разумное существо может сказать самому себе:
и мне доверено исполнение закона и осуществление права
в сфере моей деятельности, и на меня частично возложено
моральное управление миром, но что я по сравнению с множеством других? Этот порядок существует лишь постольку,
459поскольку все остальные мыслят одинаково со мной и каждый осуществляет дарованное ему божественное право
способствовать торжеству справедливости.
Итак: либо я ссылаюсь на моральный миропорядок —
тогда я не могу его мыслить абсолютно объективным, либо
я требую чего-то совершенно объективного, которое в полной независимости от свободы обеспечило бы и как бы
гарантировало успех моих действий, направленных на
достижение высшей ц е л и , — тогда, поскольку единственно
объективное в волении есть бессознательное, я вынужден
обратиться к бессознательному, посредством которого должен быть гарантирован внешний успех всех моих действий.
Ибо мыслить конечное объединение всех действий для
достижения общей цели я могу только в том случае, если
в произвольном, т. е. совершенно не подчиненном закону,
действовании людей господствует некая бессознательная
закономерность. Однако закономерность есть только в созерцании, следовательно, упомянутая выше закономерность невозможна, если то, что представляется нам свободным действованием, необъективно или, будучи рассмотрено само по себе, не есть созерцание.
Однако здесь речь идет не о действовании индивидуума,
а о действовании всего рода в целом. То второе объективное, которое должно для нас возникнуть, может быть
осуществлено только родом, т. е. в истории. История же
в объективном рассмотрении есть не что иное, как ряд
событий, который лишь субъективно представляется рядом
свободных действий. Следовательно, объективное в истории есть, правда, созерцание, но это — не созерцание
индивидуума, ибо в истории действует не индивидуум,
а род; таким образом, созерцающее, или объективное,
в истории должно быть единым для всего рода.
Однако, хотя объективное во всех интеллигенциях одно
и то же, каждый индивидуум действует абсолютно свободно, и действия различных разумных существ не обязательно совпадали бы, более того, чем свободнее индивидуум, тем более возрастала бы противоречивость целого, если
бы то объективное, общее для всех интеллигенций, не
составляло абсолютный синтез, в котором все противоречия
уже заранее разрешены и сняты. Понять, как из совершенно лишенной закономерности игры свободы, когда каждое
свободное существо ведет себя так, как будто вне его вообще никого нет (это всегда приходится принимать за
правило), в конечном счете возникает нечто разумное
460и внутренне согласованное, что я вынужден предполагать
в каждом своем действии, было бы невозможно, если бы
объективное во всех действиях не составляло некую общность, направляющую действия людей к единой гармоничной цели, причем таким образом, что, какие бы поступки они ни совершали и сколь бы безмерен ни был их
произвол, они независимо от своего желания и часто против
своей воли действуют под давлением некой скрытой необходимости; ею заранее определено, что своими беззаконными действиями, и, чем они беззаконнее, тем вернее,
они поведут развитие по пути, избрать который они не
могли, и придут к тому, к чему они не стремились. Сама же
эта необходимость может быть мыслима лишь при абсолютном синтезе всех действий, которыми обусловлено все
происходящее, а следовательно, и вся история; в этом
синтезе, поскольку он абсолютен, все заранее взвешено
и рассчитано, и, что бы ни случилось и каким бы противоречивым и дисгармоничным нам все ни казалось, оно имеет
и находит в нем свою всеобъединяющую основу. Сам же
этот абсолютный синтез должен быть отнесен к тому абсолютному, которое есть созерцающее, вечно и всеобще
объективное в каждом свободном действовании.
Все сказанное приводит нас к механизму природы,
которым обеспечивается успешное завершение всех действий и который без какого-либо участия свободы направляет их к высшей цели, стоящей перед всем родом. Ибо
вечная и единственная объективность для всех интеллигенций и есть закономерность природы или созерцания,
которое в волении становится чем-то совершенно независимым от интеллигенции. Это единство объективного для всех
интеллигенций объясняет мне, однако, только предопределенность всей истории для созерцания посредством абсолютного синтеза, простое развертывание которого в различных рядах и есть история; но оно не объясняет, как с этим
объективным предопределением всех действий согласуется
сама свобода действования. Следовательно, это единство
объясняет нам только одно определение в понятии истории,
а именно ее закономерность, которая, как теперь ясно,
свойственна лишь объективному в действовании (ибо оно
действительно относится к природе, следовательно, должно
быть таким же закономерным, как сама природа; поэтому
было бы совершенно бесполезно стремиться создавать посредством свободы эту объективную закономерность действования, так как она создает себя совершенно механически
и как бы сама собой). Однако это единство не объясняет
461мне другое определение, а именно сосуществование с закономерностью отсутствия закономерности, т. е. свободы,
другими словами, оставляет необъясненным, в силу чего
возникает гармония между объективным, создающим то,
что оно создает, совершенно независимо от свободы посредством собственной закономерности, и свободно определяющим.
На данной стадии рефлексии друг другу противостоят
интеллигенция сама по себе (абсолютно объективное, общее всем интеллигенциям), с одной стороны, и свободно
определяющее, чисто субъективное — с другой. Интеллигенцией самой по себе объективная закономерность истории
предопределена раз и навсегда; однако поскольку объективное и свободно определяющее совершенно независимы друг от друга и каждое зависит только от самого себя, то
как я могу быть уверенным в том, что объективная предопределенность и бесконечность того, что возможно посредством свободы, исчерпывают друг друга, что, следовательно, объективное действительно есть абсолютный синтез для
всей целокупности свободных действий? И если свобода
абсолютна и просто не может быть определена объективным, то чем гарантируется постоянная согласованность
между тем и другим? Если объективное всегда есть определенное, то посредством чего же оно определено именно так,
что оно объективно привносит в свободу, которая выражает
себя лишь в произволе, то, что не может находиться в ней
самой, а именно закономерность? Подобная предустановленная гармония между объективным (закономерным)
и определяющим (свободным) мыслима только посредством чего-то более высокого, стоящего над обоими, что,
следовательно, есть не интеллигенция и не свобода, а общий источник разумного и свободного.
Если это высшее — не что иное, как основание тождества между абсолютно субъективным и абсолютно объективным, между сознательным и бессознательным, которые в свободном действии разделяются только для являемости, то само это высшее не может быть ни субъектом, ни
объектом, ни тем и другим одновременно, но лишь абсолютным тождеством, в котором нет никакой двойственности и которое именно потому, что условие всякого сознания
есть двойственность, никогда не может быть осознано.
Словно извечное солнце, сияющее в царстве духов немеркнущим светом, это извечное бессознательное, никогда не
становясь объектом, тем не менее наносит на все свободные
действия отпечаток своей тождественности, есть одновре-
462менно одно и то же для всех интеллигенций, тот невидимый
корень, по отношению к которому все интеллигенции суть
только потенции, вечно опосредствующее между самим
себя определяющим субъективным в нас и объективным,
или созерцающим, одновременно основание закономерности в свободе и свободы в закономерности объективного.
Легко понять, что для этого абсолютно тождественного,
которое разделяется уже в первом акте сознания и посредством разделения создает всю систему конечности, вообще
не может быть предикатов, ибо оно есть абсолютно простое,
не может быть для него и предикатов, взятых из сферы
интеллигенции или свободы, следовательно, оно никогда не
может быть объектом знания, но только объектом извечной
предпосылки в действовании, т. е. веры.
Однако если это абсолютное есть подлинное основание
гармонии между объективным и субъективным в свободном
действовании не только индивидуума, но и всего рода, то
следы этого вечного неизменного тождества легче всего
обнаружить в той закономерности, которая, подобно нитям,
сотканным неведомой рукой, проходит сквозь всю свободную игру произвола в истории.
Если наша рефлексия обратится только на бессознательное, или объективное, во всяком действовании, то мы
должны будем признать, что все свободные действия, следовательно и история, детерминированы, но не сознательной, а совершенно слепой предопределенностью, которая
находит свое выражение в темном понятии судьбы; в этом
состоит система фатализма. Если же наша рефлексия
обратится только на субъективное, произвольно определяющее, то возникает система абсолютного беззакония, система неверия или атеизма, в которой господствует утверждение, что в поступках и в деятельности нет ни закономерности, ни необходимости. Но если рефлексия возвысится до
абсолюта, который составляет общее основание гармонии
между свободой и разумностью, то возникнет система
провидения, т. е. религии, в единственно истинном значении этого слова.
Однако, если бы абсолют, который повсеместно может
быть лишь откровением, действительно полностью открылся в истории или вообще когда-либо открылся, это положило бы конец явлению свободы. Такое полное откровение
наступило бы в том случае, если бы свободное действование
целиком совпало с предопределением. Если бы такое совпадение когда-либо произошло, т. е. если бы абсолютный
синтез когда-либо полностью осуществился, мы увидели
463бы, что все то, что произошло в ходе истории свободно, было
в рамках этого целого закономерным и что все действия,
казавшиеся свободными, были в действительности необходимы именно для того, чтобы осуществилось это целое.
Противоположность между сознательной деятельностью
и деятельностью бессознательной необходимо бесконечна,
так как, будь эта противоположность когда-либо устранена,
было бы устранено и явление свободы, которое основано
исключительно на ней. Следовательно, невозможно допустить, что наступит время, когда абсолютный синтез,
т. е., выражаясь эмпирически, предначертание провидения,
будет полностью завершен.
Если мыслить историю как лицедейство, где каждое
действующее лицо играет свою роль совершенно свободно
и по своему усмотрению, то разумное развертывание всего
этого путаного действия мыслимо лишь в том случае, если
творит его один дух и если творец, по отношению к которому актеры являют собой лишь отдельные его части (disjecti
membra poetae 2 0 ) , уже заранее установил такую гармонию
между объективным завершением целого и свободной игрой отдельных лиц, что из всего этого в конечном итоге
действительно получается нечто разумное. Если бы автор
был независим от своего произведения, то мы оказались бы
лишь актерами, изображающими то, что он сочинил. Если
же он не независим от нас, если он просто открывает и последовательно обнаруживает себя в игре самой нашей
свободы, причем таким образом, что без этой свободы не
было бы и его самого, то мы становимся соучастниками
в создании целого и сами придумываем те особые роли,
которые играем. Таким образом, последнее основание гармонии между свободой и объективным (закономерным)
никогда не может быть совершенно объективным, если
должно быть сохранено явление свободы. Посредством
каждой отдельной интеллигенции действует абсолютное,
т. е. действование интеллигенции само абсолютно и поэтому ни свободно, ни несвободно, а то и другое одновременно,
абсолютно свободно, а именно поэтому и необходимо. Но
если интеллигенция выходит из состояния абсолютности,
т. е. из всеобщего тождества, в котором нет различения,
и осознает себя (различает саму себя), что происходит
благодаря тому, что ее действование становится для нее
объективным, т. е. переходит в объективный мир, то свободное и необходимое в ее действовании разделяются.
Свободно оно только в качестве внутреннего явления,
поэтому мы и ощущаем себя внутренне свободными, верим
464в то, что мы внутренне всегда свободны, хотя явление
нашей свободы или наша свобода, поскольку она переходит
в объективный мир, в такой же степени подчиняется законам природы, как любое другое событие.
Из предшествующего явствует, какой взгляд на историю надлежит считать единственно правильным. История
в целом есть продолжающееся, постепенно обнаруживающее себя откровение абсолюта. Поэтому в истории никогда
нельзя указать на какой-либо отдельный момент, где становятся как бы зримыми следы вмешательства провидения
или даже Бог. Ибо Бога никогда нет, если бытие есть то, что
находит свое выражение в объективном мире; если бы он
был,