в них занимают не примечания к отдельным местам текста, а вводные заметки к разделам или «рубрикам» произведения. Задача этих заметок — разъяснить авторский замысел каждого из разделов и каждого из входящих в него рассказов («очерков»).
Утраченные сочинения и наброски Салтыкова 1849–1855 Годов
В «Материалах для биографии М. Е. Салтыкова», напечатанных К. К. Арсеньевым в № 1 журнала «Вестник Европы» за 1890 год и затем несколько раз переиздававшихся[267], приведен ряд извлечений из бумаг, найденных в кабинете писателя после его смерти. Бумаги эти, тщательно сохранявшиеся Салтыковым в течение нескольких десятков лет, были впоследствии утрачены.
В настоящей справке сообщаются, на основании очерка Арсеньева, краткие сведения о не дошедших до нас, но несомненно существовавших, сочинениях Салтыкова или набросках их, возникших в годы его подневольной жизни в Вятке. Служебные бумаги, упоминаемые и цитируемые Ар-сеньевым, не рассматриваются.
Первая группа утраченных материалов свидетельствует об интересе, проявленном Салтыковым к известному политическому писателю-рационалисту XVIII в. Чезаре Беккариа. Живя в Вятке, Салтыков изучает знаменитый трактат итальянского криминалиста «О преступлениях и наказаниях», делает выписки из него и начинает писать статью о Беккариа. Одновременно Салтыков набрасывает ряд заметок, озаглавленных «Об идее права», также, по-видимому, внушенных чтением Беккариа, но, судя по некоторым выражениям, принадлежащих всецело или большею частью самому автору заметок. И набросок биографии Беккариа, и заметки «Об идее права» были написаны на бланках «советника Вятского губернского правления».
Судя по приводимым Арсеньевьш отрывкам, Салтыкову был близок протест Беккариа против системы уголовных репрессий в абсолютистских государствах, были близки идеи о том, что главная задача государства должна заключаться не в карах, а в предупреждении появления преступлений при помощи воспитательных мер, широкого распространения образования и уничтожения резкого имущественного неравенства. Но, разделяя эти классические идеи буржуазного просветительства XVIII в., Салтыков уже чужд крайнему рационализму идей Беккариа, хотя в полемике с ним он в своих воззрениях на историю остается идеалистом.
Выписывая мысль Беккариа, резюмирующую известную теорию социального договора о происхождении государства: «Люди согласились, молчаливым контрактом, пожертвовать частью своей свободы, чтобы пользоваться остальным спокойно…», Салтыков замечает по этому поводу: «Нельзя себе представить, чтобы человек мог добровольно отказаться от части свободы, да и нет в том никакой необходимости».
Еще выразительнее другое полемическое замечание. Салтыков повторяет мысль Беккариа, что в уголовном кодексе, как и в законодательстве вообще, «отражается, со всеми ее безобразными или симпатическими сторонами, внутренняя и внешняя жизнь народов». По мнению Салтыкова, «редко случается так, что уголовный кодекс является не продуктом народной жизни, а чем-то случайным, внешним, примененным к народу без всякой живой с ним связи» (вряд ли приходится сомневаться, что такой «случай» усматривается здесь в уголовно-правовом законодательстве царского самодержавия). Если же нормы нарушены, если правовые институты не являются «продуктом народной жизни», то, заключает Салтыков свою мысль: «Такие факты никогда не проходят даром; рано или поздно народ разобьет это прокрустово ложе, которое лишь бесполезно мучило его. Как бы ни был младенчески неразвит народ (а где же он развит?), он все-таки никогда не захочет улечься в тесные рамки искусственно задуманной административной формы».
Вторую группу утраченных рукописей составляли сделанные Салтыковым переводы отрывков из сочинений: «De la démocratie en Amérique» Токвиля, «Etudes administratives» Вивьена и «Histoire de l’administration monarchique en France» Шерюэля. К сожалению, Арсеньев весьма скупо использовал эти выписки в «Материалах…». Из нескольких страниц он процитировал всего пять-шесть строк. Вот, например, текст, выписанный и переведенный Салтыковым из сочинения Токвиля «Демократия в Америке»: «Центральная власть, как бы ни была просвещенна, не может обнять все подробности жизни великого народа; когда она хочет своими средствами управлять многоразличными пружинами народной жизни, она истощается в бесплодных усилиях…» А вот выписка из «Административных этюдов» французского политического деятеля и писателя Вивьена: «…Предупредительный элемент ослабляет правительство. Оно делается ответственным за все, делается причиною всех зол и порождает к себе ненависть. С другой стороны, граждане теряют всякую самостоятельность…»
Оба текста легко применялись к критике бюрократически-полицейской, предельно централизованной государственной машины николаевского самодержавия. Содержание цитат, говорившее об антинародной сущности всякой автократии, входило в русло будущей щедринской темы о «попечительном начальстве».
Последнюю (кроме служебных бумаг) группу утраченных вятских рукописей Салтыкова составляли «сорок довольно мелко исписанных листов» его работы под названием «Краткая история России». Этот очерк, составленный, как было обозначено в подзаголовке, по разным источникам и доводивший изложение событий до Петра I, писался Салтыковым летом 1853 г. во время служебного отпуска, проведенного в тверском поместье, то есть в Спасском и Ермолино. Отсюда рукопись пересылалась по частям в Вятку. Она предназначалась для сестер — Елизаветы и Анны Болтиных, из которых первая через три года стала женою Салтыкова.
По словам С. Н. Кривенко, хотя «Краткая история России» представляла «простое сжатое изложение событий», Салтыков стремился не упустить в нем ничего существенного и отметить самый дух событий и значение их для народа[268]. Скупо приведенные Арсеньевым цитаты недостаточны для характеристики сочинения. Отметим лишь оценку, которая давалась в очерке Ивану Грозному и его реформам. Салтыков говорит о «гении» Грозного. Он ставит ему в величайшую заслугу «понимание государственных интересов» и непреклонную борьбу с децентрализаторскими устремлениями феодальною боярства. Особенно подчеркивалось значение этой борьбы с реакционным боярством на почве местного управления; сочувственно упоминалось об учреждении судных старост и целовальников, призванных к тому, «чтобы лишать областных правителей возможности грабить народ». Салтыков рассматривал учреждение самой опричнины как явление политически целесообразное, так как она «имела целью осуществление давней мысли Иоанна: создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество». Неудачу опричнины Салтыков приписывал «недостаточной развитости» России для реформ, задуманных царем: «люди, которых Иоанн удостаивал своею доверенностью, отнюдь не оправдывали ее, а, напротив того, употребляли ее во зло, возмущая душу царя разными наветами и клеветами».
В оценке Ивана Грозного и его реформ Салтыков следовал в значительной мере мнению К. Д. Кавелина, выраженному в статье «Взгляд на юридический быт древней России», напечатанной в № 1 «Современника» за 1847 г.
(Стр. 7)
Вводный очерк дает общую характеристику города Крутогорска, то есть места и обстановки предстоящего развития литературного действия. Эта экспозиция свидетельствует, что произведение если и не с самого начала, то, во всяком случае, на ранней стадии работы было задумано широко, в крупной форме. Название города — первоначально не Крутогорск, а Крутые горы[269] — было, по-видимому, подсказано воспоминаниями Салтыкова о хорошо известном ему прикамском селе Тихие горы. В архитектурном пейзаже Крутогорска писатель воссоздал облик Вятки, расположенной на крутом берегу реки. Лирические образы дороги и русской природы (перекликающиеся с заключительной главой «Очерков», что придает законченность всему произведению) возникли под неостывшими еще впечатлениями от тех тысяч верст, которые Салтыков, в годы своей подневольной службы, проехал на лошадях по просторам семи русских губерний — Вятской, Пермской, Казанской, Нижегородской, Владимирской, Ярославской и Тверской. В литературном отношении образ дороги навеян Гоголем.
В «Русском вестнике» (1856) и двух первых отдельных изданиях (1857) «Введение» заканчивалось призывом содействовать правительству Александра II в его «борьбе с общественным злом». Разочаровавшись скоро в официальных «хранителях судеб» России, Салтыков, при подготовке третьего издания «Губернских очерков» (1864), выбросил этот призыв (текст его см. на стр. 500).
В устах всех Петербург представляется чем-то вроде жениха, приходящего в полуночи… — Использован образ из евангельской притчи о двенадцати девах, ожидающих прихода «жениха» (Христа). Их помыслы всецело подчинены ожиданию этой встречи.
…здесь человек доволен и счастлив… все это его, его собственное… — В Вятской губернии не было помещичьего землевладения. Крестьяне здесь были «государственные»; они не знали личного рабства. Герцену — предшественнику Салтыкова по вятской ссылке — местные крестьяне представлялись впоследствии людьми такого же закала, как и «самобытные» и «независимые» швейцарцы (А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. 10, изд. АН СССР, М. 1956, стр. 110).
Починок — новый поселок, выселок, вообще малое селение.
Сельская расправа — в данном случае изба или сарай, в котором помещалась сельская расправа — учрежденный в 1838 г. для каждой сельской общины государственных крестьян и свободных хлебопашцев суд или полиция низшей степени (упразднены в 1858 г.).
Раздаются аплодисменты — то есть пощечины.
Прошлые времена
В первый раздел вошли «очерки», наиболее близкие «обличительному жанру» (см. об этом выше, cтр. 507). Название разделу дано по содержанию входящих в него «первого» и «второго» рассказов «подьячего». Рассказы о плутнях и темных делах «витязей уездного правосудия» — лекаря Ивана Петровича, городничего Фейера и исправника Живоглота — даны в форме воспоминаний о «прежнем времени» и самому рассказчику присвоено архаическое для середины XIX в. наименование «подьячего» — мелкого канцелярского чиновника, тогда как в действительности речь идет о становом приставе. И та и другая замены были сделаны Салтыковым вследствие оглядки на цензуру. Но читатели «Очерков» относили и эти рассказы не к «прошлому», а к «настоящему» времени.
Сохранились свидетельства современников и официальные документы о людях, послуживших писателю натурой для «портретов» Фейера и Живоглота. Прототипом первого был сарапульский городничий Фон Дрейер, а второго — мамадышский исправник Иванов[270].
Как упомянуто выше (см. стр. 490), в бумагах Салтыкова сохранился беловой автограф, озаглавленный «Губернские очерки. Sine ira… I. Прошлые времена…». Это первоначальная «синкретическая» редакция двух «очерков», получивших впоследствии названия; «Первый рассказ подьячего» и «Второй рассказ подьячего». Разделение «очерка» на два самостоятельных произошло, по-видимому, в наборной рукописи или в корректуре.
В тексте автографа много слов, фраз и целых кусков вычеркнуто рукой Салтыкова. Но все эти вычерки, а иногда и замена вычеркнутого текста новым, сделаны не так, как в других салтыковских рукописях, чернилами и с характерным сильным нажимом пера, а карандашом, слегка. Они как бы только намечены. Как форма этих вычерков, так и содержание изъятого текста, указывают на то, что изменения были внесены по цензурным соображениям, но скорее по требованию цензуры редакторской, чем цензуры официальной.
Почти все тронутые карандашом места отличаются грубостью сюжетов и выражений. Некоторые, более невинные места, хотя и вычеркнутые в рукописи, в журнале все же появились — лишний довод в пользу того, что эти вычерки сделаны были Салтыковым по предложению Каткова, а затем, по-видимому, кое-что Катков согласился оставить, как было.
Однако в большей своей части вычерки остались невосстановленными ни в журнале, ни в отдельных изданиях. Приводим эти места, изъятые как слишком грубые.
После слов «а не даст, так всю руку напрочь» (стр. 22) в автографе вычеркнуто:
«Или вот, сударь, холера; в ту пору она к нам в первый раз в гости пожаловала; однако губернию нашу бог миловал. Получаем мы это из губернского города указ, что, мол, так и так, принять бдительные меры. Думали мы долго, какие тут меры брать, и все не придумали, а
