собственным голосом, уже без иронии»[352].
Действительно, при всех изменениях (модуляциях) в предмете, интонациях и идеологических акцентах бесед «племянника» с «тетенькой», читатель всегда явственно слышит голос самого Салтыкова. Образ «племянника» — объективная художественная реальность. Но Салтыков, верный своей поэтике, не отделяет его вполне от собственного «я». Это позволяет ему непрестанно и субъективно страстно утверждать свои взгляды на исследуемую действительность, освещать ее лучами света своей радикально-демократической идеологии, внушать читателю свои «исторические утешения», хотя оптимизм их никогда почти не свободен вполне от примесей горечи и сомнении[353].
На современников звучание голоса писателя-демократа, идейное могущество его борьбы с растлевающими воздействиями реакции, страстность призывов ко всем видам и формам сопротивления ей, резкое разоблачение «измен либерализма»[354] производили огромное впечатление.
Высоко ценил «Письма к тетеньке» Тургенев, искавший и находивший в них противовес собственным своим невеселым наблюдениям над русской жизнью «из прекрасного далека». Упоминания «Писем к тетеньке» не раз встречаются в переписке Тургенева с Салтыковым 1881–1882 гг.: «Согласен с Вами, что в наше время писательское ремесло стало на Руси чем-то позорным; согласен и с тем, что всякий Разуваев норовит надеть на нашего брата намордник; а все-таки — нет, нет — и выйдет новое письмо к тетеньке — и радуемся, и рукоплещем» (29 декабря 1881 г.); «…последнее «Письмо к тетеньке» — прелесть» (1 февраля 1882 г.); «Получил я Ваше последнее «Письмо к тетеньке»… и без лести скажу Вам, что чтение этого письма было единственным лучом среди дрязг и передрязг, в которых я теперь пребываю» (26 февраля/10 марта 1882 г.); «…в Вашем «Письме к тетеньке» худо только одно, что оно последнее!» (26 мая/7 июня 1882 г.)[355].
Получив же отдельное издание, Тургенев писал Салтыкову: «…великое Вам спасибо за присылку «Писем к тетеньке»; я перечел их с наслаждением… Сила Вашего таланта дошла теперь до «резвости», как выражался покойный Писемский»[356].
Высокую, по-видимому, даже восторженную оценку, дал «Письмам к тетеньке» П. В. Анненков. Он поблагодарил Салтыкова за присылку книги «архиерейским трезвоном во все колокола», о чем сообщил И. С. Тургеневу[357].
«Кто не знает, кто не читал «Писем к тетеньке»?!» — таким риторическим вопросом начинается один из многочисленных отзывов, сопровождавших появление каждого очередного «письма» и выход в свет отдельного издания[358].
Впечатления, которые производили ежемесячные беседы Салтыкова с читателем-«тетенькой», их пафос, ныне давно уже утраченный, отражены не только в печатных отзывах, но и во многих эпистолярных и мемуарных источниках. Суть этих впечатлений хорошо «резюмирована» в воспоминаниях известного историка А. А. Кизеветтера, писавшего: «В течение 80-х годов популярность Салтыкова достигла апогея. Его общественные сатиры читались с упоением. Каждая книжка журнала с его новым «Письмом к тетеньке» составляла своего рода событие… Именно в 80-х годах Салтыков, все расширяя диапазон своей сатиры, превратился <…> в настоящего библейского пророка, силою гневного и властного вдохновения сдергивающего покровы с самых глубоких язв современности. Его грозные обличения стали отливаться в символические образы ослепительной художественной силы. Люди моего поколения отлично помнят, какое громовое впечатление произвела в свое время та сатира Салтыкова, в которой он представил распространившееся в обществе глумление над передовыми идеалами освободительной эпохи в образе «торжествующей свиньи», порешившей «сожрать солнце»[359].
«Письма к тетеньке» находились, в частности, среди тех произведений Салтыкова, которые идеологически подкрепляли в борьбе с самодержавием, реакцией и с теми либералами, которые пошли на сделку с этими силами — либералами «применительно к подлости», — выходивших на арену истории первых пролетарских революционеров в России. Вспоминая о своем участии в создании, вместе с Г. В. Плехановым, В. И. Засулич, П. Б. Аксельродом и др. первой русской марксистской «Группы «Освобождение труда», Л. Г. Дейч свидетельствует: «Как раз летом этого же 1883 года[360] в «Отеч. записках» печатались замечательные «Письма к тетеньке» Щедрина, которые вызывали у Плеханова, да и у всех нас, остальных, большой восторг. Георгий Валентинович приводил из них на память большие выдержки <…> Щедрина он признавал одним из самых умных наблюдателей и наилучшим изобразителем разных сторон русской действительности, что ввиду занятой тогда Плехановым вместе с нами, его единомышленниками, марксистской позиции он считал исключительно важным»[361].
Бывший народоволец, а затем большевик, соратник В. И. Ленина, M. С. Ольминский, много и долго изучавший творчество великого сатирика, писал, что «очень часто обозревал Щедрин разные слои русского населения с <…> главной заботой — найти такой слой, достаточно широкий и сильный, который боролся бы за лучшее будущее, стремился бы к сознательности, к выработке крепких убеждений и к проведению их в жизнь[362]. Попытка «найти такой слой» в лице русской либеральной интеллигенции, персонифицированной в образе «тетеньки», не могла увенчаться успехом. И хотя Салтыков кончает последнее «письмо» уверениями по адресу «тетеньки», что она «сила», что «в делах современности» от нее «зависит многое, почти все», но утверждения эти следует рассматривать скорее как метод преувеличения убежденного агитатора-пропагандиста, просветителя, напряженно, всеми доступными ему средствами стремящегося внушить своей аудитории — российской прогрессивной интеллигенции уверенность в ее социально-политических возможностях, поддержать в ней веру в общественные идеалы и укрепить сознание необходимости борьбы за эти идеалы. Пропаганда «утопий», социальной бодрости, исторического оптимизма, шедшего от глубочайшей убежденности в правоте своего дела, в атмосфере реакции 80-х годов, была, разумеется, огромной морально-политической победой Салтыкова, говорившей о верности его заветам «наследства». Но вместе с тем Салтыков отчетливо сознавал, что объективных признаков, свидетельствовавших об изменении «тетенькиного» обличья в направлении пропагандируемых им идеалов, наличная действительность не давала[363]. В 1882 г. писатель мог наблюдать в социальном характере «тетеньки» скорее лишь усиление настроений общественной пассивности («кругом все молчит…», «…все живое попряталось по углам» и др.) и рост буржуазных элементов в ее идейном обиходе. Вот почему, заканчивая свою беседу с «тетенькой», Салтыков счел необходимым еще раз разъяснить ей основные причины этих явлений, указать на источники, которые их питают, и вновь призвать ее сознать свою пока еще скрытую силу. «Сознайте же свою силу, — призывает Салтыков русскую прогрессивную интеллигенцию, — но не для того, чтоб безразлично посылать поцелуи правде и неправде, а для того, чтоб дать нравственную поддержку добросовестному и честному убеждению. Право, без этой поддержки невозможно сделать что-нибудь прочное». Этот заключительный призыв резюмирует главное в эпистолярных беседах писателя-демократа с «российской публикой», предпринятых с прямым расчетом поддержать общественное мнение страны в его борьбе с наступающими силами «разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции»[364] 80-х годов.
Письмо первое*
Впервые, с нумерацией «I» — ОЗ, 1881, № 7 (вып. в свет 19 июля), стр. 317–328.
Рукописи не сохранились.
Написано летом 1881 г. в Петербурге, незадолго до отъезда (30 июня) за границу. В письме к Н. А. Белоголовому из Висбадена, от 11/23 июля Салтыков сообщал: «В Петербурге кое-что задумал, половину написал, а теперь стал в тупик, хотя в голове и ясно. В июльской книжке (ежели выйдет) прочтете начало проектированного мною целого ряда писем, касающихся исключительно современности. Увидите, что письмо написано сразу; точно так же накануне отъезда написал начало второго письма…»
В первом «письме» дается общая характеристика состояния русского общества — «тетеньки» — в начале послепервомартовской эры. Состояние это Салтыков характеризует многозначительными для всего цикла словами «тишина» и «отрезвление», обозначая ими резкое понижение общественно-политической активности в оппозиционных и либеральных кругах, усиление в них настроений пассивности, индифферентизма, отказ от «бредней», то есть от мечтаний о высоких общественных идеалах и борьбы за них, что во многом облегчало правительству переход к политике реакции. О трудном восприятии Салтыковым этого времени, отразившемся в новом цикле, дают представление слова из цитированного письма его к Н. А. Белоголовому от 11/23 июля 1881 г.: «Такой тоски, такого адского отвращения к жизни я никогда не испытывал…»
Помните ли вы, как мы с вами волновались? Это было так недавно… — Имеется в виду период резкого обострения политической борьбы и общественного возбуждения середины — конца 70-х годов, период кризиса самодержавия и возникновения в стране революционной ситуации.
…зачем вы, тетенька, к болгарам едете? Зачем вы хотите присутствовать на процессе Засулич? Зачем вы концерты в пользу курсисток устраиваете? — Перечисляются некоторые из характерных форм общественной активности периода «второго демократического подъема» в России (Ленин). Восстание 1876 г. против турецкого ига в Болгарии, жестоко подавленное, вызвало горячий отклик в русском обществе. Создавались комитеты помощи, организовывались сбор средств в пользу пострадавших болгар и поездки солидарности к ним. Салтыков глубоко сочувствовал национально-освободительной борьбе болгар и других балканских народов. Но он скептически относился к славянскому движению в России, возглавлявшемуся славянофилами. Кроме того, Салтыков отчетливо видел захватнические цели, которые преследовало царское правительство, выступая под лозунгом «защиты братьев славян». Подробнее об отношении Салтыкова «к славянскому вопросу» см. в его очерке 1876 г. «День прошел — и слава богу» (т. 12 наст. изд.; см. также «Салтыков в воспоминаниях современников», стр. 584–586 и 816–817). Весьма показательным для обостренной общественной обстановки того времени оказался судебный процесс Веры Засулич. Ее судили в 1878 г. за то, что она покушалась на жизнь петербургского градоначальника Трепова. Присяжные вынесли подсудимой оправдательный приговор. Он был встречен громким одобрением присутствовавшей публики. Молодежь, собравшаяся у здания суда, ответила на приговор небывалой еще в России уличной демонстрацией.
К болгарам в пользу Баттенбергского принца агитировать ездит! — Прусский офицер принц Александр Баттенберг, племянник русской императрицы Марии Александровны (жены Александра II), был выдвинут царским правительством на престол созданного после русско-турецкой воины 1877–1878 гг. Болгарского княжества. Проводил реакционную политику. В 1879 г. к Баттенбергу ездили депутации петербургского и московского славянских комитетов.
…Милану прямо в лицо говорит: дерзай, княже! — В 1876 г. сербский князь Милан IV, проводивший реакционную и авантюристическую политику, объявил войну Турции, к которой страна не была подготовлена. Лишь вмешательство России спасло Сербию от поражения. В годы «славянского движения» 70-х годов пользовался в русских славянофильских и сочувствующих им кругах репутацией «героя» национального сербского освобождения.
«Иде́ домув муй? — «Kde domov můj» — слова песни из пьесы чешского драматурга Й. К. Тыла «Фидловачка». Текст песни стал затем национальным гимном. Сейчас составляет первую, чешскую, часть гимна ЧССР.
…ничего нам не нужно, кроме утирающего слезы жандарма! — Сатирически используемый образ жандарма, утирающего слезы, восходит к исполненному сентиментального монархизма рассказу о назначении в 1826 г. гр. А. X. Бенкендорфа шефом жандармов. В ответ на вопрос Бенкендорфа, в чем будут заключаться его обязанности, Николай I будто бы протянул ему платок и сказал: «Вот, отирай им слезы вдовых, сирых и всех несчастных!»
…как вам будет лестно, когда Вас, «по правилу», начнут в три кнута жарить! — Об отношении Салтыкова к законопроекту 1880 г., предусматривавшему «освобождение печати
