и его реакционной роли в период «игнатьевской эры» Салтыков через несколько месяцев специально посвятит главы V–VI «Писем к тетеньке». Отсылая читателя к комментариям к этим главам, укажем здесь, что диалог автора с земцем, происходящий в купе железнодорожного вагона, построен в форме пародии на один из «земских» фельетонов А. Суворина, в котором излагается беседа автора с неким земцем на волжском пароходе (А. Суворин, Дельный разговор. — «Новое время», 1881, № 1867). «Конечно, этот земец карикатура, — отмечала современная критика, — но тем не менее карикатура, не лишенная реальной правды и, во всяком случае, воспроизводящая довольно метко отрицательные стороны типа усердных земских деятелей самой последней формации, вроде гг. де Каррьера и Мичурина» (В. Буренин, Литературные очерки. — «Новое время», 1881, 26 июня, № 1912. А. А. де Каррьер — лидер крайне правой дворянской группы в Елизаветградском земстве; Б. А. Мичурин — лидер такой же группы в Рязанском земстве).
…Марат именно такого рода целебные средства предлагал… — В период кризиса самодержавия на рубеже 70-80-х годов большинство земств не раз выражало правительству готовность участвовать в борьбе с революционерами. Для характеристики агрессивных настроений правых групп в земствах, их писанных и исписанных проектов «упразднения интеллигенции», Салтыков пользуется образом Марата. Однако он имеет в виду не историческую фигуру известного деятеля Великой французской революции, а тот ходячий образ кровожадного садиста, который был создан дворянскими и буржуазными историками. Ближайшим образом имеется в виду знаменитая фраза Марата из его прокламации от 14 июля 1790 г. Марат заявлял в ней, обращаясь к массам: «Пять или шесть сотен отрубленных голов <контрреволюционеров> обеспечили бы нам «спокойствие, свободу и счастье».
Был, дескать, я разбойником печати… — Полностью цитируется так: «мошенники пера и разбойники печати». Выражение впервые было употреблено реакционным беллетристом и публицистом Болеславом Маркевичем в «Москов. вед.» 1875 г. по адресу радикальной журналистики, но было тотчас же подхвачено этой последней в качестве nom de guerre для писателей реакционного лагеря, в частности, для того же Маркевича, Каткова и его сотрудников. Салтыков пользовался этим выражением очень часто (см., например, I и III главы «Писем к тетеньке», а также главы «Первое марта», «Первое июня» и, особенно, «Первое мая» в цикле «Круглый год»).
…о мудрости князя Михаила Семеныча и прозорливости графа Алексея Андреевича! — Имеются в виду кн. М. С. Воронцов-Дашков и гр. А. А. Аракчеев.
Письма к тетеньке*
Замысел «ряда писем, касающихся исключительно современности»[338], возник у Салтыкова сразу же после того, как он окончил, во второй половине июня 1881 г., печатание в «Отеч. зап.» «За рубежом». В двух последних главах этого произведения, написанных под непосредственным впечатлением от событий 1 марта, Салтыков уже начал разрабатывать те вопросы, которые ставила перед русским обществом политическая действительность периода начавшегося вхождения страны в новую полосу реакции, оказавшейся одной из наиболее тяжелых в жизни России.
Накануне отъезда за границу на летний отдых и лечение Салтыков глухо сообщил Н. К. Михайловскому, соредактору по журналу: «Буду высылать статьи»[339]. А уже через неделю спрашивал его из Висбадена: «Прочитали ли Вы мое письмо к тетеньке? — и продолжал, впервые раскрывая содержание и план новой работы: — Я предположил написать штук 7 или 8. Второе письмо (о лгунах и лганье) кончаю, 3-е (о вероломстве) тоже скоро напишу и пришлю для августовской книжки (будет около l½ листов). В дальнейших письмах пойдет дело о содействии общества, то есть о приглашении к содействию и проч. Но опасаюсь, что уже на 1-м письме, пожалуй, произойдет осечка, то есть вырежут»[340].
Ни первое, ни второе «письма» не вызвали, однако, замечаний цензуры и появились в «Отеч. зап.» беспрепятственно. «Осечка» с далеко идущими последствиями произошла на третьем «письме», посвященном разоблачению «Священной дружины» — тайной «добровольной организации», созданной под покровительством царского двора для охраны Александра III и борьбы с революционерами. По требованию высших властей «письмо» было вырезано из сентябрьской книжки журнала. Этим вмешательством замысел цикла был резко нарушен, и писателю пришлось перестраивать работу. Изъятие «письма» III сделало невозможным опубликование также и «письма» IV. Об этом Салтыков писал Г. З. Елисееву: «А так как приготовленная мною еще в Париже статья для октябрьской книжки была продолжением и разъяснением сентябрьского письма, то и ее я должен был похерить[341]. Вырезанное «письмо» пришлось заменить другим «письмом» III, вновь написанным, и все дальнейшие «письма» строить в зависимости от этих изменений. Получились, таким образом, как бы две «редакции» цикла: одна неоконченная, прерванная вмешательством властей — «письма» I, II, запрещенное III и продолжавшее его, оставшееся в рукописи, IV; другая, завершенная — «письма» I, II, вновь написанное взамен вырезанного III и все остальные от IV (также вновь написанного) до IX.
Несмотря на то, что все «письма», возникшие после катастрофы с «письмом» III, писались с сугубой оглядкой на цензуру, Салтыкову удалось восстановить в них, хотя и с неизбежным ослаблением первоначальной политической остроты, значительную часть материала запрещенного «письма» и, в особенности, его продолжения[342].
Таким образом, первоначальные редакции «писем» III и IV не могут быть смонтированы с дальнейшей частью цикла. Эдиционной ошибкой всех предыдущих изданий, начиная с «марксовского» 1900–1901 гг. и до изд. 1933–1941 гг. включительно, был именно такой монтаж (в отношении двух редакций «письма» III). Невозможна и простая замена позднейших редакций «писем» III и IV первоначальными, так как все продолжение цикла огранически связано именно с позднейшими редакциями. Существовавшие вначале планы воплощения замысла были прерваны цензурным вмешательством, и с начатого пути автор вынужден был свернуть. Очевидно, что, исходя из этих обстоятельств, первоначальные редакции «писем» III и IV должны печататься в особом разделе, что и сделано в настоящем издании.
Начиная с ноябрьской книжки «Отеч. зап.» за 1881 г. печатание «писем» продолжалось, хотя и не без цензурных трений, но без перерывов, из номера в номер и закончилось в майской книжке за 1882 г. Всех «писем» по журнальному счету, обозначавшемуся римскими цифрами, было девять (I–IX). В качестве «Post scriptum’a» к этим письмам Салтыков намеревался вначале напечатать еще один очерк, над которым работал летом 1882 г., о «еврейском вопросе». Однако затем передумал и включил этот очерк, получивший название «Июльское веяние», в сборник «Недоконченные беседы» (см. об этом в прим. к названному очерку в т. 15, кн. вторая). В отдельном издании цикла, вышедшем в 1882 г., девять «писем» первоначальной публикации были разбиты на пятнадцать (каждый «сюжет» получил свое «письмо») и римская нумерация заменена словесными обозначениями[343].
Соотношение композиции «писем» в журнальной публикации и в отдельном издании видно из следующей таблицы:
«Отеч. зап.» | Отдельное изд.
1881 г. № 7 — I («июльское письмо») | Первое письмо
№ 8 — II («августовское письмо») | Второе письмо
№ 9 — III («сентябрьское письмо») было вырезано из журнала. | —
№ 11 — III («ноябрьское письмо») заменившее вырезанное «сентябрьское» | Третье письмо, Четвертое письмо
№ 12— IV («декабрьское письмо») | Пятое письмо, Шестое письмо
1882 г. № 1 — V («январское письмо») | Седьмое письмо, Восьмое письмо
№ 2 — VI («февральское письмо») | Девятое письмо, Десятое письмо
№ 3— VII («мартовское письмо») | Одиннадцатое письмо, Двенадцатое письмо
№ 4 — VIII («апрельское письмо») | Тринадцатое письмо, Четырнадцатое письмо
№ 5 — Письмо девятое и последнее («майское письмо») | Пятнадцатое письмо
При подготовке отдельного издания Салтыков пересмотрел текст журнальных публикаций «писем» и внес в него ряд изменений. Что касается текста «Писем к тетеньке» в Собрании сочинений «издания автора», 1889 г., то он, по существу, тождествен изданию 1882 г. (том 6 «издания автора» с «Письмами к тетеньке» вышел в свет в декабре 1889 г., т. е. спустя полгода после смерти писателя, и неизвестно, успел ли он просмотреть текст).
В настоящем Собрании «Письма к тетеньке» печатаются по изданию 1882 г., с устранением из текста, по рукописям и первопечатным публикациям, типографских ошибок, искажений и недосмотров.
Авторские рукописи «Писем к тетеньке» сохранились хотя и в значительном количестве, но все же далеко не полностью (все в ИРЛИ АН СССР — Пушкинском доме). Лишь одна из них наборная — та, которая содержит текст второй половины первоначальной редакции «письма» III, вырезанного из журнала. Все остальные рукописи — черновые. Они относятся к «письмам» II–IX журнальной нумерации и для некоторых из них содержат по две редакции (разной степени полноты). Во всех случаях рукописный текст отличается от печатного, представляя собою первоначальные или, во всяком случае, ранние редакции.
Наиболее существенные варианты рукописного текста приводятся в комментариях к «письмам».
В разделе настоящего тома «Из других редакций и неоконченное» печатаются: 1) вырезанное из журнала «письмо» III, 2) продолжавшее его, оставшееся в рукописи, «письмо» IV (публикуется в двух редакциях — полной и незаконченной), 3) «половина 1-го письма»[344]из начатого Салтыковым, но тут же брошенного нового цикла «Дополнительные письма к тетеньке».
* * *
1 марта 1881 года героическая «Народная воля» достигла, наконец, той ближайшей цели, к которой так настойчиво стремилась. Брошенной И. И. Гриневицким бомбой был смертельно ранен император Александр II. Террористический удар, нанесенный грозным Исполнительным комитетом «Народной воли», вызвал величайшую панику и растерянность в правящих кругах. Но «основ» самодержавия он не только не сокрушил, но и не поколебал и скорее оказался вредным для дела революции, для общественной жизни страны в целом. Как и предсказывал Г. В. Плеханов, на воронежском съезде «Земли и воли», вместо конституции и народовластия, о чем мечтали народовольцы, к императорскому инициалу «А» прибавилась еще одна «палочка». На престол взошел сын убитого царя, ставшийАлександром III. Чувства смятения, страха, неуверенности в царской семье и в правительственных сферах прошли не сразу. Колебания в выборе политики продолжались и после того, как новый император решился казнить первомартовцев и выступил с манифестом о незыблемости самодержавия (29 апреля). Провозглашенный манифестом (инициатором его и автором текста был К. П. Победоносцев) реакционный курс, отказ царизма от каких-либо уступок конституционного характера, не был реализован сразу и сочетался в первое время с тактикой выжидания и «либеральных» заигрываний с «обществом». Лишь убедившись в том, что убийство Александра II не вызвало ни последующих террористических актов, ни массовых выступлений крестьянства (несмотря на экономические трудности и социально-напряженное положение в деревне), ни подъема оппозиционной активности в среде либеральной интеллигенции, правительство приступило к последовательному осуществлению объявленной политики.
Определяя обстановку, сложившуюся в стране к исходу революционной ситуации 1879–1881 гг., В. И. Ленин писал: «…только сила, способная на серьезную борьбу, могла бы добиться конституции, а этой силы не было: революционеры исчерпали себя 1-ым марта, в рабочем классе не было ни широкого движения, ни твердой организации, либеральное общество оказалось
