салтыков начал готовить их для отдельного издания. «Я только что получил, — сообщал 27 августа 1886 года А. А. Хомиховский Пыпину, — письмо Салтыкова, в котором он приглашает меня зайти к нему за статьей для «Вестника Европы», которую он привез. Но от Матвея[31] я слыхал, что Вы к нему сами собираетесь в пятницу, то может быть он Вам передаст. Хотя я думаю, что Салтыков имеет другой умысел, он хочет переговорить со мной относительно издания и вызывает под предлогом статьи, следовательно, я у него побываю во всяком случае, так что Вы статьи не берите, если он сам не будет Вам навязывать» (ИРЛИ, ф. 250, оп. 3, ед. хр. 288, л. 75 об.).
Книга вышла из печати между 9 и 12 ноября 1886 года:[32] Пестрые письма. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). СПб., тип. M. M. Стасюлевича, 1886, 240 стр.
При подготовке Изд. 1886 журнальный текст подвергся дополнительной обработке. Наряду со стилистической правкой Салтыков ввел ряд мест (особенно в V и VI письмах), отсутствовавших в журнальной публикации.
Печатается по тексту Изд. 1886 с устранением опечаток по журнальной публикации и сохранившимся рукописям.
ПИСЬМО I
Впервые — ВЕ, 1884, № 11, стр. 315–322.
Рукописи и корректуры неизвестны.
«На днях был у меня редактор «Русских ведомостей» <В. М. Соболевский> и предлагал участвовать», — писал Салтыков 31 августа 1884 года Н. А. Белоголовому. Начало такому участию должно было быть положено публикацией первого из «Пестрых писем». 27 сентября 1884 года Салтыков извещал В. М. Соболевского:
«Посылаю Вам небольшую статейку. Извините, что замедлил: все время так был болен, что только это и успел написать.
Печатать или не печатать — совершенно оставляю на Вашу волю. Может быть, для Вас покажется несколько неудобным — не стесняйтесь, только не утеряйте и возвратите. Места, обведенные карандашом, можно и не печатать совсем. Я хотел сначала заномеровать письмо I, но потом подумал, что так, без №, надежнее. Но я буду продолжать, ежели настоящее письмо будет напечатано. Не пугайтесь, не часто».
Причины, по которым «письмо» не появилось в «Русских ведомостях», известны из пометы Соболевского на письме к нему Салтыкова от 20 сентября 1886 года: «Пестрые письма», — первый опыт помещения Салтыковым статей в «Русских ведомостях», — были получены в редакции в мое отсутствие из Москвы. Товарищи «Русских ведомостей», ввиду только что полученной «Русскими ведомостями» кары, нашли, что печатать эту статью Салтыкова — рискованно для газеты». Получив очерк обратно, Салтыков предложил его «Вестнику Европы». В письме к Стасюлевичу от 14 октября 1884 года он сообщал: «Посылаю при сем (в корректуре) статейку, которую «Русские ведомости» возвратили мне. Я изрядно ее почистил, как Вы увидите, а в некоторых местах даже и оскопил. Не пожелаете ли Вы напечатать ее в ноябрьской книжке. Я знаю, что книжка уже скомпонована, но пол-листа (или даже меньше) не произведут пертурбации».
В ответ на обращение читателя в редакцию по поводу одной из фраз очерка Салтыков 15 ноября обратился к Стасюлевичу с просьбой: «Письмо, которое Вы мне вчера переслали, заключает в себе весьма едкий, хотя и симпатичный упрек по поводу фразы: стыд есть вывороченная наизнанку наглость. Хотя это не более как недоразумение, но так как и другие читатели могут впасть в него, то не будете ли Вы так добры напечатать в конце декабрьской книжки прилагаемую на обороте «Поправку». Просьба писателя была удовлетворена: «…в статье «Пестрые письма» Н. Щедрина, стр. 319, строка 3 св., вследствие пропуска нескольких слов, напечатано: «По моему мнению, стыд есть вывороченная наизнанку наглость» и т. д. Это место следует читать так: «Предложите этот вопрос любому прихвостню современности и он, не обинуясь, ответит: по моему мнению, стыд» и т. д.» (ВЕ, 1884, № 12, с. 948).
Несмотря на произведенную Салтыковым «чистку» с целью обезопасить очерк в цензурном отношении, «Пестрые письма» вместе с напечатанной в той же ноябрьской книжке «Вестника Европы» статьей «Из общественной хроники» все же обратили на себя внимание цензора В. М. Ведрова. В донесении в С.-Петербургский цензурный комитет (28 октября), находя оба произведения «замечательными в цензурном отношении», «дающими другой колорит ученому направлению журнала и сообщающими ему характер сатирический и тенденциозный», он писал:
«Статья Щедрина «Пестрые письма» имеет содержанием объяснение публике душевного состояния писателя и его взгляда на современное нам положение. Служительские слова: «чего изволите», «как прикажете», «не погубите» заменили нравственное проявление в герое его исповеди (стр. 315),[33] он находит их «в основе человеческого счастья» (стр. 317); полагает, что в «атмосфере служительских слов» для рассуждения нет места (стр. 319); характеризует виды рассуждений, возможных для безопасности процесса личного существования. «В трудную минуту для писателя, — говорит Щедрин, — читатель и в подворотню шмыгнет, а писатель увидит себя в пустыне» (стр. 318, 321). После уничтожения нравственного состояния духа является животное чувство страха, при котором дружественные тайные советники одобрительно кивают автору.
Все это личное проявление чувства автора, ясно рисующее настоящее положение общества, раздражает страсти и напоминает о недавних литературных стремлениях тенденциозного характера».
Останавливаясь далее на статье «Из общественной хроники», цензор в заключение предлагал о таком направлении журнала «представить на благоусмотрение Главного управления по делам печати»1. На
