одной системой, а либо действительно создает канон для
всех систем, либо по крайней мере подготавливает их. К канону для всех систем относится, конечно, в качестве
необходимой ее части и общая методология, но ничто не
может быть более печальным для такого рода произведения, нежели стремление принимать методологию, разработанную в ней для всех систем, за саму систему.
53После бесчисленных споров о цели этого великого
произведения попытка высказать о нем собственное мнение
может показаться самонадеянной. Но быть может, найти
ответ на вопрос, столь долго занимавший противников
и сторонников «Критики», тем легче, чем больше мы отдаляемся от первого впечатления, вызванного ее появлением.
Ведь в жизни людей нередко случается, что надежда на
обладание чем-либо в будущем принимается за само обладание!
Итак, если мне будет дозволено, не опасаясь показаться
самонадеянным, изложить мое собственное мнение, то оно
заключается в том, что «Критика чистого разума» не предназначена для того, чтобы обосновать только одну систему,
а уж меньше всего то промежуточное построение, в котором
смешиваются догматизм и критицизм и которое я пытался
охарактеризовать в своих предыдущих письмах. Напротив,
насколько я понимаю, «Критика» предназначена для того,
чтобы вывести из сущности разума две совершенно противоположные системы и обосновать как систему критицизма
(мыслимую в ее завершенности), так и целиком противоположную ей систему догматизма.
Опровергая догматизм, «Критика чистого разума» имела в виду догматицизм, т. е. такую систему догматизма,
которая создается слепо и без предварительного исследования способности познания. «Критика чистого разума»
показала, как догматицизм может стать догматизмом,
т. е. обоснованной системой объективного реализма. Быть
может, вы уже заранее решили, что это утверждение полностью противоречит духу «Критики», и ваше мнение будет представляться большинству тем более справедливым,
что оно действительно как будто противоречит ее букве.
Поэтому позвольте мне также заранее напомнить вам
только одно место «Критики», именно то, которое вплоть до
настоящего времени наименее понятно, несмотря на все
связанные с ним споры: я имею в виду ту часть, где речь
идет о вещах самих по себе. Если исходить из того, что
«Критика чистого разума» стремилась обосновать только
критицизм, то именно в этом пункте ее, как я полагаю,
совершенно невозможно спасти от упрека в непоследовательности. Если же предположить, что «Критика чистого
разума» не связана с какой-либо определенной системой, то
легко понять, почему в ней параллельно существуют системы идеализма и реализма. Она значима для обеих, поскольку необходима как в системе критицизма, так и в системе
догматизма, а критицизм и догматизм — не что иное, как
54идеализм и реализм, мыслимые в рамках системы *. Тот,
кто внимательно читал, что говорится в «Критике» о практических постулатах, не мог не признать, что здесь оставлено место для догматизма, на котором он может с уверенностью возвести прочное здание. Как много мнимых врагов
критицизма утверждали — причем именно потому, что
они, подобно его сторонникам, воспринимали критический
метод лишь в его внешнем а с п е к т е , — что критицизм отличается от догматизма исключительно своим методом. А что
на это отвечали так называемые сторонники критической
философии? Но и они оказывались большей частью настолько скромны, что признавали, будто отличие их критицизма заключается только в методе, что они лишь верят
в то, что косные догматики, по их мнению, знают, и что
главное преимущество нового метода (все дело, конечно,
только в такого рода преимуществах!) состоит единственно
в более сильном влиянии на мораль, которое благодаря
этому методу обрело учение догматизма.
Как бы то ни было, пусть наше время прославится тем,
что удачно применило новый метод в пользу догматизма;
заслугой грядущей эпохи явится, вероятно, завершение
противоположной системы во всей ее чистоте. Можно
продолжать и далее разрабатывать систему догматизма,
только не надо выдавать догматические системы за систему
критицизма на том основании, что канон для ее построения
взят из «Критики чистого разума».
«Критика», создавшая метод практических постулатов
для двух совершенно противоположных систем, не могла
выйти за пределы метода, не могла, поскольку она должна
была быть приемлемой для всех систем, определить подлинный дух этого метода в одной системе. Для того чтобы
сохранить всеобщность метода, она должна была сохранить
* Хочу попутно заметить, что вскоре можно будет, как я полагаю,
отказаться от этих наименований и заменить их более определенными.
Почему бы нам сразу же не обозначить обе системы их действительными
наименованиями — догматизм как систему объективного реализма (или
субъективного идеализма), критицизм — как систему субъективного реализма (или объективного идеализма)? (Совершенно очевидно, что «Критика чистого разума» признает существование объективного и субъективного реализма, ибо речь в ней идет о явлениях, в основе которых лежат вещи сами по себе.) Улучшение терминологии как будто весьма
незначительная заслуга, хотя для многих, если не для большинства, слова
имеют большее значение, чем понятия. Если бы после появления «Критики» выражения «критическая философия», «критицизм» не вошли
в научный обиход, то, вероятно, раньше бы отказались от мнения, что
«Критика чистого разума» обосновывает только одну систему (систему
так называемого критицизма).
55его в той неопределенности, которая не исключала бы ни ту
ни другую систему. Более того, в соответствии с духом
времени Кант сам был склонен применить его скорее к догматизму, обоснованному по-новому, чем к критицизму,
впервые им созданному.
«Критика чистого разума» (позвольте мне продолжить
мои умозаключения) именно потому и является единственным в своем роде произведением, что сохраняет
значимость для всех систем, вернее, так как все остальные
системы лишь более или менее точные воспроизведения
обеих главных систем, для обеих этих систем, тогда как
любая выходящая за пределы простой критики попытка
может быть значима только в рамках одной из этих систем.
Именно поэтому «Критика чистого разума» как таковая
остается непоколебимой и неопровержимой, тогда как любая другая система, заслуживающая этого наименования,
должна быть опровергаема другой, необходимым образом
противоположной ей системой. Пока стоит философия,
будет стоять и «Критика чистого разума», и только она
одна, тогда как каждая другая система будет терпеть наряду с собой иную систему, прямо противоположную
ей. «Критика чистого разума» не подвержена влиянию
индивидуальности и именно поэтому значима для всех
систем, тогда как любая другая система несет на себе печать индивидуальности, ибо может быть завершена только
практически (т. е. субъективно). Чем ближе философия
к системе, тем большее значение обретают в ней свобода
и индивидуальность, тем меньше она может претендовать
на общезначимость.
Только «Критика чистого разума» есть или содержит
в себе подлинное наукоучение, поскольку оно значимо
для всякой науки. Пусть наука все-таки возвысится до
абсолютного принципа, а если она хочет стать системой, это
даже необходимо. Но наукоучение никак не может создать один абсолютный принцип, чтобы тем самым стать
системой (в узком смысле слова), потому что в нем должен
содержаться не абсолютный принцип, не определенная,
законченная система, а канон для всех принципов и систем.
Однако пора вернуться к нашей основной теме.
Если «Критика чистого разума» — канон для всех
возможных систем, то необходимость практических постулатов она также должна была вывести из идеи системы
вообще, а не из идеи какой-нибудь определенной системы.
Поэтому если существуют две полностью противоположные системы, то метод практических постулатов никоим
56образом не может всецело принадлежать только одной из
них, поскольку «Критика чистого разума» впервые доказала, исходя из идеи системы вообще, что ни одна система,
какое бы наименование ей ни давали, не может быть в своей
завершенности предметом знания, а может быть только
предметом практически необходимого, но бесконечного
действия. То, что «Критика чистого разума» дедуцирует из
сущности разума, и раньше применял, быть может не
осознавая ясно основания этого, каждый философ, руководствовавшийся в своем построении регулятивной идеей
системы.
Быть может, вы помните наш вопрос: почему Спиноза
изложил свою философию в системе этики? Он, без сомнения, сделал это не случайно. О нем действительно можно
сказать: «Он жил в своей системе». Но мыслил он ее, конечно, как нечто большее, чем просто теоретический воздушный замок: в нем такой дух, как его, вряд ли обрел бы
покой и «небесное умиротворение рассудка», в котором он
столь явно жил и творил.
Система знания либо необходимо является простым
фокусом, игрой мыслей (вы ведь знаете, насколько это
было противно серьезному складу ума этого человека),
либо должна обрести реальность не посредством теоретической, а посредством практической, не посредством познающей, а посредством продуктивной, реализующей способности, не посредством знания, а посредством действования.
«Но ведь отличительной чертой догматизма и являе т с я , — скажут н а м , — то, что он занимается простой игрой
мыслей». Знаю, что это действительно общее мнение всех
тех, кто вплоть до настоящего времени продолжал догматизировать за счет Канта. Однако простая игра мыслей
никогда не создает системы. «Это мы и хотим доказать,
системы догматизма не должно быть: единственная возможная система — это система критицизма». Что касается
меня, то я полагаю, что существует как система догматизма, так и система критицизма. Более того, я полагаю,
что в самом критицизме я нашел разрешение загадки,
почему необходимо должны существовать обе эти системы,
почему, пока существуют конечные существа, должны
существовать и две совершенно противоположные системы,
почему, наконец, человек может убедиться в достоверности
какой-либо системы только практически, т. е. посредством
реализации в себе самом одной из этих систем.
Думаю, что, исходя из этого, могу также объяснить,
почему для духа, который сам сделал себя свободным
57и обязан своей, философией только самому себе, ничто не
может быть более невыносимым, чем деспотизм узких умов,
неспособных терпеть наряду со своей системой никакой
другой. Ничто столь не возмущает философский ум, как
утверждение, что отныне вся философия должна быть
заключена в оковы какой-либо одной системы. Никогда он
не ощущал своего величия в большей степени, чем тогда,
когда видел перед собой бесконечность знания. Вся возвышенность его науки состояла именно в том, что она никогда
не будет завершена. В то мгновение, когда он решил бы, что
его система завершена, он стал бы невыносим для самого
себя. В то мгновение он бы перестал быть творцом и превратился бы в орудие своей системы *. Сколь же более невыносимой должна быть для него эта мысль, если что-либо
подобное навязывает ему другой?
Высшее достоинство философии состоит именно в том,
что она всего ждет от человеческой свободы. Поэтому ничто
не может быть для нее более пагубным, чем попытка замкнуть ее в границах теоретической общезначимости
системы. Тот, кто предпримет что-либо подобное, может
обладать проницательным умом, но истинный критический
дух ему чужд. Ибо этот дух направлен на ниспровержение
суетного стремления показать себя и на спасение свободы
науки.
Насколько большее значение для истинной философии
имеет поэтому скептик, заранее объявляющий войну всякой общезначимой системе, бесконечно большее, чем догматицист, заставляющий всех принести клятву верности
символу теоретической науки! До тех пор пока скептик
остается в отведенных ему границах, т. е. до тех пор пока он
сам не вторгается в сферу человеческой свободы, пока он
верит в бесконечную истину, но также только в бесконечное
наслаждение ею, в развивающуюся, им самим завоеванную,
обретенную и с т и н у , — кто откажется видеть в нем подлинного философа? **
* До тех пор пока мы заняты реализацией своей системы, имеет место
лишь практическая ее достоверность. Наше стремление завершить ее
реализует наше знание ее. Если бы мы в какой-либо момент решили нашу
задачу, то система стала бы предметом знания и тем самым перестала бы
быть предметом свободы.
** Философия — какое прекрасное слово! Если автору будет дано
