как в печати, так и путем прямого осведомления о ней революционеров. Он меняет тему «письма» III и посвящает его вместо «вероломства» — «Священной дружине». Такая замена была отчасти облегчена тем, что новый конкретный объект сатиры включался в общую тему «о содействии общества», уже ранее сформулированную и творчески продуманную.
Принявшись за работу, Салтыков предполагал прислать для сентябрьской книжки два письма — на новом материале — III и IV, тесно связанных между собой. Однако работа шла туго, отчасти по нездоровью писателя, а более всего, нужно думать, из-за трудности самой задачи: провести в легальной печати разоблачение тайного общества, действовавшего под эгидой императорского двора.
Надежда закончить одновременно оба «письма» скоро отпадает. «К сентябрьской книжке я пришлю только одно «письмо» — больше не могу», — извещает Салтыков Н. К. Михайловского из Висбадена 15/27 августа. Работа над «письмом» завершается уже в Париже, куда Салтыков приехал 20 августа/1 сентября. Отсюда оно и было послано в Петербург 29 августа/10 сентября в сопровождении таких слов, обращенных к Н. К. Михайловскому: «Вместе с сим посылаю 3-е письмо к тетеньке… Не знаю, как и кончил статью. Думаю, что она и неудовлетворительна и не весьма цензурна». В последнем предположении Салтыков не ошибся. «Письмо» III произвело в цензуре подлинный переполох. При этом, однако, по вопросу о запрещении его или только об изменении отдельных мест возникли разногласия между цензорами разных рангов, включая и самого министра внутренних дел гр. Н. П. Игнатьева, которому докладывалось «дело». Непримиримее других оказался постоянно наблюдавший за «Отеч. зап.» цензор Н. Лебедев. Он настаивал на том, что статья «подлежит уничтожению в целости и что исключение нескольких более или менее резких мест, отличающихся нахальностью, — этим предлагало первоначально ограничиться Главное управление по делам печати, — едва ли может устранить тот возбуждающий характер статьи, которым она отличается». В подтверждение своей мысли, Лебедев указывал на «направление статьи, имеющее целью представить общественное положение России в самом мрачном виде и предать позору и <…> оплеванию все меры честных людей, стоящих на стороне правительства и готовых к борьбе с враждующими элементами». По основному пункту обвинения, по вопросу о «Священной дружине» (наименование это, впрочем, не употреблялось, цензоры всюду пользуются салтыковским псевдонимом), Петербургский цензурный комитет (повторяя слова из донесения Н. Лебедева) считал необходимым предупредить Главное управление, «во-первых, что учреждение общества частной инициативы спасения, известное не из официальных источников, а только по слухам, принадлежит к числу внутренних и не подлежащих оглашению событий августейшего дома; во-вторых, что личный состав этого общества, включающего в себя, быть может, и членов августейшего семейства, не может быть ни оглашен, а тем менее подвергаем позору и осмеянию, и что вследствие сего статья Щедрина не может быть опубликована без установленного законом предварительного одобрения министра императорского двора». Но министром императорского двора был в это время гр. И. И. Воронцов-Дашков, стоявший во главе «Священной дружины» и выведенный в «письме» III под именем Амалат-бека; он-то и должен был участвовать в решении судьбы салтыковской сатиры. «Письмо» было вырезано по требованию министра внутренних дел гр. Игнатьева, предварительно ознакомившего с его содержанием Александра III[401]. Среди читателей «письма», по-видимому, специально для этого размноженного, был также ряд министров и сановников, в частности, член Государственного совета А. В. Головнин и Д. А. Милютин. В дневнике последнего записано под 29 ноября 1881 г.: «…писал сегодня А. В. Головнину, возвращая ему присланный им для прочтения оттиск не пропущенной цензурою статьи Салтыкова (Щедрина), одного из «Писем к тетеньке». Это одна из самых злых сатир его на современное настроение в Петербурге. Смешно, и в то же время крайне грустно»[402].
Попытки Салтыкова по возвращении из Парижа (вернулся 22 сентября/4 октября) «личными переговорами», в том числе с министром Игнатьевым, уладить дело и добиться помещения «письма», «с некоторыми изменениями», в следующей, октябрьской книжке ни к чему не привели[403].
Тем не менее «третье письмо» дошло, хотя и окольным путем, до своей адресатки — «тетеньки». В том же 1881 г. оно было напечатано в № 46 женевского издания «Общее дело» и вскоре после того вышло и отдельным изданием (Женева, M. Elpidine, 1882), три раза затем повторенным[404]. Но, кроме того, немедленно после запрещения, статья быстро распространилась подпольным путем в разного рода списках и гекто-литографированных изданиях и ходила «по рукам со всевозможными комментариями»[405]. Среди подпольных изданий «третьего письма» существовало и литографированное издание, сделанное специально по заказу «Добровольной охраны» и «Священной дружины», то есть, нужно думать, по заказу Воронцова-Дашкова[406]. В легальной русской печати «письмо» III впервые (крайне неисправно) было напечатано в 1892 г. в XI томе «Собрания соч.» Щедрина издания «наследников автора»[407].
В настоящем издании «письмо» печатается по тексту страниц, вырезанных из ОЗ, 1881, № 9[408].
Стр. 471. Обратимтесь-ка мы к содействию общества. — Обращение к обществу с призывом о содействии в деле борьбы с «крамолой» было предпринято самодержавием вскоре после убийства Степняком-Кравчинским шефа жандармов Мезенцева. 20 августа 1878 г. в «Правительственном вестнике» был опубликован текст этого обращения, в котором между прочим говорилось: «Правительство должно себе найти опору в самом обществе и потому считает необходимым призвать к себе на помощь силы всех сословий русского народа для единодушного содействия ему в усилии вырвать с корнем зло, опирающееся на учение, навязываемое народу при помощи самых превратных понятий и самых ужасных преступлений».
«Общество» вначале реагировало на этот призыв, ставший основным лозунгом внутренней политики самодержавия периода его кризиса на рубеже 70-80-х годов, весьма слабо и к «содействиям» отнеслось пассивно. Однако по мере усиления революционного террора «Народной воли» положение с «содействиями» стало меняться. Консервативно-реакционные слои населения стали довольно активно участвовать в «политике содействия». Правительство же стремилось всячески поощрять эту политику, отчасти демагогическую, отчасти же свидетельствовавшую об усилиях самодержавия расширить и упрочить свою социальную базу. Так, например, циркуляр гр. Игнатьева при вступлении его в должность министра внутренних дел главным образом был посвящен указаниям на необходимость и важность «постоянного и живого содействия общественных сил страны» «поставленной правительством задаче искоренения крамолы». Циркуляр приглашал всех «честных людей страны» «собственным начинанием» и «энергичным действием» помочь полиции в деле борьбы с «мятежным духом» и т. д. и т. п. («Правительственный вестник», 1881, 6 мая, № 98.) Таким образом, обращаясь к теме «содействия», Салтыков обращался к специальной разработке одной из наиболее острых общественно-политических тем тех дней, которая эпизодически затрагивается почти и во всех других «письмах».
Чиновничество-то, ведь, оказывается, не благоустроило нас, а погубило… Так вопиют все современные русские мудрецы, и те, которые заражают своим дыханием воздух Москвы, и те, которые собственным иждивением издают брошюры в Берлине и Лейпциге. — Речь идет здесь о модных в то время реакционно-славянофильских «народных», «земских» и т. п. политических программах «спасения России» путем обращения к «народу», заключающему в себе «громадные и не использованные еще силы для устоев» (подразум. — самодержавия)[409]. Общим для всех этих программ было то, что в них резко критиковалась царская бюрократия, ее слабость, неумелость, ее «либерализм» в борьбе с «крамолой» и, наконец, ее оторванность от «подлинно охранительных сил народа» (там же). Говоря о «Москве», Салтыков имеет в виду все тех же Каткова и Аксакова с их газетами «Моск. вед.» и «Русь»; под «мудрецами», издающими брошюры в Берлине и Лейпциге, следует разуметь в первом случае известного либерального славянофила и земца А. Кошелева, издавшего летом 1881 г. в Берлине (изд. Б. Бера) брошюру под названием «Где мы? Куда и как идти?», и во втором случае не менее известного в свое время генерала и реакционного публициста Р. А. Фадеева и министра двора И. И. Воронцова-Дашкова, издавших тоже летом 1881 г. в Лейпциге анонимно свои нашумевшие «Письма о современном состоянии России»[410].
И вот на наш клич изо всех щелей выползают «содействователи». — Характеристика выводимых «содействователей» и их проектов «приведения» обывателя «к одному знаменателю» остро памфлетна по отношению к тем проектам реформ, «конфиденциальных записок», «верноподданнических адресов» и т. п., с которыми в изобилии выступали после 1 марта 1881 г. и деятели реакционного лагеря, и либеральные бюрократы, и земцы. Сначала выводятся апологеты сильной власти — Ивановы, Федотовы, Пафнутьевы. Из них последний, Пафнутьев, метит в выше упомянутого генерала Фадеева, а второй — Федотов — в некоего, ныне совершенно забытого националистического публициста, Д. Губарева и в его вышедшую в 1881 г. в Штутгарте (под инициалами Г. Д.) книгу «Что народу нужно?» — цитаты из которой приводятся в салтыковском тексте. Затем следуют «разных шерстей ублюдки» с феодально-аристократическими титулами («князь», «маркиз», «барон») и с иностранными, а также «инородческими» фамилиями, этимология которых содержит в себе скрытый семантический материал для эмоционально-сатирической характеристики персонажа. Так, например, слово «ферфлюхтер» (verflüchfer) значит по-немецки — проклятый, слово «шассе-круазе» (chasser-croiser) взято из французской танцевальной терминологии и, в данном случае, обозначая человека-перебежчика, предателя, может быть переведено по-русски выражением «и нашим и вашим».
Ноздрев — Ноздрев, как тип «содействователя», характерен не столько для основного контингента членов «Священной дружины», вербовавшихся преимущественно из среды аристократической, военной, так называемой золотой молодежи, сколько для тех реакционно-крепостнических элементов земства, для тех дворянских «корнетов», которые, «прогорая» в своих помещичьих палестинах, толпами устремлялись в Петербург для всяческих авантюрных «содействий», добывая себе бюрократическую карьеру и становясь здесь «деятелями». Такое понимание образа «Ноздрева» вытекает как из его предыдущей литературной биографии, данной Гоголем, так и из ее продолжения, дописанного Салтыковым: Ноздрев — «прогоревший консерватор», сделавший удачный донос и ставший деятелем-охранителем.
«Общество частной инициативы спасения» — как уже указывалось, сатирическое обозначение «Священной дружины» или, как ее называли сами дружинники, «Святой дружины» (см. о ней выше, на стр. 666). В упомянутой зарубежной брошюре Р. Фадеева и И. И. Воронцова-Дашкова «Письма о современном состоянии России» имеется рассуждение о пассивности общества, о практических трудностях привлечения его к делу борьбы с «крамолой». Указывая, что «обществу в массе известно о заговоре едва ли менее, чем правительству», что общество «заговору не сочувствует, однако ж молчит о нем», авторы видят причину этой пассивности в том, что бюрократия и полиция задушили «общество» и не дают ему никакого «простора действия», при наличии которого члены общества встали бы всеми силами и сообща противодействовать пагубному направлению»… «и не колеблясь соединили бы свои усилия с усилиями правительства». Как «наглядный образчик» к сказанному авторы приводят такой известный им эпизод. «К одному из первых наших писателей <Достоевскому. — С. М> явился молодой человек и рассказал, что недавно еще он был ярым нигилистом, членом тайных лож, но, прочитав
