он же «градоначальник с фаршированной головой». При этом, и деятельность «законодателя» Беневоленского, и полная административная бездеятельность пожелавшего «отдохнуть-с» Прыща, в конечном счете, служат у Салтыкова одной-единственной цели: показать, что процветание Глупова — а соответственно, и России — может наступить лишь тогда, когда «глуповцы» начнут жить независимо от своих «правителей», независимо от той власти, которая утвердилась в Глупове с первым глуповским «князем», что и проиллюстрировано писателем в рассказе о «миролюбце» Прыще.

В 1802 году пал Негодяев. Он пал, как говорит летописец, за несогласие с Новосильцевым и Строгоновым насчет конституций. — Намек на убийство в 1801 году императора Павла I. H. H. Новосильцев, П. А. Строгонов, гр. В. П. Кочубей и упоминаемый в «Описи» кн. А. Е. Чарторыйский — члены «Негласного комитета» при вступившем на престол Александре I, пытавшиеся содействовать ему в разработке «новых основ» управления Российской империей. Проект о придании России форм «конституционной монархии» разрабатывал между 1807–1812 годами M. M. Сперанский.

…действительная причина его увольнения заключалась едва ли не в том, что он был когда-то в Гатчине истопником и, следовательно, до некоторой степени представлял собой гатчинское демократическое начало. — Наряду с проведением политики жесточайшей реакции, Павел I сумел восстановить против себя и все русское дворянство, неожиданно лишив его некоторых сословных привилегий. Взойдя на престол после убийства своего отца, Александр I немедленно вернул дворянству утраченные им льготы, заявив в день коронации, что он решил «утвердить все сословия в правах их и в непреложности их преимуществ» («История царствования императора Александра I…», ч. 1, СПб. 1844, стр. 45).

Гатчина — резиденция Павла под Петербургом.

…понятие более ясное, нежели Негодяев. — К этим словам в журнальном тексте произведения имелась следующая сноска:

По краткой описи градоначальникам, следом за Негодяевым, показан майор Перехват-Залихватский. Но исследования г. Пыпина показывают, что это неверно, ибо в столь богатое либеральными начинаниями время едва ли возможно допустить существование такого деятеля, как Перехват-Залихватский. Скорее всего можно допустить, что последний принадлежал к так называемой Аракчеевской эпохе, то есть к тому времени, когда вновь ощутилась потребность в войнах и когда начальники, питавшиеся кониной и курившие махорку (см. кр. опись), были не в редкость. Очень может быть, что последний архивариус, составляя краткую опись, перемешал тетрадки и таким образом поставил Перехват-Залихватского впереди Микаладзе, Прыща и т. д. Но с другой стороны, представляется и такая догадка: не перемешал ли тетрадки А. Н. Пыпин? и точно ли существовало такое время, когда Глупов был уволен от войн? Разрешить эти вопросы я не берусь, но следую за авторитетом г. Пыпина единственно в том соображении, что, судя по человечеству, нельзя не предположить, что была же когда-нибудь и такая эпоха, когда даже глуповцам предоставлена была возможность доказать, что они способны жить без утеснения. — Изд.

Прежде всего необходимо было приучить народ к учтивому обращению, и потом уже, смягчив его нравы, давать ему настоящие якобы права. — Отсутствие у народа «прав» из-за «дикости» его «нравов» неоднократно в беседах с иностранцами подчеркивала Екатерина II. «Она, — пишет, например, о Екатерине граф Сегюр, — издала несколько законоположений, имевших предметом правосудие и управление, но не могла совершить тех великих преобразований, для успеха которых нужна благоприятная среда, обычаи, сообразные цели законодателя, и стечение многих особенных обстоятельств» («Записки графа Сегюра…», стр. 23). К такого же рода аргументации в середине XIX столетия часто прибегали в России и противники предоставления «массе» «настоящих якобы прав», публично обещанных ей правительством Александра II.

…как Антоний в Египте ведет исключительно изнеженную жизнь. — Марк Антоний, римский государственный деятель, увлекся во время управления восточными провинциями египетской царицей Клеопатрой и поражал воображение современников характером своей жизни в Египте.

…явился… Феофилакт Иринархович Беневоленский, друг и товарищ Сперанского по семинарии. — Как уже отмечалось выше, образ статского советника Беневоленского в «Истории одного города» во многом схож с образом M. M. Сперанского — крупного государственного деятеля начала XIX века и одного из активнейших участников комиссии по составлению нового законодательства.

Сидя на скамьях семинарии, он уже начертал несколько законов… — Страсть к «сочинительству», по словам его биографа М. А. Корфа, с детских лет владела и М. М. Сперанским (см.: М. Корф. Жизнь графа Сперанского, т. 1, СПб. 1861).

…напомнит ли он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд, как Дракон. — Ликурги Дракон — легендарные древнегреческие законодатели. Первый из них ввел в Спарте строгие законы и выступил против роскоши и богатства; второй прославился своей суровостью, требуя смертной казни даже за незначительные нарушения норм «общественного поведения».

…следующим образом описывает свои колебания… — В примечании к этим словам в журнальном тексте Салтыков писал:

«Справедливость требует засвидетельствовать, что многие выражения этого письма предвосхищены Беневоленским из Переписки Сперанского с Цейером» («Русск. архив», 1870, № 1). Изд.».

Действительно, как это будет показано дальше, пародийное использование Салтыковым переписки Сперанского с Цейером встречается в «Истории одного города» довольно часто.

…это, собственно, даже не законы, а скорее, так сказать, сумрак законов. — «Когда <…> ощущаешь <…> влечение к занятиям божественным, — писал Сперанский в одном из своих писем к Цейеру, — тогда следует оставить молитву умную (размышления, рефлексии, рассуждения о вере) и постепенно привыкать к тому, чтобы находиться в общении с богом помимо всяких образов, всякого размышления, всякого ощутительного движения мысли. Тогда кажется, что в душе все молчит: не думаешь ни о чем; ум и память меркнут и ие представляют ничего определенного, одна воля кротко держится за представление о боге, представление, которое кажется неопределенным, потому что оно безусловно и что оно не опирается ни на что в особенности. Тогда-то вступаешь в сумрак веры» (РА, 1870, № 1, стр. 176–177). Используя фразеологию Сперанского, Салтыков подчеркивает сознательную неопределенность «законов», которые хотел ввести в Глупове Беневоленский и которые в этом отношении откровенно напоминали собой реальные русские законы. «О наших законах, — записывает, например, в своем дневнике П. А. Валуев, — Сперанский отзывался, что их надлежит писать неясно, чтобы народ чувствовал необходимость прибегать к власти для их исполнения. Гр. Блудов присовокупил: «Это, впрочем, была не его мысль, а покойного государя» («Дневник П. А. Валуева, министра внутренних дел», т. 1, изд. АН СССР, М. 1961, стр. 76–77).

…казалось предосудительным даже утереть себе нос, если в законах не формулировано ясно, что «всякий имеющий надобность утереть свой нос — да утрет». — Рецензируя в 1869 году книгу Г. Бланка «Движение законодательства в России», Салтыков особое внимание обратил именно на это стремление большинства русских законодателей регламентировать каким-либо «уставом» или «законом», в сущности, почти каждый шаг «обывателей», вместо того чтобы по возможности четко и ясно определить их «права» и «обязанности». «Закон, — говорит он (Бланк. — Г. И.), — иронизирует по этому поводу сатирик, — есть правило для руководства в известных обстоятельствах… «В сей лес за грибами ходить запрещается», «в сем месте мочиться не дозволяется», «сей книге цена рубль»… черт возьми! Ведь все это законы! все это правила для руководства в известных обстоятельствах!»

Проповедник, — говорил он, — обязан иметь сердце сокрушенно… — «Сердце сокрушенное», — утверждал в одном из своих писем Сперанский, — не есть выражение метафорическое — это истинное и положительное ощущение; чувствуешь, как оно сокрушается, стирается в прах. Не бойтесь слишком измять его, напротив того, разорвите его окончательно, свидетельствуя, так сказать, публично об этом внутреннем раскаянии: хочу сказать, исповедуясь в церкви…» (РА, 1870, № 1, стр. 182).

…сам Наполеон разболтал о том князю Куракину во время одного из своих petits levés. — А. Б. Куракин — русский посол в Париже перед войной 1812 года, пользовавшийся, как ему казалось, особым расположением Наполеона. Petits levés («малые вставания») — так назывались особо доверительные утренние приемы у французских королей, происходившие в их спальнях.

…проследовал в тот край, куда Макар телят не гонял. — В тайных сношениях с Наполеоном был обвинен и M. M. Сперанский, отстраненный в 1812 году от государственной службы и высланный сначала в Нижний Новгород, а затем в Пермь. «Как ни воздержан был он в речах своих, — пишет об этом событии Ф. Ф. Вигель, — но приятных, сильных своих ощущений при имени нашего врага он скрывать не мог. В глазах людей, окружавших царя, <…> это одно уже было великим преступлением и было важнейшим орудием к обвинению его» (Ф. Ф. Вигель. Записки, т 2, М. 1928, стр. 9).

Командовал-с; стало быть, не растратил, а умножил-с. — При Екатерине II, пишет Л. Сегюр, «полковые командиры… считали делом совершенно естественным и законным получать… от 20 до 25 тысяч рублей ежегодной прибыли» («Записки графа Сегюра», стр. 73). Беззастенчивое воровство в армии открыто давало о себе знать и во все последующие годы, приняв совершенно невиданные размеры во время Крымской войны.

О железных дорогах тогда и помину, не было… — Первая железная дорога в России (Петербург — Царское Село) построена в 1837 году.

…не для того, чтобы упрочить свое благополучие, а для того, чтоб оное подорвать. — Вслед за этим Салтыков писал в журнальном тексте произведения:

Должно, впрочем, сознаться, что такое непрерывное возрастание всеобщего довольства не могло не казаться неестественным, особливо если принять в соображение, что видимая его причина заключала в себе нечто, не совсем обычное. Прыщ ничего не делал, ни во что не вмешивался, даже не требовал, чтобы жители смотрели в оба, и вот от этого-то ничегонеделания, от этого невмешательства, вдруг словно расперло всех глуповцев от благополучия! Сделались они поперек себя шире, стала у них земля родить сторицею, стада умножались, пчелы расплодились необыкновенно, даже в реке начала попадаться такая рыба, какой прежде и не видано… Как хотите, а это хоть кого озадачит.

Вскоре эта тема — «самая лучшая администрация заключается в отсутствии таковой» — получила самостоятельную разработку в рассказе «Единственный. Утопия» из «Помпадуров и помпадурш» (см. выше стр. 220).

…но ничего не забыл, и ничему не научился — слегка измененные писателем слова Талейрана о вернувшихся во Францию после свержения Наполеона Бурбонах и эмигрантах-роялистах: «они ничего не забыли и ничему не научились». См. т. 6, стр. 591.

Поклонение мамоне и покаяние

Впервые — ОЗ, 1870, № 4, стр. 553–582 (вып. в свет 9 апреля).

Глава «Поклонение мамоне и покаяние», начинающаяся с очень важных для понимания «Истории одного города» прямых авторских суждений о трагических «провалах» истории и неизбежно вызываемых ими «отсрочках» общественного развития, построена в основном на сатирическом переосмыслении Салтыковым некоторых исторических материалов о царствовании Александра I