проникает в суть
вещей и постоянно нарушает при этом естественный
ход правового процесса, перед нашим взором возникает
самое неприглядное зрелище, возмущающее каждого, кому
священно право.
Однако если правовой строй служит необходимым
условием существующей во внешнем мире свободы, то,
несомненно, важной проблемой является следующая: как
вообще может мыслиться его возникновение, поскольку
воля индивидуума здесь совершенна бессильно и в качестве
необходимого дополнения предполагает нечто от него не
зависящее, а именно волю всех остальных.
Можно предположить, что само возникновение правового порядка было не делом случая, а непременным следствием естественного хода вещей, под давлением которого люди
для прекращения повсеместно совершаемого насилия вы-
448нуждены были, не осознавая полностью значения своего
решения, установить подобный порядок, причем первое же
его действие явилось для них неожиданностью.
Однако нетрудно понять, что порядок, вызванный необходимостью, не может быть прочным отчасти потому, что
созданное в силу необходимости рассчитано на удовлетворение ближайших потребностей, отчасти же потому, что
механизм государственного устройства осуществляет принуждение свободных существ, которые терпят это лишь до
тех пор, пока находят в этом какие-либо преимущества для
себя; объединение их под действием единого механизма
принадлежит — поскольку в сфере свободы не существует
априорных решений — к числу тех проблем, которые могут
быть решены только посредством бесконечного числа попыток, прежде всего потому, что механизм, которым движимо
само устройство и от которого оно сильно отличается,
является чем-то средним между идеей государственного
устройства и ее действительным осуществлением, модифицируясь в зависимости от степени культуры, национального характера и т. д. Поэтому следует ожидать, что сначала
возникнут лишь временные государственные устройства,
каждое из которых будет нести в себе зародыш своей гибели; поскольку же они изначально созданы не разумом,
а под давлением обстоятельств, они рано или поздно распадутся, так как вполне естественно, что под давлением
обстоятельств народ может отказаться от некоторых своих
прав, лишиться которых навечно он не склонен и возвращения которых он рано или поздно потребует; тогда ниспровержение данного строя неизбежно, и тем более неизбежно,
чем совершеннее он в формальном отношении, так как
в этом случае правящая власть, несомненно, добровольно
не откажется от своих прав, что само по себе свидетельствовало бы о внутренней слабости государства.
Если, однако, каким бы то ни было образом наконец
будет осуществлен строй, действительно правовой, а не
основанный только на угнетении, как это неизбежно происходило вначале, то не опыт, ибо даже бесконечного числа
его свидетельств недостаточно для доказательства какоголибо общего положения, а убедительные умозаключения
доказывают, что существование даже такого строя, который
можно считать для данного государства, насколько это
вообще возможно, наиболее совершенным, безусловно, зависит от случайности.
Если по примеру природы, которая не создает ничего
самостоятельного, никакой самодовлеющей системы, где
449в качестве основы не было бы трех независимых друг от
друга сил, правомочность государственного строя также
будет обеспечиваться разделением трех независимых друг
от друга властей, то именно нападки на этот принцип —
справедливые, хотя необходимость его в правовом строе
отрицать н е в о з м о ж н о , — доказывают все несовершенство
такого строя, причина которого не может заключаться
в самом этом строе и которую следует искать вне его. Поскольку безопасность каждого государства и защита его от
возможных посягательств других государств неизбежно
создают решительный перевес исполнительной власти над
двумя другими, особенно над законодательной властью,
этой сдерживающей силой государственной машины, то
в конечном счете существование целого будет основано не
на соперничестве противоположных друг другу властей,
этой весьма неосновательной гарантии сохранения государственного строя, а только на доброй воле тех, в чьих руках
находится верховная власть. Однако то, что служит защите
и обеспечению права, не должно зависеть от случая. Но
сделать устойчивость существующего строя не зависящей
от доброй воли можно также лишь посредством принуждения; основание его должно, конечно, находиться не в самом
государственном устройстве, ибо тогда необходима была бы
четвертая власть, которой пришлось бы либо передать все
полномочия — в этом случае она стала бы исполнительной
в л а с т ь ю , — либо сделать ее совершенно бессильной — тогда ее деятельность полностью зависела бы от случая и даже
при наиболее благоприятном для нее положении вещей,
если народ перешел бы на ее сторону, результатом могло бы
быть только восстание, что в хорошо функционирующем
государстве должно быть столь же невозможно, как нарушение взаимодействия частей в машине.
Следовательно, представить себе гарантированное существование даже отдельного государственного устройства, пусть даже совершенного по своей идее, невозможно
без организации, стоящей над отдельными государствами,
без федерации всех государств, гарантирующих друг другу
нерушимость их строя; однако подобная взаимная гарантия в свою очередь невозможна, прежде чем, во-первых, не
будут повсеместно распространены принципы подлинного
правового устройства, чтобы все отдельные государства
были одинаково заинтересованы в сохранении строя всех
государств, и прежде чем, во-вторых, все эти государства не
подчинятся общему закону, так же как раньше при образовании государства это сделали отдельные индивидуумы;
450тем самым отдельные государства будут входить в государство государств, и для устранения столкновений между
народами будет действовать общий ареопаг народов, состоящий из представителей всех культурных наций, в распоряжении которого против каждого отдельного восставшего
государственного индивидуума будет совместная мощь
всех остальных государств.
Понять, как может быть реализовано подобное правовое
устройство, которое охватывает отдельные государства и
способствует тому, что они выходят из своего прежнего
естественного состояния по отношению друг к другу, понять, как это может быть реализовано посредством свободы,
которая именно во взаимоотношениях между государствами ведет свою дерзостную и ничем не ограничиваемую
игру, было бы совершенно невозможно, не признав, что
именно в этой игре свободы, ход которой и есть история,
господствует слепая необходимость, объективно привносящая в свободу то, чего свобода сама никогда бы достигнуть
не могла.
Таким образом, ход наших рассуждений вернул нас
к поставленному выше вопросу об основании тождества
между свободой, поскольку она выражает себя в произволе,
с одной стороны, и объективным, или з а к о н н ы м , — с другой. Теперь этот вопрос обретает несравненно более важное
значение и требует ответа во всей своей всеобщности.
III
Возникновение всеобщего правового строя не должно
быть делом случая, и все-таки оно может быть только результатом свободной игры сил, наблюдаемой нами в истории. Поэтому возникает вопрос, заслуживает ли вообще
наименования истории ряд событий, лишенных плана и цели, и не заключено ли уже в самом понятии истории
понятие необходимости, подчиняться которой вынужден
даже произвол.
Здесь прежде всего следует точно установить смысл
понятия истории.
Не все, что происходит, есть вследствие этого объект
истории; так, например, явления природы могут носить
исторический характер только в том случае, если они оказывают влияние на человеческую деятельность. Еще в
меньшей степени считается объектом истории то, что происходит согласно познанному правилу, периодически повторяется или вообще являет собой какой-либо априорно
15* 451определяемый результат. Если говорить об истории природы в подлинном смысле этого слова, то природу следовало
бы представлять себе так, словно, будучи по видимости
свободной в своем продуцировании, она постепенно производит свои продукты во всем их многообразии посредством постоянного отклонения от одного изначального
прообраза, а это было бы не историей объектов природы
(таковой является, собственно говоря, описание природы),
а историей самой производящей природы. Какой увидели
бы мы природу в такой истории? Мы увидели бы, что она
различным образом распоряжается как бы одной и той же
суммой, или соотношением сил, выйти за пределы которой
она не может; увидели бы, что в своем созидании она свободна, но отнюдь не стоит вне всякой закономерности.
Следовательно, природа стала бы для нас объектом истории, с одной стороны, из-за видимости свободы в ее продуцировании, так как мы не можем априорно определить
направления ее продуктивной деятельности, несмотря на
то что эти направления, несомненно, подчинены определенному закону, с другой стороны — из-за ограниченности
и закономерности, которые заложены в нее соотношением
находящихся в ее распоряжении сил; из всего этого явствует, что история не протекает ни с абсолютной закономерностью, ни с абсолютной свободой, но есть лишь там, где
с бесконечными отклонениями реализуется единый идеал,
причем так, что с ним совпадают если не отдельные черты,
то весь образ в целом.
Однако подобную последовательную реализацию идеала, когда к нему ведет только некое прогрессивное движение в целом, являющее собой как бы объект интеллектуального созерцания, можно мыслить лишь в применении
к таким существам, которые образуют род, ибо индивидуум
именно потому, что он таков, не способен достигнуть идеа¬
ла, идеал же, будучи с необходимостью определенным,
должен быть реализован. Таким образом, мы пришли к новому пониманию истории, а именно к тому, что существует
лишь история таких существ, которые видят перед собой
идеал, недостижимый для индивидуума, но достижимый
для рода. Из этого следует, что каждый индивидуум должен
вступать именно там, где остановился предшествующий,
чтобы в последовательности индивидуумов не было перерыва, и если то, что должно быть реализовано в историческом
процессе, может быть реализовано лишь посредством разума и свободы, то должны быть возможны также традиция
и передача достигнутого.
452Дедукция понятия истории уясняет, что ни абсолютно
лишенный закономерности, ни абсолютно закономерный
ход событий не заслуживает наименования истории; из
этого следует:
a) что прогрессивный процесс, который мыслится во
всякой истории, не допускает закономерности такого рода,
которая ограничивала бы свободную деятельность рамками
определенной, все время возвращающейся к самой себе
последовательности действий;
b) что вообще все, происходящее в соответствии с определенным механизмом или с априорной теорией, не является объектом истории. Теория и история в корне противоположны друг другу. Человек лишь потому имеет историю,
что его поступки не могут быть заранее определены какойлибо теорией. Следовательно, историей правит произвол.
В мифологии история начинается с перехода от господства
инстинкта к царству свободы, с конца золотого века, или
с грехопадения, т. е. с первого проявления произвола.
В идеях философов история завершается возникновением
царства разума, т. е. золотого века права, когда на земле
исчезнет произвол и человек вернется благодаря свободе
к тому состоянию, которое ему изначально было дано природой и из которого он вышел, когда началась история;
c) что наименования истории также не заслуживает
нечто абсолютно лишенное закономерности, или ряд событий, протекающих без плана и цели, и что своеобразие
истории составляет только сочетание свободы и закономерности, или постепенная реализация индивидуумами
всего рода в целом никогда полностью не утрачиваемого
идеала.
После того как мы вывели основные свойства истории,
следует подробнее остановиться на ее трансцендентальных
возможностях, что приведет нас к философии истории,
которая является для практической философии тем, чем
является природа для теоретической философии.
А
Первым вопросом, который с полным правом может
быть задан философии истории, является, несомненно,
следующий: как вообще мыслима история, если все, что
есть, положено для каждого лишь его сознанием, и вся
предшествующая история также, следовательно, может
быть для каждого положена лишь его сознанием. Действительно, мы утверждаем, что ни одно индивидуальное
453сознание не могло бы быть положено со всеми своими
определениями, с которыми оно необходимо положено
и которые ему принадлежат, если бы этому не предшествовала вся история, что легко можно было бы показать на
примерах, если бы в этом была необходимость. Правда, вся
прошедшая история относится только к сфере явлений, так
же как и сама индивидуальность сознания, следовательно,
она для каждого человека не более, но и не менее реальна,
чем его собственная индивидуальность. Эта определенная
индивидуальность предполагает эту определенную эпоху
именно такого характера, такого уровня культуры и т. д.,
однако такая эпоха не была бы возможна без всей предшествующей истории. Историческое повествование, для
которого вообще единственным объектом является объяснение данного состояния в мире, могло