интерес нашей администрации…

Софья Александровна. И все это для меня!.. бедный Pierre!

Клаверов. Все это для вас, и для одной вас, Sophie! Знаете ли вы, например, что Набойкин первый…

Софья Александровна. Неужели Набойкин?

Клаверов. Как же, имел со мною весьма длинное и даже весьма глупое объяснение не далее как вчера. Поверите ли вы, что он целый час приставал ко мне с вопросами, почему я не даю ему случая выказать свои способности?

Софья Александровна. Что ж вы?

Клаверов. До того меня довел, что я должен был сказать ему, что никак нельзя выказать то, чего нет в наличности…

Софья Александровна. И вы сказали это? Какой вы храбрый! А я ведь думала, что Набойкин — garçon de beaucoup d’esprit![138]

Клаверов. Это оттого, что вы его мало знаете, Sophie! Он так же, как и все эти трутни-проходимцы, весь сшит из чужих лоскутьев, весь набит чужими словами, весь пропах чужими запахами.

Софья Александровна делает брезгливое движение. Pardon, chère, что я употребил такое глупое выражение, но когда я говорю об этих жалостных людишках, то вся желчь во мне закипает! Они целый день снуют без дела и подслушивают, не проронит ли кто словечка, которым можно было бы прожить следующие сутки, и, подслушавши, суются с ним всюду, где только подозревают, что им не скажут в лицо дурака. Заведите, например, Набойкина насчет современного направления человеческой мысли и деятельности — каких чудес он вам не наскажет! А в сущности, все это будет лишь тусклой гнилью, почти презренным набором слов, за которым не слышится ни системы, ни убеждения, ни даже хорошо обдуманной подлости! И то, что в серьезном человеке является системою, убеждением, у них выходит мертво, тускло и пошло-хвастливо. Какое сравнение, например, с Шалимовым! Положим, что мы пошли с ним разными дорогами, положим, что он говорит пустяки, но, по крайней мере, чувствуешь, что за этими пустяками горит кровь, бьется сердце!

Софья Александровна. Какой вы умный, Pierre!

Клаверов. В том-то и заключается трудность нашего положения, что мы не можем найти людей с сердцем, которые поддерживали бы те принципы, которые мы поддерживаем!

Софья Александровна. Какие же это принципы, Pierre? Муж иногда говорил мне об этом, да я как-то все не понимаю… (кокетливо) ведь я глупенькая, Pierre? ведь я девочка, которой надо все толковать?

Клаверов (приближаясь к ней). Принципы, chère… (В сторону.) Черт возьми, однако ж! принципы! (Вслух.) Принципы — это такая вещь, об которой не говорится между влюбленными. Вы знаете ли, Софья Александровна, что ваша ложа сегодня будет рядом с княжеской?

Софья Александровна. Это принцип, Pierre?

Клаверов. Да, это принцип, и называется он принципом необходимости. Но нет, шутки в сторону: князь просто в восторге от… тебя… ведь от тебя, не правда ли?

Софья Александровна улыбается. Ты знаешь ли, Sophie, что я совершенно счастлив, когда ты так улыбаешься?

Софья Александровна. Ну, я всегда буду улыбаться.

Клаверов. Иногда, когда я корплю один дома за этими проклятыми бумагами и когда мне невольно приходит на мысль, как я бываю счастлив, когда ты сидишь подле меня, когда ты глядишь мне в глаза своими добрыми синими глазами… знаешь ли, ведь мне делается очень тяжело! В эти минуты Бобырев мне просто ненавистен.

Софья Александровна. Я понимаю это, Pierre!

Клаверов. Еще бы! Знаешь, ведь я очень серьезно смотрю на мои отношения к тебе! Меня это мучит, волнует, что я поневоле должен делиться своим счастьем! Знаешь ли ты, что весь этот двор, который тебя постоянно окружает, все эти Набойкины, Обтяжновы, которые смотрят тебе в глаза, как будто ждут какой-то подачки… все это иногда невыносимо!

Софья Александровна. Но ведь пойми же, Pierre, что все эти господа более помогают, нежели мешают тебе! Они необходимы нам, чтобы скрыть наши отношения, чтобы развлечь внимание мужа…

Клаверов. Все это я понимаю; понимаю также, что женщина светская и хорошенькая должна быть окружена, но что же мне делать, если я не могу переломить себя? Ведь ты меня любишь, Sophie? Скажи, любишь ли ты меня?

Софья Александровна, вместо ответа, ласкается к нему. Соня! Я думаю, что ты чем-нибудь приворожила меня?

Софья Александровна. Своими добрыми синими глазами, Pierre!

Клаверов (целуя ее глаза). Ну да, ну да. Так я надеюсь, que vous soignerez votre toilette pour ce soir, madame![139]

Софья Александровна. Ах, Pierre, мне просто не хочется ехать в этот противный театр! Знаешь ли, даже в тот раз мне было неприятно. Этот князь так гадко смотрел на меня, что мне казалось…

Клаверов. Ну да, ты так и смотри на него, как на гадкого, глупого старикашку. Виновата ли ты, что ты так хороша? Вправе ли ты запретить кому бы то ни было любоваться тобой?

Софья Александровна. Это тоже принцип, Pierre?

Клаверов. Ну нет, это не принцип, а наслаждение. Какие же могут быть принципы там, где есть только наслаждение! Соня! ты заметила, что я беспрестанно противоречу самому себе? ведь ты заметила?

Софья Александровна. Ну, так что ж?

Клаверов. Вот это-то и есть признак любви действительной и страстной. Истинная любовь не может быть последовательна, Sophie! Она и ревнует и в то же время заботится о том, чтоб окружить дорогое существо всеми возможными радостями, чтобы исполнить все его желания, даже капризы… Я нахожусь именно в этом положении: мне и грустно, что ты постоянно окружена, а вместе с тем и весело, что это радует мою милую птичку!..

Софья Александровна. Да это совсем меня не радует. Ты ошибаешься, Pierre!

Клаверов. Ну нет, не ошибаюсь. Признайся, что ты немножко избалована? что тебе будет скучно без поклонников? Ведь правда? ну скажи: правда?

Софья Александровна. Ну, правда!

Клаверов. Вы, женщины, — странные существа! Для вас поклонение и лесть такое наслаждение, против которого вы редко можете устоять. Когда я был молод, я знал одну женщину, которая была прекрасная мать семейства, верная жена…

Софья Александровна. Ах, Pierre, как ты говоришь скучно! Ты лучше… (Внезапно смолкает.)

Клаверов. Что же лучше?

Софья Александровна (конфузясь). …поцелуй меня!

Клаверов целует ее. Скажи, а ты много любил женщин?

Клаверов. А! ревность!

Софья Александровна. Совсем не ревность, а просто любопытство. Мне бы хотелось знать, так ли ты их любил, как любишь меня?

Клаверов. Ну, а еще что бы хотелось тебе знать?

Софья Александровна. А еще хотелось бы знать, так ли они тебя любили, как я люблю?

Клаверов. Нет, Соня! Зачем же тревожить старые воспоминания! Ведь того не воротишь, что было… а было много… да, много хорошего!

Софья Александровна. Как это мило говорить такие вещи в глаза женщине, которая вас любит!

Клаверов. Да ведь оно прошло, глупенькая девочка! А ведь прошло-то оно именно потому, что настоящее слишком хорошо!

Софья Александровна (задумчиво). Вот, может быть, и я когда-нибудь сделаюсь старым воспоминанием! Так мы совсем остаемся в Петербурге, Pierre?

Клаверов. Да, это уж улажено.

Софья Александровна. Как я счастлива! Я вдвойне счастлива: во-первых, тем, что буду жить в одном городе с тобой, во-вторых, тем, что все это устроил для меня ты!

Клаверов. Только ты уж, пожалуйста, слушайся меня, моя девочка!

Софья Александровна. Буду, буду… хоть этот князь и противный!

Клаверов. Нельзя, mon ange![140] От этого зависит будущность твоего мужа; от этого, наконец, зависит наше собственное счастье.

За сценой слышится голос Ольги Дмитриевны: «Соня! Соня!»

Софья Александровна. Ах, maman, какие вы несносные! Что вам нужно!

Ольга Дмитриевна (за сценой). Да поди же сюда, Sophie!

Софья Александровна. Ну, да хорошо, иду! Ах, какая скука! Вы позволите, Pierre? (Уходит.)

Сцена IV

Клаверов (один). Покамест дело устраивается лучше, нежели даже я мог ожидать. Князь в восторге от Бобыревой, и если мне удастся моя маленькая комбинация, то я могу надеяться, что будущее не обманет меня. Во всяком случае, уж и это значительная победа, что два больших скандала устранены; не далее как сегодня Шалимов извинялся предо мной и объявил, что он изменяет свое мнение обо мне. Странное дело! кажется, что такое все эти Шалимовы, все эти обыватели, которые копошатся где-то там вдали, что-то устраивают, рассуждают о каких-то азбуках*, а как подумаешь, что все это глядит на тебя, все следит за тобою… не то чтобы робость, а так какое-то скверное чувство невольно овладевает: точно ножом по тарелке полоснули. И ведь с какою ядовитостью он высказался передо мной; почти что бросил мне прямо в глаза: извини, дескать, мы думали, что ты подлец! И я должен был замолчать; я должен был замолчать именно потому, что эти господа не хуже нашего поняли, что нахальство есть самое верное средство, чтоб не затонуть в болоте, которое мы называем жизнью. Что ж, мы и промолчим, мы сумеем и снести!; мы сделаем это не потому, чтоб в нас недостало духу отвечать на дерзость даже чем-нибудь похуже, нежели просто дерзостью, а потому, что жизнь еще обладает нами и мы надеемся со временем сами овладеть ею! Однако что ж это за жизнь, господа! что это за жизнь! Ведь нет места, которое можно бы назвать целым, которое бы не было составлено из мелочей! Тут пронесся слух, что князь непрочен, — беспокойство; там другой слух, что на место князя Лакрицкин, — еще беспокойство. И все это шушукает, все это скрывается. Вот угадывай тут, умей составлять целые фразы из разрозненных слов, схваченных на лету!

Сцена V

Клаверов, Софья Александровна и Ольга Дмитриевна.

Софья Александровна. (входит быстро с большим букетом в руках). Да посмотрите же, Клаверов, какая это прелесть!

Клаверов. (рассматривая букет). Да, это очень мило. Ай да Обтяжнов! честь и слава ему!.. А может быть, и Набойкин помогал — честь и слава Набойкину!

Ольга Дмитриевна. Да нет, это не Обтяжнов: представьте себе, Петр Сергеич, что букет принесли от князя Тараканова!

Клаверов. Князь? однако я не подозревал, чтоб он повернул так круто!.. (Иронически.) Верно, работа Николая Дмитрича до такой степени на него подействовала, что он, на радостях, счел необходимым и Софью Александровну благодарить за то, что она подарила ему такого мужа!

Софья Александровна. Ах, боже мой! ведь я об этом и не подумала! Да нет, вы не шутите, Клаверов; скажите лучше, ловко ли мне принять этот букет?

Клаверов. Право, не знаю, как и отвечать вам. Конечно, это уж как-то чересчур бесцеремонно, но, с другой стороны, как же не принять?

Ольга Дмитриевна. Человек князя уж ушел.

Клаверов. Ну, стало быть, тем более надобно принять… черт возьми, однако, как эти господа быстры в своих движениях!

Софья Александровна. Этот Nicolas! — вечно его нет, когда нужно!

Клаверов. А я так нахожу, что это хорошо, что его нет. Согласитесь сами, что ж бы он стал делать?

Софья Александровна. Я не знаю… да нет, я отошлю… посмотрите, однако ж, какой прелестный букет! Maman, как вы думаете: отослать?

Ольга Дмитриевна.