голове так решил, и следственно решения этого никто изменить не может! Да помилуйте, черта же ли ему надобно! Вы взгляните на меня! (Протягивает вперед руки, как будто держит вожжи.)
Забиякин. Да, конструкция настоящая полицейская… однако случаи бывают всякие… Вот третьего года приезжал сюда в полицеймейстеры проситься… мужчина без малого трех аршин был, даже страшно смотреть машинища какая! однако ему отказали, а дали место этому плюгавому Кранихгартену.
Живновский. Да нет! да вы поймите, ведь этого нельзя! на меня посмотреть так картина! А у этого трехаршинного, верно, изъян какой-нибудь был. (Решительным тоном.) Нельзя этого!
Забиякин. А что вы думаете? может быть, и в самом деле изъян… это бывает! Я помню, как-то из Пермской губернии проезжали здесь, мещанина показывали, с лишком трех аршин-с. Так вы не поверите… точный ребенок-с! до того уж, знаете, велик, что стоять не в силах. Постоит-постоит для примеру — да и сядет: собственная это, знаете, тяжесть-то его так давит.
Живновский. Как же вот и не сказать тут, что природа-то все премудро устроила… вот он готов бы до небес головой-то долезти, ан ему природа говорит: «Шалишь! молода, во Саксоньи не была! изволь-ка посидеть!» Ахти-хти-хти-хти! все, видно, мы люди, все человеки!
Забиякин (крепко сжимая ему руку). Именно так, поручик, именно так! Святую вы истину сказали: все мы люди, все человеки!
Живновский. Однако ж и в самом деле сиятельный-то князь что-то долго поворачивается! У меня, значит, и в животе уж дрожки проехали — не мешало бы, знаете, выпить и закусить… А вы, чай, с Настоем Ерофеичем тоже знакомы?
Забиякин. У нас в полку его Настасьей Ерофевной прозывали… как же-с, пью.
Живновский. Ха-ха! Настасья Ерофевна! А надо правду сказать, что наш брат военный, как уж скажет что, так именно, можно сказать, помелом причешет!
Налетов (в нетерпении останавливаясь посреди залы). Э… однако это просто терпенья никакого недостает! быка, что ли, они там едят! Даже Разбитной не идет. (Становится против Хоробиткиной и устремляет на нее свое стеклышко. В сторону.) А недурна! есть над чем позаняться. (Вслух ей.) Э… вы, сударыня, верно, тоже с просьбой к князю?
Хоробиткина (потупляя глаза и зарумяниваясь). Точно так-с; только их сиятельство чтой-то уж очень долго держут…
Налетов. Да вы бы сели, сударыня. (Подает стул Хоробиткиной, которая жеманится.)
Живновский (Забиякину). Это значит, пошел наш сокол по клюкву по ягоду!
Хоробиткина. Помилуйте-с, вы слишком учтивы, граф!
Налетов. Это наш долг служить прекрасному полу. (Садится возле нее.) Э… а у вас, верно, какое-нибудь важное дело? Мамаша обидела? (подражая произношению маленьких детей) платьица хорошенького не купила? куколку не подарила? конфетки не дала?
Хоробиткина (рдея). Ах, какие вы насмешники! разве я маленькая, чтобы мне в куклы играть?
Налетов. Еще бы! ну, признайтесь, давно ли вы ходить начали? все, чай, «мамаса», «папаса»! Ну, признайтесь!
Хоробиткина (наивничая). Помилуйте-с, как это возможно! Я уж два года замужем!
Налетов. Э… не может этого быть! вы на себя клевещете! да, впрочем, это известная замашка детей прибавлять себе лета… (Детским произношением.) Ну, пьизнайтесь, больсой оцень хоцется быть?
Живновский (Забиякину). Ишь, шельма, как тает! молодец он, а все, знаете, не то, что в наше время бывало… орлы! Налетишь, бывало, из-за сизых туч, так все эти курочки словно сожмутся, даже взглянуть не смеют: просто, трепет какой-то!
Сцена III
Те же и Шифель, который, несколько избочившись по-камергерски и забегая вперед правою ногою, намеревается перейти через приемную комнату во внутренние покои.
Налетов (быстро устремляясь навстречу Шифелю). А! Самуил Исакович! спаситель! хоть бы вы нашему князю диету предписали! шутка ли! целых полчаса здесь изнываю, покуда его сиятельство изволит завтракать.
Шифель. Да, князь любит покушать. Знаете, mens sana in corpore sano[60], a y кого тело в добром здоровье да совесть чиста, так желудок ужасно какую массу переваривает… а у нашего князя именно чистая совесть!
Налетов. А вы к нему?
Шифель. Нет, я к княжне: она у нас что-то прихварывает. Я и то уж сколько раз ей за это выговаривал: «Дурно, ваше сиятельство, себя ведете!», право, так и выразился, ну и она ничего, даже посмеялась со мною. Впрочем, тут наша наука недостаточна (тихо Налетову): знаете, там хоть княжна, хоть не княжна, а все без мужа скучно; (громко) таков уж закон природы.
Налетов. Не можете ли вы хоть намекнуть князю, что я его ожидаю?
Шифель. С удовольствием, отчего же! только я вам скажу, что у князя пищеварение очень, очень трудно всегда совершается!..
Налетов. Ну, хоть Разбитного. Я уже посылал за ним, да что-то нейдет.
Шифель. То есть, Леонида Сергеича, хотите вы сказать?
Налетов. Ну да.
Шифель. Так он у нас Разбитным уж не называется, а называется Леонидом Сергеичем… отношения, знаете…
Налетов. А что же такое?
Шифель (вполголоса). Он нынче доверенное лицо у князя, а особливо у княжны… знаете, после этой истории с Техоцким…
Налетов. Гм.
Шифель. То-то. Вы не вздумайте его по-прежнему, Разбитным называть… то есть вы, однако ж, не подумайте, чтоб между ним и княжной… нет! а знаете, невинные этак упражнения: он вздохнет, и она вздохнет; она скажет: «Ах, как сегодня в воздухе весной пахнет!», а он отвечает: «Да, весна обновляет человека», или что-нибудь в этом роде…
Хохочут оба. Только вы, смотрите, не выдавайте меня!
Налетов. Помилуйте, как можно! Однако вы проказник, Самуил Исакович! (Хохочет.)
Шифель. А вы здесь, верно, по тому делу?
Налетов. Ну да, надоело уж оно мне. Да и ваше-то губернское начальство хорошо! из-за какой-нибудь девки столько embarras[61] подняли, точно сыр-бор загорелся!
Шифель. Шалун! а зачем же было поступать так неосторожно?.. ну, да бог милостив, как-нибудь дело устроится: князь у нас человек души необыкновенной; это, можно сказать, ангел, а не человек…
Налетов. Помогите хоть вы мне как-нибудь. Сами согласитесь, за что я тут страдаю? ну, умерла девка, ну, и похоронили ее: стоит ли из-за этого благородного человека целый год беспокоить! Ведь они меня с большого-то ума чуть-чуть под суд не отдали!
Шифель (грозя пальцем). Шалун! а что по свидетельству-то оказалось?
Налетов. Нет, позвольте, Самуил Исакович, уж если так говорить, так свидетельств было два: по одному точно что «оказалось», а по другому ровно ничего не оказалось. Так, по-моему, верить следует последнему свидетельству, во-первых, потому, что его производил человек благонамеренный, а во-вторых, потому, что и закон велит следователю действовать не в ущерб, а в пользу обвиненного… Обвинить всякого можно!
Шифель. Ну да, ну да (смеется); а скажите-ка по совести, wieviel haben sie…[62] за последнее-то свидетельство?
Налетов (горячась). Ну, нет, Самуил Исакович, ни-ни! Этого вы, пожалуйста, и не подозревайте! Да помогите же вы мне, мой многоуважаемый! Я вот только хотел его сиятельству почтение сделать, и от него к вам…
Шифель. А! приезжайте! Можно будет направо-налево переметнуть… ну, и поговорим. (Уходит.)
Налетов (вслед ему). Так вы, пожалуйста, напомните князю, что я его здесь дожидаюсь. (Возвращается на свое место подле г-жи Хоробиткиной.)
Сцена IV
Те же, кроме Шифеля.
Живновский (Забиякину). Кажется, нам с вами ночевать здесь придется. Проходимец должен быть этот лекаришка! И как он дал тонко почувствовать: «Ну, и поговорим!» Общиплет он этого молодчика! как вы думаете? ведь тысячкой от этого прощелыги не отделается?
Забиякин (поднимая глаза к небу). Поручик! хотите вы мне верить?
Утвердительный знак со стороны Живновского.
Так я вас честью заверяю, что если у Александра Петровича не заложено имение, то он вынужден будет заложить его в самом непродолжительном времени… верите мне?
Живновский. Отчего не верить! вы, батюшка, меня об этом спросите, как благородные люди на эти удовольствия проживаются! Я сам, да, сам, вот как вы видите!.. ну, да что об этом вспоминать… зато пожили, сударь!..
Забиякин. Оно, коли хотите, меньше и нельзя. Положим, хоть и Шифель: человек он достойный, угнетенный семейством — ну, ему хоть три тысячи; ну, две тысячи… (Продолжает шептаться, причем считает на пальцах; по временам раздаются слова: тысяча… тысяча… тысяча.)
Белугин. Эва, брат Егор Иваныч, сколь много нынче тысяч-то развелось!
Скопищев (вздыхая). Нам, брат, с тобою не дадут!
Белугин. Ин и впрямь торговлю бросать да и в чиновники идти… оказия!
Налетов (Хоробиткиной). А скажите, пожалуйста: по вашему мнению, какое чувство выше: любовь или дружба?
Хоробиткина. А вам какое до этого дело-с?
Налетов. Да так; хотелось бы узнать, к которому из двух чувств вы склоннее?
Хоробиткина. Как же возможно сравнить-с?
Налетов. То есть, что же выше-то?
Хоробиткина. Уж разумеется, дружба-с.
Налетов. Почему же вы так полагаете?
Хоробиткина. Потому, что любовь, известно, одни пустяки-с, так, мечтанье-с.
Налетов. А мне, напротив, кажется, что дружба мечтанье, а любовь существенное.
Хоробиткина. Ах, нет-с! (Напыщенно и впадая в фистулу.) Влюбленный мужчина — это пожар-с, друг — это… это друг-с, одно слово! Влюбленный человек ни на какие жертвы не способен, а друг — совсем напротив-с.
Налетов. Нет, как хотите, а любовь все-таки слаще. Конечно, дружба имеет достоинства — этого отнять нельзя! но любовь… ах, это божественное чувство! (Хочет обнять ее, но она выскользает.)
Белугин. Ишь ты!
Семен Малявка (стоявший до сих пор смирно, вдруг начинает суетиться, махает руками и обращается скороговоркою к Долгому). Смотри, Пятруха, смотри! ишь ты! барышня-то! барышня-то! ах ты, господи!
Но Долгий хранит суровое молчание, а Сыч моргает глазами.
Живновский. Это, что называется, пришпорил.
Хоробиткина (обижаясь). Какой вы, однако ж, дерзкий, граф! (К Малявке.) Ну, а ты, мужик, чему обрадовался?
Налетов. Ну, полноте, я это так, в порыве чувств… никак не могу совладеть с собою! Коли женщина мне нравится, я весь тут… не обижайтесь, пожалуйста, будемте говорить, как друзья… Мы ведь друзья? а?
Хоробиткина (тяжело дыша от волнения). Право, граф, я не знаю, как вам отвечать на ваши слова!.. Я бы желала знать, что́ они означают?
Налетов (тихо). Вы где живете, душенька?
Хоробиткина (так же и кобенясь). Я живу с мужем у Федосьи Петровны… вдова такая есть…
Налетов. Слушаю-с. (Громко.) Ну, а как полагаете, кто может сильнее чувствовать: мужчина или женщина?
Хоробиткина. Как же можно сравнить? разумеется, женщина-с!
Налетов. Почему же вы так думаете?
Хоробиткина. Потому что женщина все эти чувства бессравнительнее понимать может… ну, опять и то, что женщина, можно сказать, живет для одной любви, и кажется, нет еще той приятности, которою не пожертвовала бы женщина, которая очень сильно влюблена. (Смотрит томно на Налетов а.)
Живновский. Да бабеночка-то, батюшка, хоть куда! Ишь какие турусы подпускает! Облупит она его! Шифель облупит, и она тоже маху не даст — легок выедет молодец! За дверью слышится шум. Шш… кажется, сам идет…
Становится в позицию; Шумилова сморкается; Забиякин закладывает одну руку за пуговицы венгерки, а в другой держит прошение, стараясь принять вид сколь можно любезный и развязный; Пафнутьев вздрагивает и подается всем корпусом вперед; Хоробиткина встает и поправляет на груди выбившийся из-под платья шнурок; купцы и пейзане переминаются и вздыхают; один Налетов, развалившись, сидит
