вырываются такие удушливые запахи, которые заставляют забыть о существовании самого храма. Оттуда польются на литературу все обвинения, все клеветы, все проклятия, там будет доказываться солидарность ее со всеми неурядицами дня, оттуда денно и нощно будут раздаваться клики дикой радости и торжества, там будут формулироваться требования согнуть в бараний рог, покончить, разом покончить… с кем и с чем?

Покончить с Грановским — и на место его поставить г. Цитовича; покончить с Белинским — и на место его поставить [одного] из выкликающих учеников покойного Ивана Яковлевича Корейши; покончить с литературой и на место ее водворить [канцелярское усердие] хождение по делам. Одним словом, посадить Закхееву смоковницу, и под сенью ее уснуть в сладкой уверенности, что никакого плода она не принесет… Какие ужасные нравы!

2. Черновая рукопись второй редакции от слов: «Я провел ужаснейший месяц» — до слов: «и я, признаюсь, не удержал его. Надоело!»

Текст этой рукописи значительно отличается от журнального и печатается полностью в разделе «Из других редакций».

В Изд. 1880 в «Первое мая» внесено наибольшее количество поправок, главным образом стилистического характера, а также сделаны вычерки:

Стр. 469, строка 16. После «из Екатерингофа» — было:

— Есть мало-мало…тут — спросил мой юный друг, щелкнув себя по галстуку.

— Должно полагать, что была накладка…

— Ну, значит, будем всю ночь напролет работать! — рассудил Феденька и начал торопливо прощаться со мной.

Фельетон направлен против осатаневшей после покушения 2 апреля реакции, против публицистов охранительного лагеря, которые в обстановке резко обострившейся общественно-политической борьбы «словно взбесились», призывая к жестокой расправе с революционерами, с демократической печатью, обвиняя последнюю в солидарности «со всеми неурядицами дня», в пропаганде идей, вызвавших выстрел Соловьева.

Салтыков защищает право литературы на критику и сатиру, на правдивое изображение действительности, на отказ «дифирамб писать». Он не мог открыть прямую связь «воплей» реакционных публицистов, их «программы» с проводимой правительством политикой в области идеологии, литературы. Однако в очерке нарисована подлинная картина отношения властей к литературе критического направления.

Писатель провозглашал право литературы на «неприкосновенность», полагая, что даже возможные ее «заблуждения» не оправдывают административного произвола. «Литература имеет право допускать заблуждения, — заявлял он, — потому что она же сама и поправляет их».

Очерк «Первое апреля. — Первое мая» вызвал сочувственные отзывы прессы. Особенно привлекло внимание критики выступление сатирика против «тех беззастенчивых господ, которые в различных комиссиях… воздвигают против литературы обвинения в том, что она занимается «подрыванием основ»[294].

Позже К. Арсеньев в статье «Русская общественная жизнь в сатире Салтыкова» писал: «Сильнее всех подобных картин действуют на нас, однако, те места «Круглого года», в которых слышится активный протест против заподозриваний, науськиваний, против ближайших причин «общей пригнетенности» <…>. Автор «Круглого года» доказывает не право литературы на снисхождение, даже не полную ее невинность, он доказывает, что она вовсе не может быть виновата, что заблуждения ее необходимые ступени к истине, что ей принадлежит будущее»[295]. П. Вейнберг («Молва», 1879, № 232, 4 августа) указывал, что «ближайшее родство с щедринскою манерою пробивается, как и во всех прежних фельетонах этого псевдонима, так явственно, что с нашей стороны будет, надеемся, нескромностью считать Щедрина и Nemo за одно лицо».

…не имеет крупных и высокоталантливых выразителей, как в сороковых годах…— Подразумеваются Белинский, Герцен, Грановский и др. люди сороковых годов.

…доктринеры бараньего рога и ежовых рукавиц…— Эзоповские формулы сатиры Салтыкова, характеризующие идеологию реакции и политику административно-полицейских репрессий.

А литература-то ваша… какова! — В откликах реакционной печати на покушение 2 апреля постоянно повторялись нападки на литературу и журналистику. В статье «Голос русского» (MB, 1879, № 90) писалось: «Возьмем печать. Чем полны наши газеты и журналы?.. посягательствами на семейную жизнь, домашний очаг или издевательством над соблюдением церковных обрядов».

…успех, полученный некогда изобретением «нигилизма»… — Салтыков имеет в виду широкое использование этого слова реакционным лагерем для дискредитации передовых демократических идей.

…римский папа — и тот прельстился этим словом…— Подразумевается энциклика (папское послание всем католикам) римского папы Льва XIII от 28 декабря 1879 года, вся посвященная теме борьбы с революционными идеями. В ней говорилось о «смертельной чуме» учений, распространяемых сектой людей, «которые называются различными и почти варварскими именами социалистов, коммунистов и нигилистов» («Гражданин», 1879, № 2–3, стр. 47). О папской энциклике с одобрением отзывались русские реакционные издания (см., например, MB, 1879, № 7, «Из Рима»).

Этимологи — здесь: изобретатели кличек, имевших целью ошельмовать революционеров и радикально настроенную молодежь («свистуны», «нигилисты» и т. п.).

Угобжать — ублаготворять (цeрковнослав.).

…ничто человеческое ей не чуждо…— ставшие поговоркой слова из комедии Теренция «Самоистязатель».

…вопрос о проливах разрешить <…> и туркину жизнь навсегда прекратить. — См. прим. к стр. 446.

«Сочинитель и Разбойник» — басня Крылова, направленная против идей французской революции, Вольтера, его единомышленников.

…об Дюма-фисе, о Белло́, о Монтепене — то есть о тех французских писателях, которые, несмотря на различие таланта и стиля, являлись поставщиками легковесного, пряного, «щекочущего нервы» чтения для «дамочек» и их поклонников.

О Росс! о род непобедимый — неточная цитата из оды Державина «На взятие Измаила». У Державина: «О Росс! — О род великодушный!»

Табель о рангах. — О введенной Петром I иерархии чинов см. т. 8, стр. 574.

Вот идет вотяк, видит забор — поет: забор! забор! — Рассуждение о «вотяцкой мудрости», ограничивающейся лишь констатацией явлений, перекликается с оценкой Салтыковым писателей-«натуралистов» в цикле «За рубежом»: «…Я не идеолог, а реалист; я описываю только то, что в жизни бывает. Вижу забор — говорю: забор; вижу поясницу — говорю: поясница» (т. 14).

…подай то, неведомо что, иди туда, неведомо куда. — Фольклорный сюжет из сказок о «чудесной задаче» (см. «Народные русские сказки А. Н. Афанасьева», т. 2, М. 1957, стр. 134).

…аппетиты Юханцевых, Ландсбергов, Ковальчуковых. — К. Н. Юханцев — отставной коллежский советник, чиновник по особым поручениям министерства финансов, кассир Общества взаимного поземельного кредита, растратил более 2 миллионов руб. Дело против него возбуждено в марте 1878 года. Слушалось оно в январе 1879 года (см. MB, 1879, №№ 20, 22–29). К. X. Ландсберг — отставной гвардейский офицер, убийца (см. прим. к стр. 469). М. С. Ковальчукова — жена харьковского врача А. И. Ковальчукова. Ее любовник, отставной подпоручик Г. А. Безобразов, убил мужа, чтобы завладеть его деньгами и жениться на Ковальчуковой. Дело слушалось в октябре 1878 года (MB, 1878, №№ 271, 277). Реакционная печать пыталась отнести Юханцева к «новым людям», к «молодому поколению», отрицающему нравственность во имя утилитаризма. Салтыков сближает все три преступления, видя в них свидетельство деморализации «верхов» общества, разложения «основ», глубокого падения нравов.

…праздных людей, оставшихся за бортом с упразднением крепостного права…— то есть разорившихся дворян-помещиков.

…при анекдотах о пошехонцах. — См. прим. к стр. 428.

Литературные золотари. — Этим и подобными эпитетами («ретирадники», граждане «литературно-ретирадных мест») Салтыков награждал сотрудников реакционной прессы.

Боскеты — рощи (от франц. bosquet).

…даже те, которые когда-то считались мастерами в этом роде, — и те ныне пускают шип по-змеиному. — Подразумеваются поэты «чистого искусства», выступившие с нападками на демократический лагерь, например, А. К. Толстой («Поток-богатырь», «Порой веселой мая») и Фет («Псевдопоэту», «Крысы»).

…с легкой руки Григоровича…— Повести Григоровича «Деревня» (1846) и «Антон Горемыка» (1847), проникнутые сочувствием к крестьянину, правдиво изображавшие народную жизнь, во многом определили обращение русской литературы к крестьянской теме. О знакомстве Салтыкова с Григоровичем, об отношении его к «Деревне» и «Антону Горемыке» см. Макашин, стр. 255, 264.

…лучшие государственные люди нынешнего царствования…— Подразумеваются активные участники правительственной подготовки и проведения крестьянской реформы 1861 г., такие как Я. И. Ростовцев, С. С. Ланской, Н. А. Милютин, А. И. Левшин и др.

Первое июня*

Впервые — Изд. 1880, стр. 91-109.

По требованию цензуры очерк был вырезан из «Отеч. записок» (1879, № 9), где должен был быть опубликованным в качестве первой части объединенного очерка «Первое июня. — Первое июля». Вместо вырезанного текста в журнале напечатано:

Мая совсем не было. Не знаю, как это случилось, но только, проснувшись 1 — го июня, я убедился, что припомнить, а стало быть, и писать — не об чем.

В архиве С.-Петербургского цензурного комитета сохранился подробный доклад цензора Лебедева, в котором сообщалось, что очерк Салтыкова «заключает в себе протест против мер строгости, принимаемых правительством для устранения тех ненормальных явлений, которыми отличается у нас последнее время» (ЦГИАЛ, ф. 777, оп. 2, ед. хр. 60, лл. 332-333-336).

17 сентября председатель цензурного комитета Петров конфиденциально сообщил исполняющему обязанности начальника Главного управления по делам печати Варадинову о необходимости вырезать из «Отеч. записок» помимо отрывка в статье «Finis Монрепо» (см. стр. 732–734) весь очерк «Первое июня». В тот же день постановление было утверждено и сообщено Салтыкову, который сейчас же обратился в цензурный комитет с официальной просьбой о разрешении сделать необходимые исправления. 19 сентября вырезки были сделаны (см. стр. 734).

Сохранились: 1. Черновая рукопись, представляющая собой первую главу объединенного очерка «Первое июня. — Первое июля», от слов: «Так ты думаешь, что нужно подтянуть» — до слов: «побрел вдоль по аллее по направлению к выходу». Копия первопечатного текста в конверте из архива журнала «Русск. старина» с пометой на конверте: «Недозволенные цензурой и вырезанные по ее распоряжению из августовской книжки «Отеч. записок» 1879 г. из фельетона страницы. Списано с печатных вырезанных осьмушек, добытых в цензурном комитете»[296].

Копия «Русск. старины» показывает почти полное совпадение изъятого журнального текста с Изд. 1880, за исключением нескольких незначительных разночтений стилистического характера.

Сравнение черновой рукописи с печатным текстом обнаруживает большое количество разночтений, многие из которых продиктованы соображениями автоцензуры. Приводим наиболее значительные рукописные варианты.

Стр. 476, строка 1 сн. Вместо: «жестоко, по-татарски <…> делать нечего, пусть так» — было:

жестоко, совсем по-татарски, но что же делать? Если по высшим соображениям это необходимо, если из этого должно выйти возрождение, то делать нечего, пускай будет так!

Стр. 478, строка 6 сн. Вместо: «и что еще больше выдает их с головой <…> массы-то эти собираешься подтянуть» — было:

и что, следовательно, это еще больше выдает их с головой. Я знаю, что ты даже охотно сошлешься на Московский Охотный ряд. Ничего я против этого не имею; думай так, как сложились твои убеждения, и ссылайся на все, что найдешь для себя пригодным. Но зачем же ты Охотный-то собрался стеснить?

— Но чем же я могу его стеснить?

— Любезный друг! разве это не видно? Разве не ясно, что голова твоя полна мероприятий не частных, а именно общих, забирающих возможно обширную область? Разве я не читаю на твоем лице: непременно надобно, чтобы они знали, как Кузьку зовут. За что?

— И опять-таки повторяю: ничего мне на мысль не приходило. Ни об каком