родина») — популярная сербская песня.
Поляков, Варшавский, Кронсберг, Малкиель — известные буржуазные дельцы, нажившиеся на железнодорожных концессиях и различных государственных поставках.
…измена фельетониста Тряпичкина…— персонаж из комедии Гоголя «Ревизор», в сатирической галерее Салтыкова — продажный журналист. См. также в цикле «Помпадуры и помпадурши», в «Современной идиллии». См. далее очерк «Тряпичкины-очевидцы».
…«штык — молодец»… — из афоризма А. В. Суворова: «Пуля — дура, штык — молодец!»
…наша подоплека! — Подоплека — буквально: подкладка крестьянской рубахи, в переносном смысле — задушевная тайна (В. И. Даль). Здесь Салтыков иронически использует терминологию славянофильства, обозначавшего этим словом один из символов «русского духа». См. «Благонамеренные речи» (очерк «В дружеском кругу» и прим. к нему, т. 11 наст. изд. и декабрьский фельетон «Круглого года» в т. 13).
…декламировал «Устав о печении пирогов»… — «Устав о добропорядочном пирогов печении», «сочинен» градоначальником Беневоленским (см. «Историю одного города», т. 8 наст. изд., стр. 362–363).
…назвал страну, которая в годину наших испытаний удивила мир своей неблагодарностью! Этот тонкий намек на коварную Австрию…— Речь идет о «неблагодарности» Австрии по отношению к русскому царизму, который в 1849 г. своим военным вмешательством помог в подавлении венгерской революции и этим спас от развала австрийскую империю. Материалы о «коварстве» правительства Австрии, фактически поддерживавшей Турцию в Восточном вопросе, часто помещала русская пресса.
…нечто вроде пронунсиаменто…— Пронунсиаменто (исп.) — государственный переворот или призыв к перевороту.
…провозгласили генерала Черняева королем Сербии…— Генерал в отставке Черняев, приняв сербское подданство, стал главнокомандующим сербской армией в войне с Турцией, начатой 30 июня и окончившейся поражением Сербии в конце октября 1876 г. Салтыков резко отрицательно относился к Черняеву и его миссии. Он писал П. В. Анненкову 1 ноября 1876 г.: «У нас здесь не то что скучно, а как-то срамно <…> Черняев со своими добровольцами разъясняет перед лицом Европы, что такое господа ташкентцы…» Не менее резко относился к Черняеву Тургенев, называвший его Хлестаковым: «Войну он вел бездарнейшим образом и притом лгал бессовестно в своих бюллетенях…» (Письма, т. XII. кн. 1, стр. 11–12).
…«гирла» оставили за собой…— Имеются в виду протоки, на которые разветвляется Дунай при впадении в Черное море.
…дешевому глумлению «над стрижеными девками» — то есть представительницами передовой молодежи (см. т. 10, прим. к стр. 62).
…в тон господам ташкентцам — то есть «хищникам»-цивилизаторам (см. «Господа ташкентцы» в т. 10 наст. изд.).
II. На досуге*
Впервые — ОЗ, 1877, № 9 (вып. в свет 20 сентября), стр. 167–198; № 10 (вып. в свет 23 октября), стр. 435–460. Подпись: Н. Щедрин.
Очерк написан в августе — сентябре 1877 г.
Сохранился фрагмент черновой рукописи первоначальной редакции («Как ни приятно было благоухание <…> Понимаю, и все-таки…»), значительно отличающийся от окончательного текста. Правда, переработка коснулась главным образом стиля, почти не затронув идейно-художественной концепции очерка. Ниже приводятся наиболее существенные варианты этой редакции, не вошедшие в печатный текст:
К стр. 175. В абзаце «— Как везде, так и у нас…» после слов «…У всех и на уме и на языке одно: война!»:
Одни зря языком чешут, другие… Ну, другим, пожалуй, и до крови больно.
— Насчет народа различать тоже надо. В городах, дворники, извозчики, фабричные — те больше пьют и уру кричат. Пили по случаю взятия Ардагана, пили по случаю перехода через Дунай, пили по случаю занятия Шипкинского прохода. И пили, и уру кричали, и молились, и ругались — все вместе. Теперь, однако, переменилось, как ратников потребовали. И хмель соскочил.
— А в деревнях?
К стр. 179. В абзаце «— Да, — продолжал он…» после слов «а давно ли»:
г. Тебеньков (см. «Благонамеренные речи») в шутливом русском тоне доказывал, что предъявления права со стороны народа именуются скопом, а выполнение обязанностей — круговой порукой? И все мы находили эту шутку очень милою!
Рукопись содержит ряд помет и конспективных замечаний, относящихся к построению и развитию сюжета. Воспроизводим одно из них:
У нас нет нервов для понимания народных страданий. В нас легко уживаются: и отвлеченные понятия о славе, и прогони нас хоть в Саратов.
Печатные редакции главы имеют лишь незначительные различия, главным образом стилистического характера. Только в первом отдельном издании цикла (1878) Салтыков несколько сократил очерк по сравнению с журнальной редакцией. Приводим соответствующие варианты журнального текста:
К стр. 193. В абзаце «Только тогда я вздохнул…» фраза «…Балалайкин, с свойственною легкомыслию неблагодарностью, тотчас прекратил свои посещения ко мне…» в журнале сопровождалась примечанием:
Единственный случай, благодаря которому наши отношения возобновились, описан мною в «Современной идиллии», которая — скажу кстати — будет окончена в самом непродолжительном времени. Авт.
К стр. 199. В абзаце «— Моралист — пожалуй» после слов «был счастлив за вас!»:
Но, к сожалению, в тайне вашего рождения участвовала и Стешка-цыганка, и я боюсь, что Стешкина вороватость и на будущее время возьмет в вас верх над репетиловским легкомыслием!
К стр. 200. В абзаце «— Махорка — это табак…» после слов «Мы с вами, конечно, не будем его курить, ну и господа офицеры…»:
— тоже, исключая, разумеется, тех, которые выслужились из сдаточных — те будут.
К стр. 201. В абзаце «Это было ужасно…» после слов «И кричат не только Балалайкину, но и мне, и Глумову, и всем»:
Вот отчего, быть может, у нас так часто связи, по-видимому, самые прочные, разрешаются дуэлями… не настоящими, разумеется, а на манер наших клубных единоборств. Терпит-терпит человек, год средства изыскивает, другой изыскивает — и вдруг мысль: а попробую, нельзя ли хоть единоборством наглеца урезонить?
К стр. 208. В абзаце «На днях, утром…» к фразе «взор мой упал на корреспонденцию из Махорска» имелось подстрочное примечание:
Само собой разумеется, что всю ответственность за верность сведений, заключающихся в этой корреспонденции, мы оставляем на ее авторе. Примеч. ред. газеты «Чего изволите?».
К стр. 208. В абзаце «Нам пишут из губернского города…» после слов «и тогда борьба с северным колоссом сделается совершенно немыслимою»:
если б даже вооружение его и заставляло желать многого.
К стр. 209. В абзаце «Никто, в течение…» после слов «Осману-Паше передал будто бы важную государственную тайну»:
открытие которой решило эфемерный успех турок под Плевной.
К стр. 211. В абзаце «С четверть часа мы…» вместо слов «а жиды, напротив, галдели, что все веры хороши»:
и только при взгляде на махорку убеждались, что существует нейтральная почва, на которой возможно легкое примирение. Жиды всех называли братьями.
В очерке «На досуге», создававшемся и печатавшемся уже в обстановке начавшейся в апреле 1877 г. русско-турецкой войны, было продолжено развитие тем, намеченных в очерке «День прошел — и слава богу!» и приобретавших в новых условиях особую остроту и злободневность. Дешевая и поверхностная благотворительность, в которой упражнялись светские круги, едко заклеймена в образе дамочки-генеральши, «в четырех комитетах» участвующей, а «в одном даже председательницей». Особенное возмущение прогрессивной части общества вызывали злоупотребления, хищничество, наглый грабеж, вскрывшиеся в снабжении армии продовольствием, обмундированием, фуражом. Откликом сатирика на эту чудовищную практику, за которую народ расплачивался своей кровью и жизнью, явился образ проходимца Балалайкина и его приключения, окончившиеся для него полным успехом по части обогащения. Как показала действительность, это не было преувеличением.
Наряду с сатирическими картинами в произведении важное место занимают размышления Салтыкова об участи народа, его беззаветном героизме и вместе с тем страданиях, жертвах, которые он «терпел не только на полях сражений», но и «дома» в непрерывном труде, голоде, нищенском существовании. Устами Глумова писатель отвергает либеральную и реакционно-охранительную ложь о народе, от которого, как от «упругого кокона», отскакивают «все бедствия»: «Никакого кокона нет, а есть мириады отдельных единиц, из которых каждая за свой собственный счет страдает». В связи с участью народа осмысляется писателем и роль интеллигенции, искренне сочувствующей народу, однако не имеющей реальных сил и возможностей изменить его положение. Салтыков говорит при этом не только о трудностях борьбы с реакционным режимом самодержавия, но и об измельчании, пассивности дворянского либерализма. Эти мотивы займут затем центральное место в «Дворянских мелодиях» и «Чужом толке».
Очерк «На досуге» вызвал весьма широкий поток откликов в печати. Наиболее содержательной следует признать статью М. Песковского на страницах «Русского обозрения». Отмечая умение Салтыкова откликаться на вопросы современности, критик писал: «На этот раз сатира его оказалась особенно веской, меткой и ядовитой», писатель «дает характерную картину отношения общества к войне»[208]. Перечислив ряд тем и образов произведения («патриотизм» высших классов, «долгоязычие» прессы, спекуляции и др.), критик продолжает: «Нужно быть именно таким талантливым наблюдателем и анализатором текущей русской жизни, как Щедрин, для того чтобы так просто, без рисовки и фраз, сказать голую правду в такой простой и сильной форме…»[209] В продолжении статьи, посвященной второй части очерка, М. Песковский характеризует Балалайкина как «тип современного общественного и государственного мошенника»[210]. Автор статьи несогласен с теми, кто оценивает произведение только «со стороны смеха»: «Такое отношение слишком мелко <…> Щедрин слишком серьезен, слишком умен для праздного, резвого только смеха…»[211] В других органах печати также отмечалась точность зарисовок сатирика. Упоминая о «благотворительном патриотизме», обозреватель «Русской газеты» утверждает, что «эти картинки выхвачены из жизни…»[212]. Критик «Пчелы» пишет: «Тип молоденькой генеральши схвачен г. Щедриным необыкновенно талантливо»[213]. Обобщающее значение фигуры Балалайкина подчеркнул А. М. Скабичевский: «Дело идет <…> о той зловредной саранче гнусных аферистов, злодеев наживы, которая налетела на театр военных действий…»[214] Рецензент «Северного вестника» считает, что действительность дает типы еще более зловещие, чем Балалайкин[215]. О том же персонаже рецензент «Сына отечества» пишет: это «сатира на те уродливые и ненормальные явления в среде нашего общества, которые успели обнаружиться по поводу настоящей войны»[216].
Мы — дети того времени…— Подразумевается эпоха крепостного права и соответствующее привилегированное положение помещичьего класса и других имущих слоев общества.
Я помню… 1853–1855 годы. Помню ликующих жуликов…— Речь идет о периоде Крымской войны (см. об этом очерк «Тяжелый год», т. 11 наст. изд.).
Признание относительной свободы мнений…— Имеется в виду цензурный устав 1865 г. «О даровании некоторых облегчений и удобств отечественной печати»; однако новый устав практически не помешал царской цензуре в преследовании передовой литературы, Салтыков это хорошо знал на собственном опыте.
…на благословенных берегах Карповки — речка на окраине тогдашнего Петербурга, ныне она — в черте города.
…в виде французских эссов…— то есть в виде буквы S.
…карсель — лампа, снабженная особым приспособлением для подачи масла.
…в Смольном с шифром вышла…— то есть окончила с отличием институт для благородных девиц при Смольном монастыре; шифр-знак отличия в виде вензеля императрицы, выдававшийся отлично окончившим курс институткам.
…наши… жён-жаны…— молодые люди (от франц. jeunes gens).
…сначала на Филиппополь — город в южной Болгарии, находившийся под властью турок.
