Смерть Пазухина. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин
Комедия в 4-х действиях
ДЕЙСТВИЕ I
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Прокофий Иваныч Пазухин, купеческий сын, 55 лет.
Мавра Григорьевна, второбрачная его жена, 20 лет.
Василиса Парфентьевна, мать ее, 50 лет; придерживается старых обычаев.
Отставной генерал Андрей Николаич Лобастов, 60 лет, друг старого
Пазухина, отца Прокофия
Иваныча; происхождением из сдаточных.
Отставной подпоручик Живновский, 50 лет.
Никола Велегласный, мещанин; пожилой.
Финагей Прохоров Баев, пестун старого Пазухина.
СЦЕНА I
Небогатая комната в доме Прокофья Пазухина. С боков и посреди сцены
двери. У стены диван и несколько стульев базарной работы; перед диваном
стол, накрытый ярославской скатертью; на столе закуска и вино в бутылке.
Василиса Парфентьевна, Мавра Григорьевна и Велегласный. (Василиса
Парфентьевна одета в темносиний сарафан, сверху которого накинут кафтан
такого же цвета; на голове у ней черный миткалевый платок, заколотый
булавкой у подбородка; Мавра Григорьевна в цветном сарафане и в черной
плисовой душегрейке; на голове у ней так называемая «головка»;
Велегласный одет в черную суконную сибирку старинного покроя с вырезкой
на груди и с медными дутыми пуговицами по одной стороне вырезки и
петлями по другой, сапоги большие.)
Велегласный (держит в руках замасленную рукопись и читает). «Мужие имут
носити одеяние коротко, выше колену, и штаны натянуты, жены же будут
иметь образ бесовский, главы непокро-венны имущи, и на главах имут
носити рога скотские и змиины, уподобяся бесу… И тогда будет
пришествие антихристово…»
Мавра Григорьевна. Господи! страсти какие!
Василиса Парфентьевна. Да никак уж это и сбывается, Никола Осипыч?
Велегласный. Сбывается, сударыня, сбывается… (Продолжая чтение.) «И
возлюбят людие несы-тое лакомство, безмерное питие от травы листвия
идоложертвенного, кропленного змеиным жи-ром; от Китян сие будет
покупаемо обменою на товары, на осквернение християнских душ… и тогда
будет пришествие антихристово…»
Василиса Парфентьевна. Господи! да неужто уж и чайку-то попить нельзя?
Велегласный. Не надлeжит, сударыня, не надлeжит. Идоложертвенное
зелие… черви в утробе за-ведутся… И в книжках писано: «китайская
стрела в Россию вошла; кто пьет чай, тот спасенья не чай…» Вот от лозы
виноградныя — это не претит, потому что плод этот красен и преестествен
на утеху человекам произрастает… (Наливает рюмку и пьет.)
Василиса Парфентьевна. Уж от чаю-то Прокофий Иваныч, кажется, ни в свете
не отстанет!
Велегласный. Ну, и унаследит преисподнюю…
Василиса Парфентьевна. Видно, уж тебе, Мавруша, его усовещивать придется…
Мавра Григорьевна. Да нешто он меня послушается, мамонька! Тaк только,
на озорство он меня за себя взял! Как сватался-то, так и бог знает чего
насулил, а женился, так в ситцевых сарафанах ходить заставил…
Велегласный. А ты, сударыня, его маленько повымучь, от супружества на
время отставь или иную меру одумай… Вот он и восчувствует…
Мавра Григорьевна. На него эти меры-то не действуют, Никола Осипыч!
(Вздыхает.)
СЦЕНА II
Те же и Баев (старик, не помнящий своих лет, поросший мохом и согнутый,
одет в синий кафтан, в руках держит тол-стый березовый сук, на который и
опирается).
Баев (сиплым голосом). Здравствуй, матушка Василиса Парфентьевна! как
можется?
Василиса Парфентьевна. Слава богу, старина; ты как?
Баев. А мне чего сделается? Я еще старик здоровенный… живу, сударыня,
живу… Только уж словно и жить-то надоело… (Садится на стул и кашляет.)
Мавра Григорьевна. Водочки, что ли, поднести?
Баев. Не действует, красавица, не действует! ни поила, ни ества, ничего
нутро не принимает… Ох, да уж и стар ведь я, словно даже мохом порос.
Василиса Парфентьевна. Ну чтo, как у вас? Иван Прокофьич здоров ли?
Баев. Рычит, сударыня, с места встать не может, а рычит…
Велегласный. Аки лев рыкаяй ходит, иский кого поглотити…
Баев. Ноги-то у него, знаешь, отнялись, так он лежмя рычит!
Василиса Парфентьевна. Да хоть бы ты, что ли, Прохорыч, его с
простого-то ума вразумил… с чего он рычит-то?
Баев. Вразумлял я, пытал вразумлять, только он все рычит… словно он и
бог знает какой енарал! (Встает и декламирует, подражая Ивану
Прокофьичу.) «И не смей, говорит, мне про подлеца Прокопку поминать! он,
говорит, меня антихристом назвал, он желает жить, как дедушки жили, так
пущай же, говорит, вместе с дедушками за пестрою свиньей в поросятках
ходит! фу-фу-фу!» Вот как осерчал! (Садится.)
Василиса Парфентьевна. Ишь ты!
Баев. Да еще говорит: «Он, говорит, супротив моей воли на поганке
женился, чтобы то есть сына своего, Гаврюшу, имением решить, так я,
говорит, его самого имением решу, Гаврюшку-то ему заместо отца сделаю!»
Даже и не поймешь, чтo он говорит!
Василиса Парфентьевна. Смотри-ка, уж и жениться нельзя! Не с него ли
пример брать, как он гнусным манером весь век изжил!
Баев. И я ему то же говорил: Иван, мол, Прокофьич! разве человеческую
плоть легко рассудить! вот я, мол, уж на что стар, а бывает, что сам
только дивишься, как защемит! Ну, и в писании тоже сказано: не хорошо,
то есть, человеку одному быть, а подобает ему жить с супружницей…
Велегласный. Это справедливо.
Василиса Парфентьевна. И с чего только он остервенился так? давно ли
сам-от, не скобля рыла, без стыда в народе ходил… только чудо, право!
Баев. Давно ли, сударыня! сам я своими глазами видал, как в Черноборске
исправник пытал его за браду трясти: «не мошенничай, говорит, не
мошенничай!», а теперича легко ли дело: и браду свою антихристу
пожертвовал да и сына-то обездолил…
Велегласный. «Постризало да не взыдет на браду твою…» И в Стоглаве*
[Стоглав* ? памятник церковного законодательства (1551 год),
впоследствии осужденный церковью после никонианской реформы.] так сказано!
Василиса Парфентьевна (иронически). Оттого, видно, и стал он к
бесовскому-то житию очень способен, что исправники его за бороду часто
таскали…
Баев. Таскали, это я сам видел, что таскали. То были, сударыня, времена
грозные, такие времена, что даже заверить трудно. Ивана-то Прокофьича
папынька волостным писарем был, так нынче, кажется, и цари-то так не
живут, как он жил! Бывало, по неделе и по две звериного образа не
по-кинет, целые сутки пьян под лавкой лежит! Туточка они и капиталу
своему первоначало сделали, потому как и волость-то у них все равно как
свои крепостные люди были. А Иван-от Прокофьич подрос, так куда тоже
ворист паренек стал; ну, папынька-то ихний, видемши такую их амбицию,
что как они из-за денег готовы и живого и мертвого оборвать, и
благословили их по питейной части итти… Так вот каки времена,
сударыня, были!
Василиса Парфентьевна. Ну, а теперь, чай, и вспомнить-то ему про эти
времена стыдно: во сне, дескать, все это видел!
Баев. Теперь, сударыня, он в благородные, чу, скоро попадет!
Губернатор-от его уж в надворные советники за общеполезное устройство
представил! Только я вот ему намеднись и говорю: Иван Прокофьич! не все
ли тебе равно в гробу-то лежать, что купцом, что надворным… только
Велегласный. Поменьше-то еще лучше, потому как там маленького-то да
смиренного на первое место посадят!
Василиса Парфентьевна. Только чудо, право! Ну, а про духовную разговору
у вас не было?
Баев. Поминала было Живоедиха, так куда тебе! еще пуще зарычал! Я,
говорит, еще годков пять поживу, да чего, чу! и глупости-то своей до сих
пор не оставляет, даже ни на шаг от себя Живое-диху-то не отпущает!
Василиса Парфентьевна. Она, видно, и сплётки-то ему на Прокофья Иваныча
плетет!
Баев. Она, сударыня, это именно, что она.
СЦЕНА III
Те же и Прокофий Иваныч (среднего роста, совершенно седой, одет в синий
кафтан, носит бороду и острижен по-русски. Входит взволнованный и молча
опускается на стул).
Прокофий Иваныч. Чтo ж это будет? Что ж это будет? Господи! Родитель на
глаза к себе не пущает, сын при всем народе обзывает непристойно… куда
ж бежать-то!
Василиса Парфентьевна. Разве случилось чтo, Прокофий Иваныч?
Прокофий Иваныч (не слушая ее). Кабы не деньги! Господи, кабы не
деньги!.. «Ты, говорит, дол-го ли нас страмить-то будешь?» И это ведь
сын родной говорит!.. а как от денег отступишься?
Баев. А ты бы его, сударь, жезлом маленько поучил!
Прокофий Иваныч. Уж где мне, Прохорыч! и жезла-то у меня нет! Родитель
меня от себя отшат-нул, и оттого, можно сказать, всякий человек меня в
родительском доме обругать в силах… От се-стрицы Настасьи Ивановны,
кроме как «сиволап», и слова другого не услышишь, супруг ихний, Семен
Семеныч, тоже… Даже Живоедиха, и та тебе в глаза наплевать норовит…
Уж где мне, Про-хорыч! Разумеется, кабы капитал! (Оживляется и встает.)
Д-да! ладно бы, кабы капитал… а без капиталу какой же я человек!
Баев. Все же, чай, человек, а не скотина…
Прокофий Иваныч. Хуже!.. Ты пойми, старик, что ведь ждать-то ему от меня
нечего, стало быть, и уважать меня не из-за чего… Ну, за что он меня
почитать будет? Разве я ему припас что-нибудь? Да и связаться-то ему со
мной стыдно, потому как он с большими господами компанию водит, а я,
слышь, в сермяге хожу!
Василиса Парфентьевна (Велегласному). Хоть бы ты, что ли, отец, утешил
Прокофья-то Иваны-ча!
Велегласный. Чтo ж, я утешать готов, сударыня… (Подходит к Пазухину.)
Вспомни, Прокофий Иваныч, как отцы соловецкие за древнее благочестие
пострадали: плечи на ударение, хребты на раны, уды на раздробление,
телеса на муки предавали.
Василиса Парфентьевна. Эх, отец! да ты дело говори! ты говори, как нам
Велегласный. А и деньги добыть можно, надлeжит только умудриться, яко
змию — и деньги будут!
Баев. Умудрись, сударь, Прокофий Иваныч!
Василиса Парфентьевна (толкая Мавру Григорьевну). Да говори что-нибудь,
Мавруша! утешай мужа-то!
Мавра Григорьевна. Вот, Прокофий Иваныч, Никола Осипыч говорит, что чай
пить грешно.
Прокофий Иваныч (становится в раздумьи против Велегласного). Д-да… так
ты говоришь, что чай пить не следует?..
Велегласный. Не надлeжит, Прокофий Иваныч! черви в утробе развестись могут.
Василиса Парфентьевна. Оттого-то, может, и мудрости тебе, Прокофий
Иваныч, бог не дает, что ты законов отеческих не слушаешь!
Прокофий Иваныч (задумчиво). Господи! хоть бы поглядел на деньги-то!
Баев. А поди, чай, сколько добра у него в сундуках-то напасено!
Прокофий Иваныч. Да, напасено… И напасал-то кто? все я же! я и
делами-то всеми управлял, и машину-то всю в ход пустил… (Бьет себя в
грудь.) Могу сказать, ни труда, ни поту не жалел… всю душу там
положил!.. А обнесут… обнесут меня чарочкой! Теперича все одно,
сделает ли или не сделает завещанье… Коли сделает, стало быть, обо мне
в нем ни гугу, а не сделает, так при по-следнем часе проходимцы все
растащат!.. Оно, конечно, в ту пору и обыскать будет можно… А молодец
Гаврилка! как он давеча перед самым моим носом руками размахивал! «Чтo
ж, говорит, ты думаешь, что отец называешься, так я и на пакости-то твои
смотреть спустя рукава должен!..» Право, так!
Василиса Парфентьевна. Господи! вот как нынче! сын на отца лезет!
Велегласный. «И тогда будет пришествие антихристово».
Прокофий Иваныч. Да еще чтo говорит! «Я, говорит, и жену-то у тебя
отниму, потому что ты старик и жить-то с ней не можешь, как
следственно!» Мавра Григорьевна! слышишь?
Мавра Григорьевна (потупляя глаза). Так неужто ж вы против таких его
гнусных слов смолчали, Прокофий Иваныч?
Прокофий Иваныч. Как смолчать? зачем молчать? тоже поговорил! У меня,
говорю, и без тебя в дому приказчик молодой найдется! (Смеется
насильственно, обращаясь к теще, жене и Веле-гласному.) Анафемы, ч-черти
вы этакие! Вы меня на эту линию-то поставили!
Мавра Григорьевна (обижаясь). Вы, стало быть, обидеть меня хотите,
Прокофий Иваныч?
Василиса Парфентьевна. Что ж, на наругательство, что ли, тебе Мавруша-то
досталась?
Велегласный. Вспомни, Прокофий Иваныч, что в писании о праздном-то слове
сказано!
Прокофий Иваныч (присмирев и махнув рукой). Какой уж я наругатель! нешто
такие бывают на-ругатели! Ты меня прости, Мавра Григорьевна: я уж и от
бога-то словно забыт! Господи! в роди-тельском доме на золоте едят, а у
меня и товару-то в лавке на
