очерченному уже в очерке «По части женского вопроса», в очерке, названном «В дружеском кругу», отведена в известной мере служебная роль: его «западничеством» поверяется миросозерцание «почвенника» Плешивцева — главного героя очерка, «человека, всего сотканного из пламени» словоизвержений о «патриотизме», считавшемся одним из «краеугольных камней», одним из «алтарей» охранительной идеологии.

В целях выяснения истинной «подоплеки» фразеологии Плешивцева о «почве», «отчизне» и «народолюбии» Салтыков сопоставляет его систему фраз с многоглаголанием Тебенькова и подводит читателя к выводу: несмотря на их споры и пререкания «à cheval sur les principes», то есть «принципиального» характера, оба они одинаково «благонамеренные люди», оба — «консерваторы» и «охранители», опирающиеся на «одни и те же краеуголь ные камни». При всем пламенном поклонении «почве», понятие «отечества» для либерально-консервативной идеологии, так же как и для позднего русского славянофильства, стало синонимом самодержавно-крепостнического государства. Вот почему «столп современного российского либерализма» Тебеньков имеет полное право сказать «столпу» отечественного славянофильства Плешивцеву: «В сущности, мы ни по одному вопросу ни в чем существенном не расходимся <…> Мы оба требуем от масс подчинения, а во имя чего мы этого требуем — во имя ли принципов «порядка» или во имя «жизни духа» — право, это еще не суть важно <…> Тебе по сердцу «просветление», мне — «административное воздействие», но и в том и в другом случае в конце концов все-таки прозревается военная экзекуция».

Так обстоит дело еще с одним «краеугольным камнем» и «алтарем» — с идеей охранительного патриотизма, «любовью к отечеству». Этот «алтарь» опять-таки оказывается «призраком», фикцией, не только потому, что он ежечасно попирается его радетелями (вспомним «Тяжелый год»), по и потому, что чувство патриотизма полностью узурпировано «государственным союзом» и превращено в «административное подспорье». Вот почему, свидетельствует Салтыков, слова «отечество» и «государство» в департаментах «употреблялись <…> безразлично <…> чередовались друг с другом в видах избежания частых повторений одного и того же слова».

Следует подчеркнуть, что «призраком», фикцией для Салтыкова является лишь государственно-великодержавный, охранительно-шовинистический, националистический «квасной», или слепо-фанатический, «патриотизм», то есть те формы «любви к отечеству», которые возводят в «перл творения» любые недостатки и несообразности в жизни страны и всегда служат оправданием застоя, консерватизма, реакции. Подоплека подобного «патриотизма», сатирическим выразителем которого является Плешивцев, полагающий, что «для патриотизма нет лучшего помещения, как невежественный и полудикий чебоксарец», выражена в очерке «Привет», где три представителя «русской культурности», три «патриота отечества» Курицын, Спальников и Постельников, следуют из-за границы в свои родные города: Навозный, Соломенный и Непросыхающий. Патриотизм их сводится, с одной стороны, к гастрономическому рефрену: «У нас ли еда или за границей?», а с другой стороны — к апологетическим декларациям по поводу «порядка», который царит в отечестве: «Будь в страхе! оглядывайся! <…> Коли по правде-то говорить, так ведь это-то настоящая свобода и есть!»

Такое «отечество» вызывает у Салтыкова неиссякаемое страдание и боль. «Меня охватывала беспредметная тоска, желание метаться, биться головой об стену. Что-то вроде бессильной злобы раба, который всю жизнь плясал и пел песни, и вдруг, в одну минуту, всем существом своим понял, что он весь, с ног до головы, — раб, — раскрывает он в очерке «Привет» состояние мыслящего русского человека, возвращающегося из-за границы на родину. — Очевидно, сердце припоминало старую боль. Я слишком долгое время чувствовал себя чужим среди чужих и потому отвык болеть. Но нам это необходимо, нам нужна ноющая сердечная боль, и покамест это все-таки лучший (самый честный) modus vivendi из всех, который предлагает нам действительность».

Таков патриотизм Салтыкова, просветителя и демократа, «самый честный» патриотизм, который в условиях самодержавно-крепостнической России оборачивался болью за народ и отчизну, ненавистью к самодержавию.

В статье «В погоню за идеалами», где Салтыковым подводятся итоги исследования «государственного союза», с предельной ясностью обнажено противоречие между самодержавием и Россией, между государством и народом. Даже представители «дирижирующих классов», и те, отмечает Салтыков, смешивают государство одни — «с отечеством, другие — с законом, третьи — с казною, четвертые — громадное большинство — с начальством». Представители «дирижирующих классов» «на каждом шагу самым несомненным образом попирают идею государственности». Но не этот факт является, на взгляд Салтыкова, решающим свидетельством «призрачности» данной идеи. «Отношение масс к известной идее — вот единственное мерило, по которому можно судить о степени ее жизненности». Равнодушие масс к «государственному союзу» настолько глубоко и всеобъемлюще, что «трудно даже вообразить себе простолюдина, произносящего слово «государство».

Индифферентное, а то и враждебное отношение масс к «государственному союзу» характерно, по утверждению Салтыкова, не только для самодержавной России, но и для более свободной, казалось бы, буржуазно-парламентарной Европы, для эксплуататорского государства вообще. Суть парламентаризма заключается, по прозорливому замечанию Салтыкова, «в уловлении масс», в «вящем утучнении и без того тучного буржуа».

Разоблачение буржуазного государства в «Благонамеренных речах» служит, в конечном счете, и ответу на главенствующий вопрос о сущности «государственного союза» современной ему России. Не имея цензурной возможности до конца высказаться о социальной природе Российского государства, писатель обращается к республиканской Франции, стране несравненно более демократической, чем царская Россия. И оказывается, что государство там находится «на откупу у буржуазии», более того, является «единственным убежищем» буржуа против «разнузданности страстей», поскольку «ограждает его собственность», «охраняет его предприятия против завистливых притязаний одичалых масс и, в случае надобности, встанет за него горой».

4

Комплекс идей о природе собственнического, буржуазного государства, выраженный Салтыковым в статье «В погоню за идеалами», является результатом многолетнего осмысления им этой проблемы. В письме к Некрасову от 1/13 апреля 1876 года, препровождая «В погоню за идеалами» в редакцию «Отеч. записок», Салтыков оговаривался, что статья эта «не вполне цензурна по сюжету», и сообщал: «…Я написал ее, потому что так было нужно по ходу моих идей».

Казалось бы, само название статьи подчеркивает, что она обращена вовне: автор направился в погоню за идеалами в государства буржуазно-демократической Европы, однако не нашел идеала государственности и в этой «земле обетованной» русского либерализма.

На самом деле статья эта в не меньшей степени обращена и внутрь: в ней — ответы на нарождающиеся вопросы российской действительности. Вопрос о буржуазии и государстве и в самом деле с неумолимостью вставал перед Салтыковым «по ходу» его идей, по логике осмысления тех новых процессов и явлений, которые были вызваны к жизни реформами 60-х годов. Реформы эти, как известно, обусловили превращение России из феодально-крепостнической в буржуазную монархию.

Не только «семейный», но и «государственный» союз все органичнее срастался с буржуазной собственностью. Российское, как и французское, государство, при всем различии форм правления, главным своим «краеугольным камнем» с некоторых пор также полагало защиту собственности, заботу о том, чтобы «буржуа был сыт, стоял во главе и благодушествовал». В России появился новый государственный «столп» — Осип Дерунов и «кандидат в столпы» — Антон Стрелов, «сокративший» старого генерала помещика Утробина. То, что в 60-е годы только предчувствовалось, в 70-е стало фактом: помимо семейного, общественного и государственного «союзов», а точнее — вкупе с ними, «краеугольным камнем» российского бытия стал «союз» собственности. Он был «новым словом» эпохи, сквозной и всеобьемлющей idée fixe времени и по справедливости стал центральным объектом исследования в «Благонамеренных речах».

Уже очерк «В дороге», первый по времени публикации из цикла «Благонамеренных речей», воплощал ту качественно новую нравственную атмосферу, которая постепенно и незаметно копилась в жизни страны после «великих реформ». Количество как бы перешло в новое качество: «до какой степени все изменилось кругом!» За беглыми впечатлениями путешественника, дорожными наблюдениями, случайными встречами, беседами с ямщиком, трактирщиками и нечаянными попутчиками таится глубокое и выношенное, трагическое для Салтыкова знание: в жизнь вошли и ею правят, обделывают свои дела «новые люди» (они же и краеугольные камни) — маклаки, кулаки, сводчики, кабатчики, закладчики и пр. Они утвердили свои «благонамеренные речи», жизненные принципы, нравственность и мораль.

Устанавливаемая новым «дирижирующим классом» «мораль» означает для Салтыкова насилье и извращение естественной, нормальной человеческой природы, естественных, нормальных отношений между людьми. Писатель показывает, как анормальность объявляется нормой, а норма общечеловеческого поведения приравнивается к ненормальности, — эти-то социальные и нравственные сдвиги в обществе и фиксирует с мгновенной чуткостью народный язык. И вот уже всякий элементарно честный человек в России — «прост, ах, как прост». Чтобы у читателя не оставалось и тени сомнения в том, что несправедливость, эксплуатация и мошенничество стали всеобъемлющей нормой жизни, Салтыков обрушивает на него все новую и новую информацию о том, как где-то кто-то кого-то «нагрел», «объегорил», «объехал», «обманул». И зловещим нарастающим рефреном звучит в очерке: «Ах, прост! Ах, дурак… А дураков учить надо…» Со всех сторон обступают писателя такого рода «благонамеренные речи».

Острота и трезвость социального видения действительности помогли Салтыкову одному из первых с такой пронзительностью рассмотреть в жизни и запечатлеть в своем творчестве этот качественно новый исторический процесс: торжество буржуазного хищничества, пришедшего на смену хищничеству крепостническому. Но потому-то он и оставался, по ленинскому определению, писателем «старой» народнической демократии»[495], что в этом переломном социальном процессе Салтыков видел только егомрачную, трагедийную, хищническую сторону. В пору «Благонамеренных речей», а, с некоторыми оговорками, и позже, он не находил в развитии буржуазных отношений в России залогов к ее будущему обновлению и воспринимал обуржуазивание страны лишь как дальнейшее углубление народной беды.

Трагизм мироощущения Салтыкова 70-х годов с необыкновенной силой звучит в символическом пейзаже «Са́ваны, са́ваны, са́ваны!..», открывающем очерк «Кузина Машенька» — один из центральных очерков, где разрабатывается тема судьбы дворянско-помещичьей России в новых условиях. Эта тема неотделима для Салтыкова от темы развивающегося буржуазного хищничества, от Деруновых, Разуваевых и Антонов Стреловых, силою денег и деловой хваткой экспроприирующих помещичьи Монрепо. Уже очерк «В дороге» наполнен выразительными деталями этого разорения местными хищниками помещичьих гнезд: помещики «задаром», «за бесценок» спускают им свои рощи, леса, земли, имения; «на всем печать забвения и сиротливости». И другие очерки, рассказы и статьи «Благонамеренных речей» насыщены подобного рода информацией, с документальной точностью раскрывающей масштабы и напор капитализации России.

«По правде сказать, невелико вам нынче веселье, дворянам. Очень уж оплошали вы», — деланно соболезнует рассказчику, приехавшему «кончать» со своим родным гнездом Чемезовом, местный воротила Осип Дерунов. Грустная история распродажи Чемезова, где, по словам дворового человека Лукьяныча, «куда ни плюнь, все на пусто попадешь», позволила автору во всей красе, в обилии бытовых и психологических подробностей развернуть ту «любостяжательную драму», которой он стал «очевидцем и участником». Драма эта разворачивается в очерках «Столп», «Кандидат в столпы», «Опять в дороге». Рассказчик — лицо, в данном случае, страдательное — надевает здесь личину «разини», «слюнтяя», «дурака» — из тех самых, кого «облапошивают». Он своими боками постигает «жестокие, неумолимые