у одного пахаря косулю и разбил вдребезги, но только что бросился к другому пахарю, чтоб борону разнести, как все испугались, и в одну минуту поле опустело. Тогда он разметал только что сметанный стог сена и убежал.
Воротился в город. Знает, что надобно его с четырех концов запалить, а каким манером — не понимает. Вынул по привычке из кармана коробочку спичек, чиркает, да не тем концом. Взбежал на колокольню и стал бить в набат. Звонит час, звонит другой, а что за причина — не понимает. А народ между тем сбежался, спрашивает: где, батюшко, где? Наконец устал звонить, сбежал вниз, опять вынул коробку со спичками, зажег их все разом, и только было ринулся в толпу, как все мгновенно брызнули в разные стороны, и он остался один. Тогда побежал домой и заперся на ключ.
Сидит неделю, сидит другую; вреда не делает, а только не понимает. И обыватели тоже не понимают. Тут-то бы им и отдышаться, покуда он без вреда запершись сидел, а они вместо того испугались. Да нельзя было и не испугаться. До тех пор все вред был, и все от него пользы с часу на час ждали; но только что было польза наклевываться стала, как вдруг все кругом стихло: ни вреда, ни пользы. И чего от этой тишины ждать — неизвестно. Ну, и оторопели. Бросили работы, попрятались в норы, азбуку позабыли, сидят и ждут.
А у него между тем опять рассуждение прикапливаться стало. Однажды выглянул он в окошко и как будто понял.
— Кажется, я одним своим нерассудительным видом настоящий вред сделал! — воскликнул он и стал ждать: вот сейчас соберутся перед домом обыватели и будут каторги просить.
Но, сколько он ни ждал, никто не пришел. По-видимому, всё уже у него начеку: и поля заскорбли, и реки обмелели, и стада сибирская язва посекла, и письмена пропали, — еще одно усилие, и каторга готова! Только вопрос: с кем же он устроит ее, эту каторгу? Куда он ни посмотрит — везде пусто; только «мерзавцы», словно комары на солнышке, стадами играют. Так ведь с ними с одними и каторгу устроить нельзя. Потому что и для каторги не ябедник праздный нужен, а коренной обыватель, работяга, смирный.
Рассердился. Вышел на улицу, стал в обывательские норы залезать и поодиночке народ оттоле вытаскивать. Вытащит одного — приведет в изумление, вытащит другого — тоже в изумление приведет. Но тут опять беда. Не успеет до крайней норы дойти — смотрит, ан прежние* опять в норы уползли…*
Тогда он решился. Вышел из ворот и пошел прямиком. Шел-шел и пришел в большой город, в котором вышнее начальство резиденцию имело.
Смотрит — и не верит глазам своим! Давно ли в этом самом городе «мерзавцы» на всех перекрестках программы выкрикивали, а «людишки» в норах хоронились — и вдруг теперь все наоборот! Людишки, без задержки, по улицам ходят, а «мерзавцы» в норах попрятались!
Куда ни взглянет — везде благорастворение воздухов и изобилие плодов земных. Зайдет в трактир — никогда, сударь, так бойко не торговали! Заглянет в калашную — никогда столько калачей не пекли! Завернет в бакалейную лавку — икры, сударь, наготовиться не можем! сколько привезут, столько сейчас и расхватают!*
— Что за причина? — спрашивает он у знакомых и незнакомых, — какой такой настоящий вред вам учинен, от которого вы вдруг так ходко пошли?
— Не от вреда это, — отвечают ему, — а напротив. Новое начальство у нас нынче; оно все вреды упразднило. От этого так у нас и хорошо.
Отправился ретивый начальник по начальству. Видит: дом, где начальник живет, новой краской выкрашен; швейцар — новый, курьеры — новые. А наконец и сам начальник — с иголочки. От прежнего начальника вредом пахло, а от нового — пользою. Прежний начальник сопел, новый — соловьем щелкает. Улыбается, руку жмет, садиться просит… Ангел!
Делать нечего, стал он докладывать. И что дальше докладывает, то гаже выходит. Так, мол, и так, сколько ни делал вреда, а пользы ни на грош из того не вышло. Не может отдышаться вверенный край, да и шабаш.
— Повторите! — не понял новый начальник.
— Так и так. Никаким манером до настоящего вреда дойти не могу!
— Что такое вы говорите?
Оба разом встали и смотрят друг на друга. И вдруг новый начальник вспомнил, что он сам сколько раз в этом смысле для своего предместника циркуляры изготовлял.
— Ах, так вы вот об чем! — расхохотался он. — Но ведь мы уж эту манеру оставили! Нынче мы вреда не делаем, а только пользу. Ибо невозможно в реку нечистоты валить и ожидать, что от сего вода в ней слаще будет. Зарубите это себе на носу.
Воротился ретивый начальник в вверенный край, и с тех пор у него на носу две зарубки. Одна (старая) гласит: «достигай пользы посредством вреда»; другая (новая): «ежели хочешь пользу отечеству сделать, то…» Остальное на носу не уместилось.
Но иногда он принимает одну зарубку за другую. Тогда выходит так: что ел, что кушал — все едино».
Сказочка Очищенного всем понравилась. В особенности всех утешило то, что участь вверенного края разрешилась, по возможности, благополучно. Одна Фаинушка, по наивности, предъявила некоторые сомнения. Сначала обеспокоилась тем: каким образом могло случиться, что ретивый начальник так долго не знал, что́ в главном городе новое начальство новые порядки завело? — на что Глумов резонно ответил: оттого и случилось, что дело происходило в некотором царстве, в некотором государстве, а где именно — угадай! Потом изъявила сожаление, зачем новое начальство старую зарубку на носу у ретивого начальника не только не уничтожило, а даже как будто в силе оставило? — на что́ Глумов тоже резонно объяснил: затем и оставило, что, может быть, понадобится.
— Не для того мы, мой друг, здесь собрались, чтоб критиковать, — прибавил он солидно, — а для того, чтобы время с пользою провести. Вот и я спервоначалу думал: какой, мол, оболтус этот ретивый начальник, ишь ведь что выдумал! — а теперь и сам вижу, что без того, чтоб городок-другой не спалить, ихнему брату нельзя. Управить ведь нужно, а как ты управишь, коль скоро у тебя в руках нет ни огня, ни меча? Так-то. Ну да ладно; чья теперь очередь рассказывать? Онуфрий Петрович! ты, кажется, жизнеописание свое хотел рассказать… начинай, друг!
Но злополучный меняло, вместо того чтоб приступить к рассказу, вынул из кармана замасленную бумагу, в роде ласочного счета, и предъявил ее нам, сказав:
— Вот моя жизнь!
1-й гильдии купца Онуфрия Петровича Парамонова
В 1818 году, Иануария 15-го, при рождении плачено:*
Руб. К. Попам 100 — В нижний земский суд 100 — Прочим судиям 100 — В 1826 году, Иулия 30-го, при принятии
родителями печати, якобы в сонном виде
сие случилось, плачено всем вопче…. 5000 — Тогда же покупано для господина исправника: Икры бочонок 15 50 Балыков пара 16 65 Вина Марсалы 30 — Детям исправницким орехов 1 25 Попу Миките сантуринского 12 — Со 1818 по 1838 г. плачено: За нехождение по 100 р. ежегодно попу. 2000 — За «житие» в земский суд 7350 — В 1829 году за одоление победы над турками* дадено 750 — Дозде ассигнациями В 1838, по случаю переложения ассигнаций на серебро,* всем вопче. Господи благослови! 1000 р. серебром В 1839 г., Иануария 15-го, по случаю совершенных лет и принятия малой печати, якобы в сонном виде произошло 5000 — Приезжал чиновник из губернии для ревизии по оному же делу; дадено 7000 — Ему же часы с репетицией 350 — По сему же случаю начальнику губернии, на вдов и сирот 5000 — На украшение монастырей 5000 — В 1842 г. по случаю учреждения губернских правлений* 6000 — По сему же случаю исправнику тарантас покупан 300 — С 1838 по 1845 г. за продолжение жития по 1000 р. 7000 — За нехождение 3500 — В 1845 году в Петербург поехали, в Ряжске исправник хотел следствие о растрате вверенного имущества начать. Плачено 2000 — То же в Рязани 1500 — То же в Коломне 1500 — Бронницы ночью проехали 100 — В Москве хотели в Сибирь сослать 15000 — В Клину за освидетельствование 500 — В Твери то ж 1000 — В Торжке 750 — В Вышнем Волочке 1000 — В Валдае колокольчиков накупили 5 — В Крестцах ямщик задами провез 100 — В Новгороде губернатор на чашку чая звал 3000 — Приехали в Петербург 50000 — В 1846 году от министра генерал всех вопче тревожил* 45000 — Особливо тревожил 50000 — В 1847 году статский советник тревожил* 25000 — В 1849 году по случаю победы одоления над мятежными венграми* 15000 — На усиление средств 10000 — В 1853 году на армии и флоты* 75000 — В 1854 году на тот же предмет 50000 — В 1855 году по случаю окончания в знак радости* 50000 — С 1845 по 1856 г. оклад по 6 000 р. в год 66000 — В 1857 году, по случаю дороговизны припасов, оклад увеличен до 10 000 р. в год, причем на вопрос: «а кроме сего?» ответствовано: «посмотрим» — В 1858 году за «посмотрим» 10000 — В 1862 году но случаю реформы окончания* 10000 — В 1863 году призывал генерал и чаем потчевал.* Дадено на общеполезное устройство 25000 — В 1864 году оному же генералу на покупку имения взаймы дадено 40000 — В 1865 году, по*поводу разных случаев*
внезапностей 30000 — В сем же году немецкий прынец приезжал, чай у нас в доме кушал, взаймы дадено 6200 — Оный же прынец, отъезжая, вновь взаймы выпросил 6200 62 Адъютанту его 3000 — Прочим всем 3200 — В 1866 году по случаю свободы книгопечатания 50 — В 1867 году на предметы вопче 5000 — В 1870 году квартальному надзирателю на университеты 600 — В 1871 году ему же на распространение здравых понятий 1000 — В 1872 году ему же на памятник Пушкину* 15 В 1873 году призывал генерал. На усиление средств 16000 — В 1874 году на устройство асфальтовой
мостовой 7200 — В 1875 году на сады и увеселения 2000 — В 1876 году на издание лексикона 100 — В 1877 году в квартал на потреотизм* 95000 — В 1878 году на сей же предмет 87000 — В 1879 году призывал генерал. На усиление
