продолжала венгерка, — да вот барышенке-то все что-то смешно — веселая барышенка!.. так вот, насчет того-то, у меня, смею вам доложить, покойник батюшка, царство ему небесное! — предводителем был, так вот увлечение! Как замахает, бывало, руками… у! Отстаивал, нечего сказать! умел-таки постоять за своих, покойник! Нет, нынче такие люди повывелись! с фонарем таких не отыщешь! нынче всё разбирают: может, дескать, и прав!.. о-о-ох, времена тугие пришли!.. и барышенка-то все смеется… веселая барышенка!
— Когда же можно вас видеть? — говорил между тем исподтишка студент.
— Ах, какие вы, право, странные! — отвечала веселая барышенка, еще пуще закрываясь платком.
— Вы находите? — снова начал студент.
— Разумеется! ги-ги-ги!
— Отчего же разумеется?
— Да как же это можно!
— Да отчего же это не можно?
— Да нельзя!
— Странно! — сказал студент, хотя, по-видимому, не отчаивался еще в успехе своего предприятия.
— Главное дело в том, — соображали вслух усы, — чтоб человеку цель была дана, чтоб видел человек, зачем он существует, вот главное — а прочее все пустяки!
Иван Самойлыч начал прислушиваться.
— О, ваше замечание совершенно справедливо! ваше замечание, так сказать, выхвачено из природы!
Очевидно, что слова: «так сказать» — были сказаны бровями единственно для красоты слога и что на самом деле брови ни капли не сомневались насчет выхвачения из самой природы глубокомысленного замечания усов.
— То есть вы разумеете под этим то, что у французов зовется проблемою жизни? — спросил портфель, сильно напирая на слово «проблемою».
— Что французы? что немцы? — лаконически отвечали усы, — уж поверьте моей опытности, уж мне лучше знать это дело, уж я там и служу… все это надуванция, всё Гога и Магога!.. это дело мне вот как известно!
И снова усы показали обнаженную ладонь чрезвычайно почтенного размера.
— Однако ж, согласитесь со мной, ведь и французская нация имеет свои неотъемлемые достоинства… Конечно, это народ ветреный, народ малодушный — кто же против этого спорит?.. Но, с другой стороны, где же найдете столько самоотвержения, того, что они сами так удачно назвали — резиньясьйон? а ведь это, я вам скажу…
И портфель с таким увлечением уверял и напирал на свою речь, что все присутствующие закивали головами и действительно убедились, что «резиньясьйона», кроме французов, нигде не найти.
— Знаем мы! видали мы и французов и немцев! пожили-таки на своем веку! — говорили бесчувственные усы, — все это вздор! главное дело, чтоб человек видел, что он человек, знал бы цель!.. Цель-то, цель — вот она штука, а прочее — что? вздор! все вздор! уж поверьте моей опытности…
— Вот вы изволили выразиться насчет цели нашего существования, — скромно прервал Иван Самойлыч, — изволите видеть, я сам много занимался насчет этого предмета, и любопытно бы узнать ваши мысли.
Усы задумались; Мичулин ожидал с трепетом и волнением разрешения загадки.
— Лакей! что ж ты, братец, не остановишь! ворон считаешь, тунеядец! — загремела венгерка.
— Так и я тут выйду, — меланхолически сказали усы.
— А как же ваши мысли насчет этого обстоятельства? — робко заметил Иван Самойлыч.
— Все зависит от того, с какой точки взглянуть на предмет! — разом сообразили усы.
— О, это совершенно справедливо! ваше замечание выхвачено из натуры! — отозвались надвинутые брови, в последний раз с особенным напряжением копая воображаемым заступом воображаемую яму, — все, решительно все зависит от точки зрения…
Усы и брови вышли из кареты. Медленно и неповоротливо поплелся снова экономический экипаж по гладкой мостовой.
— Когда же вас можно видеть? — по-прежнему спрашивал студент у веселой барышенки.
— Ах, какие вы странные! — по-прежнему отозвалась барышенка, закрывая рот платком.
— Отчего же странный? — приставал студент.
— Да как же это возможно!
— Да отчего же это невозможно?
— А я так думаю совсем напротив, — отвечал студент и дернул за снурок.
— Пойдемте! — сказал студент.
Барышенка вздохнула.
— Пойдемте же! — снова сказал юноша.
— Ги-ги-ги!
Карета остановилась, студент вышел, барышенка немножко подумала — и все-таки пошла за ним, сказав, однако ж: «Ах, право, какие вы странные! уж чего не вздумают эти мужчины!» — но сказала она это решительно только для очищения совести, потому что студент уж вышел и ждал ее на улице.
Наконец и Ивану Самойлычу пришлось выходить. На улице, по обыкновению, сновала взад и вперед толпа, как будто искала чего-то, хлопотала о чем-то, но вместе с тем так равнодушно сновала, как будто сама не сознавала хорошенько, чего ищет и из чего бьется.
И герой наш отправился искать и хлопотать, как и все прочие.
Но и на этот раз фортуна, с обыкновенною своею настойчивостью, продолжала показывать ему нисколько не благовидный зад свой.
Как нарочно, нужный человек, к которому уж в несчетный раз пришел Иван Самойлыч просить себе места, провел целое утро на воздухе по случаю какого-то торжества. Нужный человек был не в духе, беспрестанно драл и марал находившиеся перед ним бумаги, скрежетал зубами и в сотый раз обещал согнуть в бараний рог и упечь «куда еще ты и не думал» стоявшего перед ним в струнке маленького человека с весьма лихо вздернутым седеньким хохолком на голове.
Лицо нужного человека было сине от свежего еще ощущения холода и застарелой и уж прогорклой досады; плечи вздернуты, голос хрипл.
Иван Самойлыч робко вошел в кабинет и совершенно растерялся.
— Ну, что еще? — спросил нужный человек отрывистым и промерзлым голосом, — ведь вам сказано?
Иван Самойлыч робко приблизился к столу, убедительным и мягким голосом стал рассказывать стесненные свои обстоятельства, просил хоть что-нибудь, хоть какое-нибудь, хоть крошечное местечко.
— Я бы не осмелился, — говорил он, заикаясь и робея все более и более, — да ведь посудите сами, последнее издержал, есть нечего, войдите в мое положение.
— Есть нечего! — возразил нужный человек, возвышая голос, — да разве виноват я, что вам есть нечего? да что вы ко мне пристаете? богадельня у меня, что ли, что я должен с улицы подбирать всех оборвышей… Есть нечего! ведь как нахально говорит! Изволите видеть, я виноват, что ему есть хочется…
Седенький старичок с хохолком тоже немало удивился.
— Да ведь и я не виноват в этом, посудите сами, будьте снисходительны, — заметил Иван Самойлыч.
— Не виноват! вон как отвечает! На ответы-то, брат, все вы мастера… Не виноват! Ну, да положим, что вы не виноваты, да я-то тут при чем?
Нужный человек в волнении заходил по комнате.
— Ну, что ж вы стоите? — сказал он, подступая к господину Мичулину и как будто намереваясь принять его в потасовку, — слышали?
— Да я все насчет места, — возразил Иван Самойлыч несколько твердым голосом, как бы решившись во что бы то ни стало добиться своего.
— Говорят вам, что места нет! слышите? Русским языком вам говорят: нет, нет и нет!.. Поняли вы меня?
— Понять-то я понял! — глухим голосом отвечал Мичулин, — да ведь есть-то все-таки нужно!
— Да что вы ко мне привязались? да вы знаете ли, что я вас, как неблагонамеренного и назойливого, туда упеку, куда вы и не думаете? Слышите? есть нужно! точно я его крепостной! Ну, в богадельню, любезный, идите! в услуженье идите… хоть к черту идите, только не приставайте вы ко мне с вашим «есть нечего»!
И нужный человек снова начал разминать по комнате окоченевшие члены.
— Тут целое утро на холоду, да на сырости… орешь, кричишь, как на бестий, а они еще и дома покоя не дают…
— Да ведь я не виноват, — снова возразил Иван Самойлыч дрожащим голосом, худо скрывая накипевшую в груди его злобу, — я не виноват, что целое утро на холоду, да на сирости.
— А я виноват? — с запальчивостью закричал нужный человек, топнув ногою и сильно пошевеливая плечами, — виноват? а? да ну, отвечайте же!
Иван Самойлыч молчал.
— Что ж вы привязываетесь? Да нет, вы скажите, что ж вы пристаете-то? виноват я, что ли, что вам есть нечего? виноват? а?
— Стыдно будет, если на улице подымут, — заметил Иван Самойлыч тихо.
— Отвяжитесь вы от меня! — вскричал нужный человек, теряя терпение, — ну, пусть подымут на улице! я вам говорю: нет места, нет, нет и нет.
Иван Самойлыч вспыхнул.
— Так нет места! — закричал он вне себя, подступая к нужному человеку, — так пусть на улице подымут! так вот вы каковы! а другим, небойсь, есть место, другие, небойсь, едят, другие пьют, а мне и места нет!..
Но вдруг он помертвел, малый-то был он смирный и безответный, и робкая его натура вдруг всплыла наружу. Руки его опустились; сердце упало в груди, колени подгибались.
— Не погубите! — говорил он шепотом, — виноват — я! я один во всем виноват! Пощадите!
Нужный человек стоял как оцепенелый, с бессознательным изумлением смотрел он на Ивана Самойлыча, как будто не догадываясь еще хорошенько, в чем тут дело.
— Вон! — закричал он наконец, оправившись от изумления, — вон отсюда! и если еще раз осмелитесь — понимаете?
Нужный человек погрозил, сверкнул глазами и вышел из комнаты.
VI
Иван Самойлыч был окончательно уничтожен. В ушах его тоскливо и назойливо раздавались страшные слова нужного человека: нет места! нет, нет и нет!
— Да отчего же нет мне места? да где же наконец мое место? Боже мой, где это место?
И все прохожие смотрели на Ивана Самойлыча, как будто исподлобья и иронически подпевали ему: «Да где же, в самом деле, это место? ведь кто же нибудь да виноват, что нет его — места-то!»
Мичулин решился немедленно обратиться с этим вопросом к людям знающим, тем более что его мучили уж не одни материальные лишения, не одна надежда умереть с голода, но и самая душа его требовала успокоения и отдыха от беспрестанных вопросов и сомнений, ее осаждавших.
Знающие люди были не кто иные, как известные уж читателю Вольфганг Антоныч Беобахтер, философии кандидат, и Алексис Звонский, недоросль из дворян.
Оба друга только что пообедали и, сидя на диване, покуривали себе папироски. У Вольфганга Антоныча была в руках гитара, на которой он самым сладкозвучным образом тренькал какую-то страшную бравуру, у Алексиса плавала в глазах какая-то мутная влага, на которую он беспрестанно и горько жаловался, говоря, что она мешает ему прямо и бодро взглянуть в самые глаза холодной, бесстрастной и безотрадной действительности. Друзья, казалось, были в хорошем расположении духа, потому что говорили о будущих судьбах человечества и об эстетическом чувстве.
Оба друга равно стояли грудью за страждущее и угнетенное человечество; разница состояла только в том, что Беобахтер, как
