изд. 1876 заглавия «Столп» и «Кандидат в столпы»).
«Кузина Машенька» принадлежит к числу наиболее художественно разработанных очерков в «Благонамеренных речах». Созданный здесь образ девушки-«куколки» из дворянского гнезда, «превратившейся» в помещицу-кулака и хищника, является своего рода «женской» параллелью к образу Осипа Дерунова и к истории его «превращения» из мелкого деревенского хищника в крупного дельца-капиталиста. Завершающей полноты своего развития образ «кузины Машеньки» достигнет в следующем рассказе — о «непочтительном Коронате».
Ряд мест очерка связан с личными впечатлениями Салтыкова от родных ему мест. Таково, например, сурово-мрачное, «надрывающее сердце» описание русского зимнего пейзажа, которым начинается очерк. Описание это передает общий характер восприятия Салтыковым тяжелого положения русской деревни в пореформенные годы («Са́ваны и стоны…»)[532]. В личном же плане оно связано с поездкой Салтыкова в декабре 1874 года на похороны своей матери, О. М. Салтыковой, что, возможно, и подсказало непосредственно образ «савана» для изображения лежащих на полях снегов. Из других мест текста, в которых обнаруживается использование автобиографического материала, следует указать на «справку» о Промптове: «Был в Т. советником губернского правления…» (стр. 369). Тут, несомненно, речь идет о Тверском губернском правлении, которое в качестве местного вице-губернатора возглавлял в 1860–1861 годах сам Салтыков.
В завершающих очерк «благонамеренных речах» Промптова особый интерес представляют его сентенции об отношении реакционно-охранительных сил общества и самодержавной власти к литературе социального критицизма и сатирического обличения: «Дело писателей — изображать, а дело правительства — их воздерживать». «…Сатирами заниматься никто не препятствует. Вот только касаться — этого, действительно, нельзя», и др. Сентенции эти имели, разумеется, прямое отношение и к писательскому опыту самого Салтыкова.
Старик Лукьяныч… — См. рассказы «Столп» и «Кандидат в столпы».
…изречение: «Любяй наказует». — Восходит к Библии (Откровение Иоанна Богослова, 111,19).
Кончать надо… — Биографический комментарий, связанный с продажей имения, см. в прим. к рассказам «Столп» и «Кандидат в столпы».
…тоской казенной палаты <…> в губернском городе Т. — Подразумевается Тверь и тамошняя казенная палата.
…научила «нас возвышающим обманам». — Из стихотворения Пушкина «Герой» («Тьмы низких истин мне дороже // Нас возвышающий обман»).
…среди долины ровныя… — первая строка песни А. Ф. Мерзлякова, ставшей народной и называемой по этой начальной строке.
…христианство-то прямо указывает на птиц небесных! — Евангельская реминисценция: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут <…> и отец ваш небесный питает их» (Матфей, VI, 26).
…вольную продажу вина вдруг открыли <…> откупа уничтожили… — См. прим. к стр. 27–28 и 103.
«Дурные поступки сами в себе заключают свое осуждение». — См. прим. к стр. 73.
…тогда сочинение это вышло… «Les misérables»… — «Отверженные» Гюго вышли в 1862 году.
…как уставные грамоты составляли <…> мои-то <…> жаловаться ходили! — См. прим. к стр. 104 и 220–222.
Истину царям с улыбкой говорить… — Из «Памятника» Державина (у Державина: «И истину…»).
Фонтанель — нагноение, искусственно созданное в лечебных целях.
…Кантемира <…> Петр Алексеич из Молдавии вывезти изволил. — Отец А. Д. Кантемира, молдавский господарь Д. К. Кантемир, заключил тайный договор с Петром I о совместной борьбе за освобождение Молдавии от турецкого ига и после неудачного Прутского похода Петра (1711) перешел в Россию с семьей и несколькими тысячами подданных.
И вот простой рыбарь… — Здесь: в евангельском значении — простой, неученый человек (Матфей, IV, 19).
Непочтительный Коронат*
Впервые — ОЗ, 1875, № 11 (вып. в свет 19 нояб.), стр. 231–266, под заглавием «Благонамеренные речи. XVI. Непочтительный Коронат», с примечанием: «Автор покорнейше просит читателей припомнить «Благонамеренные речи» (XIII), помещенные в «Отеч. зап.» за настоящий год под № 1» (то есть очерк, позже получивший заглавие «Кузина Машенька»).
Сохранилось начало наборной рукописи, обрывающееся словами «…иметь хоть какие-нибудь средства, чтоб» (конец абзаца «— Но я еще лучше…», см. стр. 379 наст. тома).
«Непочтительный Коронат» написан в Ницце во второй половине октября — начале ноября 1875 года. 5/17 октября Салтыков, собираясь уезжать из Парижа, писал Некрасову: «Надо работать. Здесь решительно ничего не писал, и к ноябрьской книжке вряд ли что вышлю». Следовательно, работать над рассказом Салтыков начал лишь после приезда в Ниццу 15/27 октября. Неделю спустя, 23 октября/4 ноября, он сообщал тому же Некрасову: «Не знаю наверное, но, может быть, к восьмому числу ст. стиля <то есть к двадцатому нового> я пришлю Вам новый рассказ и тогда же напишу, как с ним поступить».
Рукопись «Непочтительного Короната» была выслана Салтыковым в контору «Отеч. записок» 29 октября/10 ноября 1875 года. Сохранившееся ее начало отличается от журнального текста несколькими вариантами. Кроме незначительных стилистических поправок и вычерков, существенный интерес представляет фраза, вписанная Салтыковым на полях рядом с абзацем «И все-таки повторяю…» (стр. 377 наст. тома) и самим же Салтыковым зачеркнутая:
Не лучше ли было бы подумать да подождать! помаленьку да потихоньку — может быть, оно и само собой как-нибудь сделалось бы.
Подчеркнутое Салтыковым слово «оно» является эзоповским обозначением коренного социально-политического переустройства России. Вследствие этого сделанный вычерк был осмыслен в изд. 1933–1941, как акт самоцензуры, и вычеркнутая фраза была введена в основной текст. При этом, однако, не было учтено, что начатая Салтыковым правка не была, по-видимому, доведена до конца. Вписанная фраза разрывала текст, являлась логически и художественно неорганичной и могла быть тут же зачеркнута автором по этой причине[533]. В настоящем издании зачеркнутая вставка в основной текст «Непочтительного Короната» не вводится и приведена в качестве варианта.
Наблюдавший за «Отеч. записками» цензор Лебедев при неофициальном просмотре 11 номера журнала потребовал купюр в тексте рассказа, о чем Некрасов сообщил, очевидно, Салтыкову. «Этот Лебедев, должно быть, глубокий мерзавец. Но что он нашел выпустить в «Непочтительном Коронате» — просто не понимаю», — возмущался Салтыков в письме к Некрасову от 25 ноября/7 декабря 1875 года.
По требованию Лебедева в журнальном тексте рассказа были сделаны два больших изъятия в сцене общего разговора в гостиной Промптовых. Было исключено все связанное с поимкой Добрецовым «шайки подмётчиков»: с абзаца «— Павел Федорыч шайку…» по абзац «— Выходит, стало быть…» (стр. 398–399 наст. тома) — и обмен мнениями между рассказчиком и Добрецовым относительно защиты общества от «вредных поползновений» с абзаца «— Но ведь такого рода…» по абзац «— И это-с. Вообще, юрист…» (стр. 402–403 наст. тома). Изъятое заменили многоточиями.
Салтыков, получив вышедшую книжку журнала с «Коронатом», писал Некрасову 30 ноября/12 декабря: «Коронат» меня довольно-таки обидел. Я не говорю уже об выпусках, сделанных по требованию сукина сына Лебедева, но меня очень тронуло то, что редакция не потрудилась согласовать эти пропуски с последующим изложением. Ссылка, сделанная в заключении рассказа на слова Машеньки, выпущенные вверху, просто обожгла меня». (Ср. с «…неверно нынче очень!» по «…никто этого нынче не знает!», стр. 399 наст. тома, и предпоследний абзац рассказа, стр. 407).
При подготовке рассказа для изд. 1876 Салтыков устранил оба цензурные изъятия и сделал большое число мелких стилистических поправок. Стилистическая правка проводилась автором и при подготовке рассказа для изд. 1880.
Рассказ о «непочтительном Коронате» написан и напечатан на исходе второго года «расцвета действенного народничества» — «хождения в народ»[534], когда на это движение обрушалась вся мощь полицейской машины самодержавия и оно было разгромлено. В это время в разных кругах и кружках русского общества усиленно обсуждались итоги движения и все относящиеся к нему вопросы. Среди них немалое место занимал вопрос о «вымывании» из консервативно-патриархальных дворянских и разночинских семей революционно настроенной молодежи. Демократический подъем 70-х годов расширил и углубил проблему «отцов и детей», поставленную 60-ми годами. Существовало много русских семей, в которых «дети» выбирали свои пути и рвали с «отцами». Изображению одного из таких типичных для эпохи конфликтов и выяснению позиции, которую должно занимать поколение «отцов» по отношению к решениям «детей», и посвящен рассказ «Непочтительный Коронат».
Рассказ получил высокую оценку Тургенева, который писал Салтыкову 25 ноября / 7 декабря 1875 года: «Коронат хорош, как все, что вы пишете…» Со стороны же Достоевского рассказ вызвал полемическое выступление. Размышляя о судьбах молодежи, Достоевский писал в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год, цитируя Салтыкова: «Уверяют печатно <…> что они много думают. «Думает-думает про себя, да вдруг где-нибудь и вынырнет, и именно там, где наметил». Я убежден, напротив, что он вовсе ничего не думает, что он решительно не в силах составить понятие, до дикости неразвит и если чего захочет, то утробно, а не сознательно…»[535] В этой оценке сказалось глубокое различие во взглядах Салтыкова и Достоевского на молодых участников демократического протеста и оппозиции. Исполненное глубокой серьезности и уважения отношение к подвигам и революционному «самоотвержению» молодежи Достоевский рассматривает как «подлизывание к юношеству»[536], будто бы страдающему «уродливой оторванностью от всего насущного и реального»[537].
В последующем Салтыков не раз касался вопроса, поставленного в «Непочтительном Коронате», и специально посвятил разработке его рассказы «Чужую беду руками разведу» и «Дворянские мелодии» (1877, по поводу тургеневской «Нови»), «Больное место» (1879) и др.
Прошло лет шесть <…> как я <…> посетил родное Чемезово… — Здесь и дальше имеется ряд хронологических неувязок в изложении «событий» внутри рассказа «Непочтительный Коронат» и между этим рассказом и предшествующим ему — «Кузиной Машенькой». См., например, на стр. 389 уже другое указание: «Лет восемь тому назад…» и др.
…определился в заведение по «юридистической» части <…>— А я, дядя, в Медицинскую академию хочу! — Судебная реформа 1864 года дала возможность, с помощью юридического образования, получить профессию адвоката — одну из наиболее характерных и излюбленных профессий складывающейся в России новой, буржуазной интеллигенции. Медицинская академия (точное название — Санкт-Петербургская Медико-хирургическая академия), напротив того, была одним из центров притяжения демократических сил и служила в 60-70-е годы форумом оппозиционных выступлений и революционного движения студенчества.
…родственники у меня между ними есть… — Здесь и дальше речь идет о молодых участниках революционного движения и об ожидающих их судьбах: аресте, ссылке, эмиграции.
…женский вопрос, с точки зрения Фонарного переулка, разрешают! — В Фонарном переулке находились публичные дома и бани Воронина с «семейными номерами» по существу того же назначения.
И сделался бы Коронатушка адвокатом… — Об адвокатах — «откупщиках трибуны» см. в очерке «Переписка». Далее Салтыков упоминает два громких судебных процесса 70-х годов: 1) мясниковское дело — процесс братьев Мясниковых, обвинявшихся в подделке духовного завещания купца Беляева (см. по указателю имен в т. 10 наст. изд.) и 2) дело о поджоге овсянниковской мельницы с целью получения арендатором страховой премии. Последнее «дело» слушалось в Петербурге 25 ноября — 6 декабря 1875 года. Участвовавший в процессе адвокат Языков просил на одном из заседаний отложить разбирательство ввиду своей болезни («он — в обморок») и был заменен адвокатом Потехиным (ПВ,
