Изд-во АН СССР, 1954–1966.
ГМ — журнал «Голос минувшего».
ИВ — журнал «Исторический вестник».
Изд. 1873 — «Господа ташкентцы». Картины нравов. Сочинение М. Салтыкова (Щедрина)»; СПб. 1873; «Дневник провинциала в Петербурге». Сочинение М. Салтыкова (Щедрина), СПб. 1873.
Изд. 1881, 1885 — то же, издание второе, третье, СПб. 1881 и 1885.
Изд. 1933–1941 — Н. Щедрин (M. E. Салтыков). Собр. соч. в 20-ти томах. Гос. изд-во художественной литературы, М. 1933–1941.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
ЛH — непериодические сборники АН СССР «Литературное наследство».
MB — газета «Московские ведомости».
Некрасов — Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем в 12-ти томах, Гослитиздат, 1948–1952.
ОЗ — журнал «Отечественные записки».
ПГ — «Петербургская газета».
Р. вед. — газета «Русские ведомости».
PB — журнал «Русский вестник».
PC — журнал «Русская старина».
«Салтыков в воспоминаниях…» — сборник «M. E. Салтыков в воспоминаниях современников». Предисловие, подготовка текста и комментарий С. А. Макашина, Гослитиздат, М. 1957.
СПб. вед. — газета «Санкт-Петербургские ведомости».
ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив СССР в Ленинграде.
ДНЕВНИК ПРОВИНЦИАЛА В ПЕТЕРБУРГЕ
В БОЛЬНИЦЕ ДЛЯ УМАЛИШЕННЫХ
Продолжение «Дневника провинциала в Петербурге»
Впервые — ОЗ, 1873, «Соврем, обозр.», Э 2, стр. 344–370, глава I; Э 4, стр. 293–316, глава И. Подпись: Н. Щедрин.
Сохранились черновые рукописи незавершенной III главы, при жизни автора не публиковавшиеся.
В настоящем издании I и II главы печатаются по тексту «Отечественных записок». III глава печатается по автографам (ИРЛИ).[179]
Название этого произведения впервые встречается на л. 4 черновой рукописи «Господа ташкентцы. Из воспоминаний одного просветителя. Нумер третий». Здесь имеется карандашная запись рукой Салтыкова: «В больнице для умалишенных». — Рукопись относится, по-видимому, к 1869 году, но когда была сделана карандашная запись на полях, сказать трудно. Более определенное указание на замысел цикла встречается в XI главе «Дневника провинциала». Говоря о помешавшемся на тушканчиках Менандре, автор после слов: «Обо всем этом, однако же, речь впереди» — добавляет: «в будущем году я представлю читателям «Отечественных записок» подробный отчет об имеющем произойти со мною в сумасшедшем доме».[180]
Л. Ф. Пантелеев в своих воспоминаниях рассказывает, что Петербургский цензурный комитет намеревался задержать февральский номер «Отечественных записок» с первым фельетоном «В больнице для умалишенных» (Пантелеев неточно называет его «Дневником провинциала), так как «председателю Петрову показалось, что M. E. вывел личность вел. кн. Константина Николаевича, о чем у него и помышления не было». Далее в воспоминаниях передается рассказ самого Салтыкова: «А Лонгинова в то время в Петербурге не было; решил дождаться его возвращения. Вы знаете, что такое был Лонгинов; но все же у него был вкус, своего рода уважение к литературе. Только что он приехал, отправляюсь я к нему. Знаю, зачем пришли, — сказал Лонгинов, — не беспокойтесь. Мы с Тимашевым едва животики не надорвали, читая ваш дневник. Комитету бог знает что пригрезилось, ему уже послано распоряжение выпустить книгу».[181]
В архиве M. M. Стасюлевича сохранились семь рукописей, относящихся к незавершенной III главе «В больнице для умалишенных». Салтыков работал над ней, по-видимому, летом — осенью 1873 года и предназначал ее для октябрьской книжки «Отечественных записок», так как в подстрочном примечании к началу главы указано, что между появлением второй главы, напечатанной в апрельской книжке, и настоящей «прошло шесть месяцев» (см. стр. 645). Каждая из семи рукописей имеет заголовок «В больнице для умалишенных. III», но три рукописи относятся к одному сюжетному единству, а четыре остальные — к другому. В изд. 1933–1941 и в научном описании рукописей Салтыкова эти две группы рукописей были сочтены двумя редакциями начала III главы.[182] В действительности, рукописи содержат несколько вариантов двух различных по содержанию фрагментов III главы.
Первый фрагмент — от слов «Волей-неволей я должен был покориться» — представлен тремя следующими последовательными вариантами:
1. Текст, вероятно, перебеленный с не дошедшего до нас черновика, с значительной правкой, до слов: «…Вслед за тем доктор представил нас друг другу».[183] Имеется вариант, где Елеонский представлен читателю как «старичок в синем вицмундире, который сидит в углу и делает рукой движения сверху вниз», то есть где он представлен помешанным на сечении воспитанников.
2. Перебеленный текст рукописи с значительной стилистической правкой и дополнениями, переходящий в другую редакцию до слов: «…должна быть сильна и страшна».[184] Добавлено примечание, излагающее содержание предыдущих глав (см. стр. 645). В конце фрагмента содержится более полное изложение педагогических принципов Елеонского, послуживших основой «безазбучному просвещению», отсутствующее в рукописи 1. Приводим текст этого изложения.
Стр. 651. После слов на стр. 5: «…расскажите господину «провинциалу», в чем заключается ваш педагогический план», следовало:
И прежде, нежели я мог произнести слово, доктор уже представил нас друг другу.
—
Многие находят мой педагогический план слишком младенческим и потому смеются над ним, — начал Елеонский, — но, в сущности, он гораздо сложнее, нежели это может показаться на поверхностный взгляд.
Скрыть истину или показать ее в соответствующем известным целям свете — не менее трудно, как, например, на суде схоронить концы в воду или устроить более или менее правдоподобное alibi. Во-первых, истина не требует ни изворотливости, ни сноровки, ни творчества; во-вторых, она увлекает, так что надо обладать большой силой характера, чтоб не поддаться ее увлечениям.
В основании моего плана лежат именно те две вещи, о которых я сейчас упомянул, то есть: или полное сокрытие истины, или уснащение ее такими околичностями, которые давали бы ей смысл, споспешествующий достижению известных, заранее обдуманных целей.
Быть может, вы спросите меня, милостивый государь, для чего требуется сокрытие или искажение истины в таком важном деле, как воспитание юношества?
— на это отвечу вам: это нужно, во-первых, для удовлетворения потребности творчества, которая равно присуща педагогике, как и всем прочим отраслям человеческой индустрии, и, во-вторых, для того, чтобы с помощью воспитания получать благонамеренных граждан.
Как бы то ни было, но насмешки над моей педагогической методою не имеют никакого основания. Поводом для них послужила рутинность приемов и еще воспоминание о педагогах доброго старого времени, над которыми действительно много смеялись и в повестях и в жизни. Но не надо забывать, что времена значительно переменились. Старинные педагоги прибегали к своим приемам в наивности сердца своего; это были педанты, которые в схоластике видели гимнастику для ума. Мы же возобновляем старинные схоластические приемы совсем не с этой целью, а в видах[185][186] духу времени. Поэтому ежели старинная педагогика была бесцельна и смешна, то новейшая педагогика при том же содержании и тех же приемах должна быть сильна и страшна.
3. Перебеленный текст рукописи 2 с значительными исправлениями, до слов: «…оставив меня в жертву этому странному существу».[187] Судя по содержанию последнего абзаца, продолжением данной рукописи должен был служить рассказ Елеонского о его «педагогическом плане» (см. вариант рукописи 2), возможно, в переработанном виде.
Второй фрагмент представлен четырьмя последовательными рукописными вариантами, отличающимися друг от друга некоторыми добавлениями:
1. Перебеленный текст не дошедшего до нас черновика с многочисленными исправлениями, от слов: «Утро. В больнице царствует загадочное движение…» до слов: «…наши рабы верны, когда мы сами чувствуем себя властными и несокрушимыми».[188] На полях — конспективные карандашные записи, относящиеся к развитию сюжета.
2. Перебеленный текст начала рукописи 1 с многочисленными исправлениями, от слов: «Утро. В больнице царствует загадочное движение…» до слов: «…Ужели для того, чтобы быть взятым с оружием в руках… в сумасшедшем доме?!»[189]
3. Перебеленный текст рукописей 2 (начало) и 1 (продолжение) с многочисленными исправлениями и дополнениями, переходящий в другую редакцию, от слов: «В больнице царствует загадочное движение…» до слов: «…которых не тронула ее коса — вы, видите перед собой…»[190] Конец рукописи от слов: «Да, Иван Карлыч, желательно бы»[191] впервые опубликован в газете «Литературный Ленинград», 1934, 14 мая, Э 22 (44).
4. Перебеленный текст рукописи 3 с исправлениями, переходящий в другую редакцию, от слов: «С раннего утра в больнице царствует загадочное движение…» до слов: «-…я назначаю вас главным бунтовщиком!» Конец рукописи 3 после слов: «Вы, господа, вероятно, бунтовать желаете?» от слов: «Да, Иван Карлыч, желательно бы!» заменен в данной рукописи, возможно по цензурным соображениям, следующим вариантом.
— Однако, шпионы-то ваши не дремлют! — с дерзостью выступила вперед одна из тех мрачных личностей, которые на воле называются коноводами и зачинщиками.
Я взглянул на[192] нахала: рожа у него была совершенно разбойничья!
— Господин Соловейчиков! ваш дерзкий поступок не остается безнаказанным! — твердо сказал доктор, — roc-пода консерваторы! наденьте на господина Соловеичикова рукавицы и уведите его в уединенный номер.
В одну минуту вся толпа сумасшедших бросилась на Соловеичикова и чуть не растерзала его. Только двое оставались[193] в стороне и угрюмо смотрели на эту сцену.
— Ввиду такого важного акта, как бунт, происшествие, случившееся с г. Соловейчиковым, — очень кстати! — продолжал доктор. — Обыкновенно такие происшествия случаются после бунта, при так называемой переборке, у нас же оно случилось как раз наоборот. Я очень рад этому, потому что участь, постигшая преступника, должна внушить вам спасительный страх, господа! Но пусть знают «злые»,[194] что око правосудия не дремлет, и пусть трепещут заранее! Затем, господа, я ничего не имею против бунта… с тем, разумеется, что он будет происходить в совершенном порядке. А для того, чтобы окончательно устранить все недоразумения, я считаю нелишним указать вам, господа, на лицо, которое будет руководить вами в ваших бунтовских действиях. Господин Морковкин! вы так долго служили предводителем до поступления в наше заведение, что бунтовские порядки должны быть известны вам в совершенстве! Я назначаю вас главным бунтовщиком![195]
Впервые рукопись 4 опубликована в журнале «Всемирная иллюстрация», 1914, 23 марта, Э 3, стр. 39–40, в статье В. П. Кранихфельда «Щедрин по новым раскопкам».
В настоящем издании первый фрагмент главы III публикуется по тексту рукописи 3, второй фрагмент — по тексту рукописи 4 (от слов: «С раннего утра в больнице царствует загадочное движение…» до слов: «…Вы, господа, вероятно, бунтовать желаете? — совершенно спокойно обратился он к обществу сумасшедших» (см. стр. 653) и рукописи 3 от слов: «Да, Иван Карлыч, желательно бы!» — до слов: «…вы видите перед собой» (см. стр. 654).
—
Опубликованные две первые главы «В больнице для умалишенных» не встретили сочувствия критики. Почти все газеты (за исключением кратких положительных замечаний в «Камско-волжской газете» и «Сыне отечества»)[196] поместили отрицательные отзывы, в которых эти главы трактовались как шуточное произведение, лишенное художественных достоинств и сатирического значения «Дневника провинциала». Так, литературный обозреватель газеты «Азовский вестник» писал: «Увлекшись, по-видимому, успехом своего прошлогоднего «Дневника провинциала в Петербурге», г. Щедрин предпринял теперь продолжение его, под заглавием «В больнице для умалишенных». Но последнее, не имея и тени достоинств «Дневника», не представляет ничего, кроме бессодержательной болтовни, которой прямое место было бы
