сторону широких демократических идеалов; он показал себя художником-новатором в подходе к изображению общественного зла и «нестроения жизни».
Политические цели статей Чернышевского и Добролюбова не помешали, а помогли им дать глубокое разъяснение всех этих вопросов, относящихся уже к литературному анализу произведения.
«Он писатель по преимуществу скорбный и негодующий», — определил Чернышевский образ автора «Очерков». Главное же своеобразие таланта Салтыкова и Чернышевский и Добролюбов увидели в умении писателя изображать «среду», материальные и духовные условия жизни общества, в его способности угадывать и раскрывать черты социальной психологии в характерах и поведении как отдельных людей, так и целых общественно-политических групп. Именно это своеобразие реализма «Очерков» позволило руководителям «Современника» использовать салтыковские обличения для пропаганды революционно-демократического просветительского тезиса: «Отстраните пагубные обстоятельства, и быстро просветлеет ум человека и облагородится его характер»[251].
«Гоголь, — писал Герцен, — приподнял одну сторону занавеси и показал нам русское чиновничество во всем безобразии его; но Гоголь невольно примиряет смехом: его огромный комический талант берет верх над негодованием»[252].
У Салтыкова, напротив того, уже в первой его книге, несмотря на лиризм многих страниц, преобладает негодование, и это негодование вместе с новым подходом писателя к изображению «пороков и зла жизни», которые он видит не в испорченности отдельных людей, а в природе общественного строя, дали основание Чернышевскому и Добролюбову усмотреть в «Очерках» качественно новые элементы в развитии русского критического реализма. «Щедрин, — указывал Чернышевский, — вовсе не так инстинктивно смотрит на взяточничество — прочтите его рассказы «Неумелые» и «Озорники», и вы убедитесь, что он очень хорошо понимает, откуда возникает взяточничество, какими фактами оно поддерживается, какими фактами оно могло бы быть истреблено. У Гоголя вы не найдете ничего подобного мыслям, проникающим эти рассказы»[253].
А Добролюбов, развивая и обобщая эти наблюдения, но уже в сопоставлении реализма Щедрина в «Очерках» с реализмом не Гоголя, а Тургенева, указывает, что «тургеневская школа» не сумела воспользоваться выдвинутым ею «хорошим и очень сильным» мотивом: «среда заедает человека». «Изображение „среды”, — заявляет Добролюбов, — приняла на себя щедринская школа…»[254]
Таким образом, в статьях и отдельных высказываниях руководителей «Современника» о «Губернских очерках» было дано наиболее правильное для своего времени революционно-демократическое осмысление самого произведения. Вместе с тем на его материале были поставлены важные вопросы дальнейшего развития литературы русского критического реализма.
В беседах со своим другом H. А. Белоголовым Салтыков говорил ему, что по возвращении из Вятки в Петербург он чувствовал, что «последовательная и убежденная логика Чернышевского не оставалась на него без влияния»[255]. Нет сомнения, что это признание относится также и к мыслям Чернышевского о «Губернских очерках» — произведении, которому суждено было сразу получить признание в качестве одного из крупных явлений русской литературы.
«„Губернскими очерками“, — заканчивал Чернышевский свою статью, — гордится и долго будет гордиться наша литература. В каждом порядочном человеке русской земли Щедрин имеет глубокого почитателя. Честно имя его между лучшими, и полезнейшими, и даровитейшими детьми нашей Родины. Он найдет себе многих панегиристов, и всех панегириков достоин он. Как бы ни были высоки похвалы его таланту и знанию, его честности и проницательности, которыми поспешат прославить его наши собратия по журналистике, мы вперед говорим, что все эти похвалы не будут превышать достоинств книги, им написанной»[256].
С этой оценкой «Губернские очерки» вошли в большую русскую литературу, с этой оценкой они живут в ней до сих пор.
II
Настоящее издание «Губернских очерков» подготовлено на основе изучения всех рукописных и печатных источников текста произведения. Принцип этот впервые был осуществлен Б. М. Эйхенбаумом и К. И. Халабаевым в издании «Губернских очерков» 1933 г. (Н. Щедрин, Полн. собр. соч, Гослитиздат, т. II). Однако, в согласии с характерной для советской текстологии 20-30-х годов тенденцией возвращать текст к первоисточникам, редакторы ввели в произведение из рукописей ряд мест, изъятых самим Салтыковым по соображениям не только самоцензуры, но и художественным. Кроме того, текстологическая ценность издания 1933 г. оказалась сниженной вследствие значительного количества допущенных в нем опечаток и ошибочных прочтений отдельных слов (более ста).
Из рукописей, относящихся к «Губернским очеркам», сохранилось не многое. До нас дошли всего четыре автографа. Все они хранятся в Отделе рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР в Ленинграде:
1. «Первый рассказ подьячего» и «Второй рассказ подьячего» (в одном автографе). Беловая рукопись с правкой карандашом и чернилами.
2. «Хрептюгин и его семейство». Беловая в основе своей рукопись, превращенная, однако, множеством исправлений и вставок в черновую.
3. «Вчера ночь была такая тихая…» Набросок (возможно, самостоятельного литературного замысла), часть текста которого использована в очерке «Скука». Беловая рукопись с исправлениями.
4. «Старец». Начало первоначальной редакции под заглавием «Мельхиседек». Беловая рукопись с исправлениями.
«Губернские очерки» были впервые напечатаны в московском журнале «Русский вестник» за вторую половину 1856 г. В эту публикацию входило двадцать «очерков» из будущих тридцати трех[257].
В начале 1857 г. «Губернские очерки» вышли первым отдельным изданием, в двух томах («В типографии Каткова и Кo». Москва. Цензурная дата — 11 января 1857 г.). В журнале произведение печаталось за подписью Н. Щедрин. В отдельном издании этот никому еще тогда неведомый псевдоним был раскрыт и вместе с тем ему было придано значение образа рассказчика, от имени которого ведется повествование. На обложке и титульном листе было обозначено: «Губернские очерки. Из записок отставного надворного советника Щедрина. Собрал и издал М. Е. Салтыков».
В отдельное издание автор ввел дополнительно три «очерка», появившихся первоначально в том же «Русском вестнике», но уже после того, как там закончилось печатание «журнальной редакции» 1856 г. Таким образом, общее число «очерков» было увеличено до двадцати трех. При этом Салтыков изменил их последовательность и сгруппировал материал по семи тематическим разделам. Кроме того, из текста «журнальной редакции» 1856 г. были устранены некоторые купюры цензурного происхождения. Количество восстановлений авторского текста оказалось крайне незначительным (кое-что Салтыков дополнительно восстановил в 3-м отдельном издании — 1864 г.). Между тем существует версия, восходящая к самому Салтыкову, согласно которой «Губернские очерки» сильно пострадали от цензуры. В 1861 г. писатель заявил в беседе с неким Д. А. Бырдиным, что «многие очерки» не были напечатаны в журнале по не зависящим от автора обстоятельствам. А в середине 80-х годов, в разговоре с Л. Ф. Пантелеевым, тогда же записанном им в «памятную книжку», Салтыков сказал, что было выкинуто «с треть» очерков, и прибавил, что «корректуры без пропусков должны были сохраниться»[258].
Нет оснований сомневаться в достоверности этих свидетельств, хотя найти «корректуры без пропусков» не удалось. Но приведенные свидетельства нужно правильно истолковать. А для этого необходимо принять во внимание два обстоятельства.
Во-первых, указание на то, что из «Губернских очерков» было выкинуто «с треть», относится, как это следует из записи Л. Ф. Пантелеева, не к окончательному корпусу произведения, а к «журнальной редакции» 1856 г., в которую, как сказано, входило лишь двадцать «очерков». Если эти двадцать «очерков» действительно составляли лишь две трети того, что Салтыков предполагал напечатать в 1856 г., то получается, что «выкинутая» треть заключала в себе около десяти «очерков», если счет шел на «очерки», или примерно шесть печатных листов, формата «Русского вестника», если имелся в виду объем.
Во-вторых, вряд ли можно сомневаться в том, что Салтыков все же напечатал то, что было «выкинуто», и притом очень скоро. У нас нет данных, чтобы в сочинениях писателя документально опознать этот материал. Но искать его следует среди тех «очерков», тоже «губернских», которые появились в печати непосредственно после 1856 г. Таких «очерков» насчитывается шестнадцать. Они могут быть распределены по четырем группам. Первую группу образуют «очерки» «Первый шаг», «Озорники» и «Надорванные», написанные в 1856 г., но впервые напечатанные в январской книжке «Русского вестника» за 1857 г. Это те самые три «очерка», которыми Салтыков дополнил «журнальную редакцию» 1856 г. при первом отдельном издании произведения. Политически наиболее острые — в них сатирик начал свою беспощадную критику государственного аппарата царизма, — эти «очерки» могли, разумеется, вызвать опасения со стороны цензора Н. Ф. Крузе или редактора журнала. Вторая группа — десять «очерков», печатавшихся в «Русском вестнике» с апреля по август 1857 г. и вышедших в октябре отдельным, третьим томом. Следующая, третья группа представлена всего одним «очерком» — «Просители» («Провинциальные сцены»). Эта резкая сатира на высшую губернскую администрацию первоначально увидела свет в майской книжке журнала «Библиотека для чтения» за 1857 г. и затем была также введена в третий том. Наконец, последнюю, четвертую группу составляют те два «очерка» — «Приезд ревизора» и «Святочный рассказ», — которые не вошли в отдельное издание «Губернских очерков», хотя по всем признакам принадлежали этому циклу и были введены позднее в другую книгу — в сборник «Невинные рассказы». Точные даты написания всех упомянутых «очерков» неизвестны, и именно это обстоятельство не позволяет с полной уверенностью назвать среди них те, которые, как можно думать, входили первоначально в «журнальную редакцию» 1856 г., но были изъяты из нее и напечатаны несколько позже (быть может, в несколько смягченном виде) в том же «Русском вестнике» и в других журналах.
Первое отдельное издание «Губернских очерков» разошлось в течение месяца. Такой успех, по тому времени исключительный, побудил Каткова, на средства которого осуществлялось издание, повторить его, а самого Салтыкова — продолжить работу над произведением.
В июле 1857 г. в Москве, в типографии Каткова, было отпечатано «второе издание» «Губернских очерков», как и первое — в двух томах; изменения в текст автором не вносились. В октябре 1857 г. вышел в свет третий том, состоявший из десяти «очерков», среди которых, наряду с новыми, могли быть и ранее написанные, но не вошедшие в публикацию 1856 г. (цензурная дата третьего тома — 7 сентября 1857 г.).
В конце 1863 г. Салтыков подготовил к печати третье отдельное издание. Оно вышло в начале следующего, 1864 г. в Петербурге у Н. Тиблена — в двух томах (цензурная дата т. I — 30 декабря, т. II — 21 декабря 1863 г.). Это издание впервые включило в себя все тридцать три «очерка». Кроме того, от первых двух изданий третье отличалось новой перегруппировкой материала, расположенного теперь не по семи, а по девяти разделам.
Изменения, которые были внесены автором в состав и композицию «Губернских очерков» на пути от первопечатных журнальных публикаций к третьему отдельному изданию произведения, в котором оно окончательно (за исключением некоторых мелочей) сложилось в текстовом и структурном отношении, видны из приводимой таблицы. Римские цифры в ней повторяют нумерацию «очерков» в журнальных публикациях 1856–1857 гг. Прямые арабские цифры указывают на тот порядок «очерков», который был установлен автором для первого и второго отдельных изданий
