печати — в феврале или, вероятнее, в марте 1873 года. Возможно, что поводом к написанию этой теоретико- и проблемно-публицистической статьи послужила полемика, возникшая вокруг предыдущего очерка — «По части женского вопроса» (см. стр. 592–594). Критика не поняла принципиального смысла этого выступления, в котором писатель отрицал пользу рассмотрения отдельных социальных вопросов, в данном случае — «женского вопроса», «особняком», вне связи их с общественно-политической системой. Это непонимание и заставило, по-видимому, Салтыкова не только обратиться к Михайловскому с просьбой о критической статье, но и самого предпринять специальное обращение «К читателю», которое и было определено в журнальном тексте как «предисловие» ко всему произведению. Главным назначением «обращения» было помочь читателю соотнести содержание отдельных очерков и рассказов цикла с его общей и главной задачей — разоблачением такого фетиша, или «призрака», охранительной идеологии, как «благонамеренность», и всех производных от него понятий. Поскольку Салтыкову пришлось говорить о вещах, находившихся под сугубым цензурным, а отчасти и общественным табу, текст «К читателю» оказался наиболее «эзоповским» из всех очерков и рассказов цикла.
Все главные вопросы, поставленные в статье, сходятся, в «теоретическом» отношении, как радиусы к своему центру, к одной из главнейших проблем салтыковской концепции современной ему русской жизни — к проблеме «обуздания», то есть насилия.
Характеристика «принципа обуздания» в статье по внешности универсальна: «Я родился в атмосфере обуздания <…> От ранних лет детства я не слышу иных разговоров, кроме разговоров об обуздании <…> Все относящееся до обуздания вошло <…> в интимную обстановку моей жизни, примелькалось, как плоский русский пейзаж» и т. д. Однако для правильного понимания конкретно-исторического содержания и границ данного определения следует помнить, что, как всегда у Салтыкова, оно относится лишь к тем современным ему «институтам», формам и направлениям идеологической жизни, которые критиковались и отвергались им, но не затрагивает демократических и других прогрессивных явлений данной сферы.
«Обуздание» отграничивается Салтыковым от другого «принципа» русской общественно-политической жизни — «подтягивания». И там и тут речь идет о принуждении. Однако содержание этих понятий «совсем не равносильно». «Подтягивание» — государственно-полицейская система борьбы царизма с противниками режима: административно-судебные преследования, гласный и негласный надзор органов политического контроля самодержавия и т. д. «Обуздание» — обозначение всех форм и видов консервативно-охранительной идеологии: от афоризмов «народной мудрости» и положений «обычного права», закрепивших в себе отрицательные стороны жизни масс в условиях векового бесправия («с сильным не борись» и т. п.), до официальных и неофициальных, светских и церковно-религиозных, философско-исторических и художественных теорий и практических норм, которые прямо или косвенно содействовали воспитанию народа и общества в направлении пассивности, бессознательности и слепого подчинения авторитетам. Лишь в рамках такого широкоохватного понимания предложенного писателем образа уясняется то место в статье, где говорится: «Миросозерцание громадного большинства людей всё сплошь зиждется на принципе «обуздания». Это «громадное большинство людей» Салтыков имеет в виду и там, где он говорит о «простеце» — одном из многих в его творчестве собирательных образов «среднего человека», человека массы. «Простец» — главный «герой обуздания» (страдательный), его объект и жертва. Он «несет на своих плечах все практические применения этого принципа». Именно для «простеца», в целях помочь ему освободиться от «ига обуздания», и «необходимы те разъяснения», ради которых написана статья «К читателю».
Одним из зодчих в созидании «принципа обуздания» является история. Но этот принцип «живуч»; в полной мере он действует и в современности. Около него «ютятся и кормятся» легионы людей, для которых «обуздание» представляет «отправную точку» всей их деятельности. Салтыков называет этих людей лгунами — называет так прежде всего вследствие ложности самой «отправной точки» их сознания и поступков. «Лгунов», ревнителей и практиков «обуздания», Салтыков разделяет на два «сорта»: лицемерных, сознательно лгущих, и искренних, фанатических.
«Лицемерные лгуны» — это практики и прагматисты «обуздания». Они не верят ни в какие «основы» и «краеугольные камни», но славословят их и опираются на них ради своекорыстия. Таковы почти все «герои» «Благонамеренных речей», так же, впрочем, как и других произведений Салтыкова: чиновничество, относящееся к государству, как к «расхожему пирогу»; нарождающаяся российская буржуазия, прикрывающая свое хищничество «священным принципом собственности» и т. д.
«Лгуны искренние» — теоретики «обуздания», создатели реакционных утопий, не останавливающиеся «не только перед насилием, но и перед пустотою», подобно Угрюм-Бурчееву из «Истории одного города». Поводом для размышлений Салтыкова об этих «чудищах» в сфере современной ему русской духовной жизни послужили такие деятели реакционно-консервативной идеологии, как К. Леонтьев, предлагавший «подморозить развитие России», Н. Безобразов, Н. Данилевский, Д. Толстой и др.
В свою «систематизацию» идеологической жизни и ее представителей Салтыков взодит не только подлинных теоретиков и деятелей принципа обуздания, но и «пустоплясов», то есть фразеров «всех партий и лагерей», опирающихся на тот же принцип. Писатель останавливается на трех разновидностях идеологических «пустоплясов», каждая из которых является широким типологическим обобщением и восходит к конкретно-историческому материалу эпохи. Аристократ, мечтающий о том, что «хорошо бы обуздать мужика», — не примирившееся с утратой крепостного права дворянство-помещичество. Демократ, возражающий, что «мужика обуздывать нечего, ибо он «предан», а что следует <…> обуздать дворянское вольномыслие», — славянофильские и «почвеннические» направления, идеализировавшие царистские и патриархальные элементы в народной психологии и быту. Педагог, выражающий мнение, что ни дворян, ни мужиков обуздывать нет надобности, потому что дворяне — опора, а мужик — почва, но следует обуздать «науку», — все формы и виды авторитарно-патерической идеологии, враждебной подлинному просвещению, от «теории официальной народности» («казенной народности», как ее называл Чернышевский) до воскресных проповедей сельского батюшки в тысячах церквей России.
Прибегая к своему излюбленному приему — стиранию внутренних различий между изображаемыми общественными явлениями при всем разнообразии их внешней «номенклатуры», — Салтыков показывает связь всех обозначенных им идеологических направлений с «принципом обуздания».
Обличение реакции и консервативно-реакционных идеологий ведется Салтыковым в полемике с либералами — «теоретиками пенкоснимательства», — подменяющими борьбу за большие общественные идеалы, за «ревизию самого принципа обуздания» крохоборчеством по поводу множества «частных вопросов». Перечень их в статье насквозь злободневен (см. далее в постраничных примечаниях), что придавало в восприятии читателей-современников публицистическую остроту проблемно-теоретическим суждениям Салтыкова.
Положение мое, как русского фрондёра… — Далее перечисляется ряд характерных форм и проявлений общественной активности либеральной интеллигенции 70-х годов. Салтыков представляет эту деятельность как крохоборческую и совершенно бесперспективную, поскольку она не подчинена программе «коренного переустройства жизненных форм». Перечень дан в сатирико-ироническом ключе и содержит ряд намеков на конкретные факты и явления текущей общественной жизни, например на «бесполезную», с точки зрения Салтыкова, деятельность «Общества распространения полезных книг», и т. п.
«Благие начинания» — один из фразеологических штампов официозной и либеральной публицистики (применительно к правительственным реформам 60-х годов), часто используемый Салтыковым в целях ее же критики и сатирического обличения. Ср. также на стр. 8 «дело обновления».
…вроде, например, земских учреждений… — См. очерки «Новый Нарцисс…» и восьмое «Письмо о провинции» (т. 7 наст. изд.).
Везде <…> слышу: что вы! куда вы! да имейте же терпение! — В 60-х годах либеральная печать обвиняла революционную демократию в «торопливости», то есть в стремлении перестроить общественный порядок революционным путем (см. стр. 51 и 589 в т. 6, стр. 7, 422 и 545 в т. 7 наст. изд.). В начале 70-х годов призывы «идти вперед» «тихо, стройно» относились уже к деятельности самих либералов-реформаторов: «К реформам основным надо поставить точку, ибо нужна пауза, пауза для того, чтобы дать жизни сложиться…» (Гр., 1872, № 2, 10 января, стр. 42).
…агитировать страну по вопросу о необходимости ясного закона о потравах? — Один из злободневных откликов данной статьи. Штрафы за потраву помещичьих земель, предусмотренные законом 1861 года, открывали помещикам дополнительные возможности обирания крестьян (см. прим. к стр. 220–222). В 1872 году Петербургское собрание сельских хозяев, поддержанное либеральной прессой, дебатировало вопрос об упорядочении системы взимания этих штрафов (см. ОЗ, 1873, № 1, отд. I, стр. 52), игнорируя грабительскую сущность самого закона.
…ежели потравы, могут быть устранены без агитации <…> то отчего же не «подождать»? — Еще один сатирический выпад Салтыкова против «каплуньей мудрости» русского либерализма, полагающего, «что стоит только погодить, чтобы получить желаемое» (ср. стр. 318 в т. 6 наст. изд., стр. 308 и 628 в т. 7, стр. 179 в т. 8). В 80-е годы, в «Современной идиллии» (т. 15 наст. изд.), появится знаменитое словечко «годить», ставшее крылатым.
…что́ либеральнее: обуздывать ли человечество при помощи земских управ или при помощи особых о земских повинностях присутствий… — В связи с земской реформой 1864 года в либеральной печати широко обсуждался вопрос о способах взыскания земских повинностей — денежных и натуральных. Обязательные повинности, покрывавшие расходы государственного значения, находились в ведении «особых о земских повинностях присутствий»; местными, которые шли на содержание учреждений губернского масштаба, распоряжались земские управы.
Стоит только припомнить сказки о «почве» со всею свитою условных форм общежития, союзов и проч… — Предлагается «припомнить» ожесточенные споры демократической критики 60-х годов, в том числе и самого Салтыкова, с «почвенниками» — представителями литературно-общественного направления, тесно связанного с деятельностью Ф. Достоевского, Ап. Григорьева, Н. Страхова и других писателей, группировавшихся вокруг журналов братьев Достоевских «Время» и «Эпоха». Вместе с тем слова об «условных формах общежития, союзов и проч.» имеют также в виду славянофилов с их идеализацией патриархальных форм народной жизни, в частности общины, а также взгляды Б. Чичерина и его сторонников. Согласно этим взглядам государство представляло собою надклассовую организацию «общественных союзов» — семьи, собственности, церкви и др. (Б. Н. Чичерин. Несколько слов о современных вопросах, М. 1862, стр. 150–151). Подробнее об отношении Салтыкова к «союзности» см. на стр. 625 и 686 в т. 6 наст. изд.
…переложения земских повинностей из натуральных в денежные… — С конца 60-х годов многие земства обсуждали вопрос о переводе натуральных повинностей в денежные; в ряде уездов Тверской, Харьковской и других губерний это было осуществлено в форме передачи на откупа «подводной повинности». «Отеч. записки» отмечали, что новая форма взыскания не изменяет грабительской сути натуральных повинностей, которые по-прежнему ложились исключительно на крестьянство (ОЗ, 1869, № 12, отд. I, стр. 460).
…о переименовании земских судов в полицейские управления <…> передача следственной части от становых приставов к судебным следователям… — Земские суды были преобразованы в полицейские управления в 1862 году, а должность судебных следователей введена в 1860 году. Меры по преобразованию полиции, намеченные в 1869 году, сводились главным образом к переименованию существующих должностей (см. «СПб. вед.», 1873, № 99, 12 апреля).
Я совсем не отрицатель. — Салтыков отвечает здесь не только от лица «рассказчика» (см. об этом образе во вводной статье), но и
