для потехи «улицы»)[89], упреками в односторонности «безотрадного» взгляда на жизнь, в неумении отражать «современность»[90]. Критики же либерально-демократической печати восприняли «Современную идиллию» каккрупнейшее литературно-общественное событие: среди «черных дней» «ум и чувство читателя отдыхают над «Современной идиллией», которая будит «мужественные и честные гражданские чувства» и свидетельствует, что «не вовсе оскудела наша литература» — читаем в журнале «Дело»[91]; по утверждению другого рецензента, Салтыков здесь «словно говорит не от одного своего лица, но от лица всех лучших людей русского общества», поэтому «ни один писатель не читается так жадно»[92]. Следует признать, что текущая критика в общем справлялась с задачей истолкования нового произведения («Голос», «Эхо», «Сын отечества», «Одесский вестник» и другие издания посвятили ему целые серии статей), хотя, конечно, не охватывала всей идейной полноты романа и, оставаясь в целом на либеральных позициях, иногда пыталась смягчить непримиримую резкость салтыковского отрицания (этим в особенности грешат многочисленные статьи Арс. Введенского, собранные впоследствии в его книге «Литературные характеристики», СПб., 1903).

Отзывы на «Современную идиллию» позволяют проследить рост значения Салтыкова в глазах критики: если по поводу первых глав по инерции повторились старые упреки в идейной «неясности» и «легкости» салтыковской сатиры, то в 1882 г. к большинству рецензентов, даже недоброжелательных, уже пришло ощущение ее литературного масштаба. Делаются обычными сравнения Салтыкова с величайшими сатириками русской и мировой литературы: Ювеналом, Свифтом, Рабле[93], становится ясно, что он «достойно занял место Гоголя»[94]. Возникают попытки постичь художественную природу салтыковской сатиры: был понят ее неподражаемый стиль[95], замечена глубокая трагическая подкладка: «горький смех»[96], «трагические глаголы, что «жгут сердца людей»[97]. Но вполне принять смелость и глубину сатирического творчества Салтыкова оказалось не под силу рядовой газетно-журнальной критике, так и не расставшейся с упреками в излишествах «преувеличения» и «шаржировки».

Это смогли сделать корифеи русской литературы, оставившие глубокие и тонкие оценки «Современной идиллии». Неотразимую силу первых глав романа (публикации 1877–1878 гг.) лаконично охарактеризовал И. А. Гончаров: «читатель злобно хохочет с автором над какой-нибудь «современной идиллией»[98]. Продолжение вызвало восхищение И. С. Тургенева: «Такого полета сумасшедше-юмористической фантазии я даже у него не часто встречал» (П. В. Анненкову 25 сентября 1882 г.); «с <…> наслаждением прочел я <…> Вашу «Современную идиллию» <…> Сила Вашего таланта дошла теперь до «резвости»…», «прирожденная Вам vis comica никогда не проявлялась с большим блеском» (М. Е. Салтыкову 24 сентября 1882 г., 31 октября 1882 г.)[99]. По глубокому замечанию П. В. Анненкова, новые главы «Современной идиллии» «открывают бесконечные галереи для мысли <…> Что за размах у человека!»[100].

По воспоминаниям Г. А. Русанова, очень ценил роман Л. Н. Толстой, он особенно выделил «суд над пискарями», цитировал на память и считал «прелестным» изображение «взволнованных лоботрясов» и нашел слова высокой похвалы для салтыковского стиля: «Хорошо он пишет <…> икакой оригинальный слог выработался у него», «великолепный, чисто народный, меткий слог»[101].

6

«Современная идиллия» публиковалась в журнале «Отечественные записки» в 1877, 1878 и 1882–1883 гг.

Первый рассказ, напечатанный под заглавием «Современная идиллия» в февральской книжке «Отечественных записок» за 1877 г., имел первоначально самостоятельное значение (см. выше стр. 300). В мартовской и апрельской книжках журнала появилось продолжение «Современной идиллии» под номерами II и III. Таким образом, со второго рассказа была введена нумерация, что свидетельствовало об оформлении замысла крупного произведения, состоящего из целого ряда глав.

Возобновление публикации «Современной идиллии» через год, в февральской книжке «Отечественных записок» за 1878 год, ознаменовалось серьезным цензурным инцидентом, о котором Салтыков писал А. М. Жемчужникову 28 марта: «статью мою цензура из книги вырезала». Цензор Лебедев усмотрел в ней глумление «над происхождением нашего государства от основания его до настоящего времени»[102]. Поэтому в следующей, мартовской книжке «Отечественных записок» указан только номер IV, а вместо текста — три ряда точек; глава же V журнальной редакции, напечатанная в этой книжке, начиналась с объяснения и краткого пересказа запрещенного текста. Кроме того, в примечании автор напомнил читателям содержание очерков, опубликованных в 1877 г. (см. стр. 336).

Журнальная публикация «Современной идиллии» в 1878 г. оборвалась на главе IX. Судя по примечанию в черновой рукописи незаконченной и неопубликованной главы X (см. раздел «Из других редакций» и прим. к нему стр. 377–378), Салтыков намеревался продолжить «Современную идиллию» в 1879 г., однако печатание ее возобновилось лишь в сентябре 1882 г. главой XII. По мнению Б. М. Эйхенбаума, за время перерыва в публикации Щедрин, по-видимому, «пересмотрел напечатанное раньше и разделил очерки II и III на два, так что вместо девяти очерков получилось одиннадцать» (Изд. 1933–1941, т. XV, стр. 589).

После завершения журнальной публикации (ОЗ, 1883, № 5) в том же 1883 г. появилось отдельное издание «Современной идиллии», единственное при жизни Салтыкова («Современная идиллия», Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). Изд. книгопродавца Н. П. Карбасникова. СПб., 1883), Для отдельного издания журнальный текст был доработан.

Таким образом, с гл. XII нумерация глав в журнальной публикации и в отдельном издании совпадает. В Изд. 1883 Салтыкову удалось напечатать главу IV, ставшую теперь VI, вырезанную цензурой из «Отечественных записок».

Кроме того, текст журнальной публикации подвергся при подготовке отдельного издания довольно значительной стилистической правке: главы I-Х были сокращены, главы XXVI–XXVIII — расширены, частично за счет введения рукописных вариантов.

«Современная идиллия» вошла в состав седьмого тома Сочинений М. Е. Салтыкова (Н. Щедрина) — СПб., 1889, изд. автора, вышедшего из печати между 9 и 15 ноября 1889 г. В этом издании текст романа не претерпел сколько-нибудь существенных изменений.

Рукописи «Современной идиллии» дошли до нас далеко не полностью: сохранились, главным образом, черновые редакции, частично — наборные рукописи «Отечественных записок» (все — в ИРЛИ)[103] Рукописи содержат многочисленные разночтения, варианты, отрывки, не вошедшие в печатный текст.

В основу настоящего издания «Современной идиллии» положен текст Изд. 1883, сверенный со всеми печатными и рукописными источниками, указанными выше (изучение их впервые было осуществлено К. Халабаевым и Б. Эйхенбаумом при подготовке Изд. 1933–1941). Наиболее существенные варианты и разночтения, имеющиеся в тексте рукописи и журнальной публикации, приводятся в текстологических разделах примечаний. В разделе «Из других редакций» помещена незаконченная рукописная редакция главы X, не вошедшей в печатный текст, и четвертая редакция «Сказки о ретивом начальнике» из главы XX.

I*

Впервые — ОЗ, 1877, № 2 (вып. в свет 28 февраля), стр. 513–530, под заглавием «Современная идиллия», без нумерации, с датой под текстом «21 февраля 1877 г.»

Сохранились: 1)отрывок черновой рукописи со слов: «ранние обедни справлять» (стр. 10, строка 1 сн.), кончая словами: «Давно мы так не хохотали» (стр. 21, строка 4 сн.) и 2) наборная рукопись «Отечественных записок» рукой Е. А. Салтыковой, с правкой автора.

При подготовке Изд. 1883 рассказ получил порядковый номер I, текст его был сокращен, в частности, снято окончание, завершавшее в журнальной публикации рассказ как самостоятельное произведение:

Стр. 22. После абзаца: «На другой день я проснулся…» —

С тех пор прошло много лет, и мы всё «годим». Все дни мы проводим неразлучно с Глумовым, ни йоту не отступая от условленной программы и разнообразя ее только тем, что одна неделя проводится у меня на квартире, а другая — на квартире у Глумова.

В течение всего этого времени мы ни разу не почувствовали себя больными и, постепенно разъедаясь, дошли, наконец, до того, что сделались поперек себя толще. Но и это не отягощает нас, а как будто даже радует. Толщина не произвела в нас одышки, а только придала сановитости. Щеки у нас румяные, мяса белые и крепкие, как кипень, зубы все целы, а глаза смотрят так ясно, что не один директор департамента вчуже завидует нам.

Я не скажу даже, чтоб нам было скучно. Жизнь самая однообразная представляет возможность для бесчисленного множества таких спутанных комбинаций, которых, с первого взгляда, даже угадать нельзя. Что может быть проще первых десяти числ, а между тем какую путаницу можно при помощи их произвести! Так-то и жизнь. Нужно исключительно предаться процессу существования, чтобы понять это. Предайтесь ему, раздробите жизнь на мелкие кусочки, и вы увидите, сколько маленьких и очень затейливых фигурок можно из этих кусочков составлять.

Мы именно так и поступаем. Имея в запасе целый мешочек таких кусочков, мы каждый день вынимаем из него столько, сколько нужно, и складываем из кусочков самые разнообразные, а порою даже совсем неожиданные фигуры. Уверяю вас, что никогда не случалось, чтобы одна фигура точь-в-точь была похожа на другую.

Мы каждый день колесим по Петербургу, но переулков, в которых мы еще не были, право, осталось еще на многие годы ежедневного гулянья. Мы каждый день играем в сибирку, но таких комбинаций игр, которые еще никогда не приходили, но могут прийти — тоже осталось на многие годы.

Как бы то ни было, но «ходить» и «жить» — понятия вовсе друг с другом ненесовместимые. Это до такой степени верно, что я только на днях почувствовал первый позыв прихоти, но притом прихоти самой скромной и законной. Мне захотелось описать один из дней того жизненного периода, в продолжение которого нам суждено «годить». Я сообщил об этом намерении Глумову, и тот одобрил мой план.

— Теперь, — сказал он, — когда твои мысли и чувства достаточно устоялись, нет резона и прихоти не исполнить. Пиши.

Я написал то самое, с чем читатель сейчас познакомился, и прочитал мой рассказ Глумову. И его он одобрил.

— Ничего, мой друг, — сказал он, — чистенько. Мыслей маловато, на диалоги немножко смахивает, да по теперешнему суетливому времени другой литературы и не требуется.

Мало того: я понес мой труд к Алексею Степанычу — и он тоже похвалил.

— Прекрасно, голубчик, даже очень хорошо, — поощрил он меня. — То-то ведь в вас и дорого, что легкий этот дух в вас есть!

А коли есть «легкий дух» — значит, прочая вся приложится.

Тема «существовательства», основная в этой главе, связывает ее с очерком «День прошел — и слава богу!» из цикла «В среде умеренности и аккуратности».

Глава, по-видимому, содержит полемический подтекст: почти одновременно та же тема была затронута в охранительной литературе. На протяжении 1875–1876 гг. «Русский вестник» печатал сенсационные «разоблачительные» рассказы ренегата революционного движения А. А. Дьякова-Незлобина «Кружок (Из записок социал-демократа)», «В народ!». В последнем рассказе «единственным принципом» героя-«революционера» объявлено «убеждение <…> в том, что человеку просвещенному необходимо есть, спать и вообще совершать физиологические процессы беспрепятственно» (PB, 1876, № 9, стр. 170). Вполне возможно, что Салтыков, следивший за обращением Незлобина в благонамеренность (см. письмо к M. M. Ковалевскому от 28 сентября 1880 г.), сатирически откликнулся на его «разоблачения» и здесь.

В главе обнаруживается сложное соотношение с «Дневником писателя» Ф. М. Достоевского. Оба писателя,