притворство одно,

потому что и заместо головы-то каменоломня у него на плечах! Это верно-с!

Лобастов. Ха-ха-ха! а ведь это правда!

Живновский. А из всех мест нет прохладнее места Нижегородской ярмарки!

Чего там только нет! Цыганки, тирольки! в одном углу молебен поют, в

другом: ой вы уланы! вавилонское столпотво-рение в живой картине! Я вам

так доложу, что однажды я неделю там прожил, и была ли хоть одна минута,

чтобы трезв был!

Иван Прокофьич. И после этакой-то жизни в Крутогорск попал! по купцам

ходит, старое плать-ишко вымаливает! Ин дай ему, Анна Петровна,

сертучишко старый там залежался…

Живновский. Приму с благодарностью-с… всякую лепту приму! Старый чулок

пожалуете, и тот приму: к вам же на бумажную фабрику изойдет. Когда ж

сертучок-то, матушка Анна Петровна?

Живоедова. Приходи ужo!

Иван Прокофьич. А что, брат, если бы тебя полициймейстером-то к нам

сделали, ведь ты бы нас, кажется, всех живьем так и поел?

Живновский (крутя усы). Гм…

Иван Прокофьич. То-то нравом-то ты больно уж озороват! Ты бы вот

потихоньку да полегоньку, так, может, и послал бы бог счастья!

Лобастов. Нас бы и съел. (Все смеются.) Ну вот, слава богу, ты и

повеселел маленько, Иван Про-кофьич!

Иван Прокофьич. Да этот проходимец хоть мертвого чихать заставит!

никаких киятров не надо!

Живновский. Я для благодетеля всем жертвовать готов; хотите, попляшу? я

по-цыгански отменно плясать умею.

Иван Прокофьич. Ну тебя! еще уморишь, пожалуй!

Живоедова. Ты бы вот лучше стихи, сударь, сказал, шуму меньше!

Живновский. Перезабыл все, сударыня. В старину много тоже приветствий

знал, а нынче все ис-парилось.

Живоедова. Это от водки, сударь.

Иван Прокофьич. (Лобастову). Ну, а как у вас с Гаврюшенькой-то?

Лобастов (махнув рукой). Не поддается, дружище, не поддается…

Живоедова. Да ты бы его, Иван Прокофьич, по-родительски поучил

маленько… Ведь шутка ска-зать, Леночка-то тридцать первый годок все в

девичестве да в девичестве…

Иван Прокофьич (задумчиво). Что ж, пожурить можно…

Живновский. А вы меня, благодетель, в ту пору позовите! у меня духом все

сделается… у меня, я вам скажу, так это происходит: если начнет малый

артачиться, так и за волосяное царство притя-нуть его можно!

Иван Прокофьич (с сердцем). Да отстань ты, шабала, тут дело говорят!

Живоедова (вздыхая). Чтой-то уж нынче молодые-то люди словно и на себя

не похожи стали: хо-дят точно обваренные, никакого то есть форсу в них

нет! Вот как я видала мужчин, так коли уж очень влюблен да завидит

женское-то платье… ну, сразу словно даже накинется, сердечный!

Живновский. Ну, точно вы мою жизнь рассказываете, Анна Петровна!

Живоедова. Куда тебе, сударь! (Вздыхает.)

Иван Прокофьич. Ну, поглядим… если он тово… так, пожалуй, и пожурить

можно!

Лобастов. Уж сделай милость, отец! (Слышен стук экипажа.)

Живоедова. Чу, никак наши подъехали?

СЦЕНА V

Те же, Настасья Ивановна и Леночка Лобастова. (Леночка очень длинная,

худая и бледная девица.)

Настасья Ивановна (подходя к руке отца). Здравствуйте, папенька! Я к вам

вот Леночку привез-ла.

Лобастов (подводя Леночку). Приласкай ты ее, сударь, горькую!.. хошь и

не в родстве, а по чувст-вам… (махнув рукой) именно сильное желание есть!

Иван Прокофьич. Здравствуйте, сударыня, дайте взглянуть на себя!

(Леночка подходит к руке Ивана Прокофьича и целует ее.)

Лобастов (Леночке). Да ты, голубушка, скажи что-нибудь Ивану-то

Прокофьичу, ну хоть малость какую-нибудь. (Ивану Прокофьичу.) Она, брат,

у меня смирная…

Леночка. Bonjour, grand-papa!* [ Здравствуйте, дедушка*].

Лобастов. Вот умница! (Гладит ее по голове.)

Живновский. Смирная жена в дому благоухание разливает — это и в

старинных русских сказа-ниях написано!

Иван Прокофьич. Это ничего… это хорошо, что смирная. (Леночке.) Да чтo

ты будто худа, суда-рыня?

Живоедова. Пройдет, Иван Прокофьич; только бы замуж, так через месяц и

не узнаешь ее.

Живновский (вполголоса Живоедовой). Нет, сударыня, уж этакую сухопарую

да золотушную ни-какой муж, хошь гренадер будь, не поправит! Вот кабы

этакая кралечка, как наша почтеннейшая Анна Петровна…

Живоедова. Всякому своя, сударь, линия. Вот я хоть и вышла телом, все

счастья нет!

Иван Прокофьич (Леночке). Давно ли же ты, сударыня, Гаврилу-то видела?

Леночка. Ах, grand-papa, я к вам с жалобой. Он совсем у нас не бывает!

Иван Прокофьич. Это худо; ты должна его привлечь к себе.

Лобастов. Вот и я то же ей говорю, да уж очень она у меня смирна.

Живоедова. Смирна-смирна, а с мужчинами тоже не мешает иногда и

порезвиться, душечка! Они это любят!

Лобастов. Слышишь, душечка! Анна Петровна тебе добра желаючи говорит.

Живоедова. Вы бы, голубушка, вот по щечке его потрепали или ущипнули —

мужчины это лю-бят!

Живновский. Ну, как ущипнуть, сударыня!

Живоедова. Разумеется, не по-мужицки, а тоже умеючи.

Леночка. Да как же я могу? ведь он мне чужой!

Живновский. Ничего, сударыня, бог милостив! и свой будет! А главное

дело, я вам доложу, в мужчине характер переломить надо…

Настасья Ивановна. Вот у меня Семен Семеныч на что благой, а тоже не я в

нем, а он во мне за-искивает… Потому что коли я захочу да упрусь, так

что ж он против этого может сделать?

Живновский. Это правда, сударыня. Вот у меня тоже знакомая дама была,

так она как рассердит-ся на супруга своего, так только ножками сучить

начнет, ну, и спасует! (Леночке.) Это вам в по-учение-с…

Иван Прокофьич. Да полно тебе сквернословить-то!.. Ты лучше, Настасья

Ивановна, скажи, что у тебя в доме делается?

Настасья Ивановна. Да что делается? скука только одна — хоть бы комета,

что ли, поскорей! Вот Семен Семеныч говорит, что война будет… хоть бы

уж война, что ли! (Зевает.) Да вот еще Семен Семеныч сказывал, что

Прокофий Иваныч веру переменить сбирается…

Иван Прокофьич. Как это веру?

Вместе.

Живоедова. Вот новость-то!

Настасья Ивановна. Да я что-то и не поняла.

Иван Прокофьич. А ты толком говори, сударыня.

Настасья Ивановна. Ах, папенька, ведь вы знаете, как Семен Семеныч

говорит скучно… Я с того самого часу, как за него замуж вышла, все зеваю.

Живновский. В малаканы, чай, или в иудействующие* [Молокане,

иудействующие* ? религиозные секты.] записаться хочет?

Лобастов. А я так думаю, что просто бороду обрить задумал… (В

сторону.) Вот я тебе подпущу, брат, колюбринy. (Громко.) Может быть, от

корысти он это делает, Иван Прокофьич, как думает, что ты при конце

жизни находишься, так потешу, мол, старика, а там, как умрет, опять

сермягу надену и лес запущу.

Иван Прокофьич. Ну, он это напрасно.

Живоедова (смотря в окошко). Ах, батюшки! Да никак это он и приехал! да

какой несообразный!

Настасья Ивановна (тоже подбегая к окну). Представьте себе, в сертуке!

Леночка. И без бороды.

Лобастов. Как прикажешь, дружище?

СЦЕНА VI

Те же и Баев.

Баев (входя, останавливается в дверях). Прикажешь, что ли, сударь,

Прокофья-то Иваныча при-нять? (Иван Прокофьич молчит.) Полно, сударь!

ведь уж гроб у тебя за плечьми стоит, а зла поза-быть не можешь, Иван

Прокофьич! Ведь от твоего же чрева он плод… пустить, что ли?

Иван Прокофьич (в раздумьи Лобастову). Принять, что ли, Андрей Николаич?

Лобастов. Как хочешь, любезный друг!

Живоедова (Лобастову). Да ты чтo же, сударь, на все стороны егозишь? А

ты прямо говори, при-нимать или нет!

Настасья Ивановна. Охота вам, папенька, со всяким мужиком разговаривать!

велите его про-гнать, да и все тут.

Баев. Больно уж ты востра, как посмотрю я, сударыня! Прокофий-то Иваныч

тебе братец! Так ты чем папыньку-то сомущать, должна бы по-християнски

на мир его склонить… Видно, и взаправду, сударыня, светопреставление

приходит… достанется тебе на том свете на орехи!

Настасья Ивановна. Что это, папенька, у вас всякий приказчик наставленья

читать смеет! Я Се-мену Семенычу скажу, что у вас благовоспитанной даме

в доме быть неприлично…

Иван Прокофьич. Не, тронь ее, Прохорыч!

Баев. Больно они у тебя, сударь, волю с супругом-то взяли! я бы этакую

егозу взял бы да подняв-ши бы рубашоночку зелененькою кашкой так бы

накормил… право слово бы накормил!

Живновский (забывшись). Молодец старичина!

Настасья Ивановна. Ну, вы еще что тут? невежа!

Баев. Так вели ты его, сударь, к себе на глазки пустить! Вспомни ты,

Иван Прокофьич, давно ли ты сам из звериного-то образа вышел? Давно ли

ты палаты-то каменные себе выстроил? Давно ли тебя исправник таскал, да

не за волосики, а все за браду: так, стало быть, и у тебя, сударь,

борода была!

Иван Прокофьич (с сердцем). Полно врать, дурак!

Настасья Ивановна. Это ужас! Даже слушать тошно!

Баев. Вспомни родителя-то своего! Вспомни, кaк он, умираючи, тебе

наказывал: «Ванька! паче всего браду свою береги!» Не зверь же он был, а

человек, да такой еще человек, что, кажется, нынче и не родятся

такие-то! Вспомни, кaк он жил! Не скобливши лица, так и в гроб лег, да и

опояску тоже завсегда ниже пупа опущал!

Леночка. Ах, рара, какие непристойности!

Лобастов. Ничего, душечка, потерпи.

Живоедова. Да уйми ты его, Иван Прокофьич! (Иван Прокофьич молчит.)

Баев. Вспомни, сударь, и про супругу свою, Феклисту Семеновну, как она,

сердечная, убивалася, когда ты браду-то свою князю власти воздушныя

пожертвовал! От этой от прихоти твоей она, мо-жет, и в гроб пошла!

Настасья Ивановна (Леночке). Ах, ma chere, какое невежество!

Баев. Каких, сударь, тебе еще примеров надо?

Лобастов. Ты видишь, Прохорыч, что Иван Прокофьич в здоровьи слаб.

Живоедова. Да я и не допущу — разве уж через мое грешное тело перейдет

Прокофий Иваныч!

Баев. Не блажи, сударыня!

Иван Прокофьич (взволнованный). Прохорыч!.. я теперь… нездоров… право!

Баев. Растопи ты, сударь, свое сердце! ведь он прихоть твою исполнил,

нарядился, как ты желал… допусти же ты его до себя, дай хоть глазки-то

свои закрыть родному своему детищу.

Настасья Ивановна. Будто уж, кроме мужика, никто другой и закрыть не может!

Баев. Чтo хорошего-то будет, как чужие да наемщики только и будут кругом

тебя, как владыка небесный к тебе пo душу пошлет! С чем ты, с какими

молитвами к нему, к батюшке, на страшный его суд предстанешь? Куда,

скажет, девал ты Прокофья-то? А я, мол, его на наемницу да на блуд-ницу

променял!.. А ведь наемники-то, пожалуй, и тело-то твое, корысти ради,

лекарю на наруга-тельство продадут!

Настасья Ивановна. Ты ври, да не завирайся, однако!

Баев. Не егози, сударыня, я дело говорю!

Живоедова (Ивану Прокофьичу). Что ж, Иван Прокофьич, коли вы холопу

скверному при себе обижать меня позволяете, так, стало быть, я не нужна вам?

Иван Прокофьич. Полно, Прохорыч, перестань!

Баев. Пустить, что ли?

СЦЕНА VII

Те же и Прокофий Иваныч (без бороды и одет в сюртук, впрочем, ниже колен).

Прокофий Иваныч (показываясь в дверях). Батюшка! (Женщины пронзительно

вскрикивают.)

Живоедова (загораживая ему дорогу). Не пущу, не пущу! переступи ты через

мое тело, а не пу-щу!

Баев. Вели, сударь!

Иван Прокофьич (в сильном волнении). Пусти, Анна Петровна, пущай

подойдет! (Живоедова от-ходит в сторону.) Здравствуй, Прокофий!

(Прокофий Иваныч входит робко.)

Живоедова. Хоть бы Семен Семеныч пришел!

Настасья Ивановна. Этот Семен Семеныч только об добродетели умеет

говорить, а вот как нуж-но когда, его и с собаками не сыщешь!

Баев (Прокофью Иванычу). Кланяйся, сударь, кланяйся родителю в ножки!

Прокофий Иваныч (падая в ноги). Батюшка! прости ты меня! Согрубил,

власть твою великую родительскую преступил.

Живоедова. Поздно спохватился, почтенный!

Баев. Блажен муж, иже и скоты милует, сударыня!

Иван Прокофьич. Я, Прокофий, ничего… я зла на тебе не помню… только

чего же ты теперь от меня хочешь?.. Да ты встань!

Баев. Ничего, сударь, и поползает перед родителем!

Прокофий Иваныч (стоя на коленях). Я, батюшка, ничего не желаю… я

прошу вас, как вы не-мощны, так позвольте только почаще навещать вас…

(Кланяется в ноги.)

Настасья Ивановна. Это вы, братец, не худо выдумали.

Иван Прокофьич. Я, брат, не знаю… у меня и в голове что-то мешаться

стало… что ж, кажется, это можно? (Смотрит на присутствующих.)

Живоедова. При твоих, сударь,