если бы изначальным было не

единство, а множество, то первоначальное действие было

бы не синтезом, а рассеянием. Хотя мы можем понять

синтез лишь посредством изначального единства в противоположности множеству, все же «Критика чистого разума»

не могла возвыситься до этого абсолютного единства, поскольку, стремясь прекратить спор философов, она могла

исходить только из того факта, из которого исходит спор

в самой философии. Именно поэтому она могла и тот изначальный синтез предполагать только как факт в способности познания. При этом она достигла большого преимущества, значительно превышающего понесенный в другом

отношении ущерб.

Спор с догматизмом шел не о самом факте, а лишь

о выводах из него. Вам, мой друг, я могу не приводить

обоснования этого утверждения. Вы ведь никогда не могли

понять, как можно приписывать догматизму утверждение,

будто вообще не существует синтетических суждений. Вы

давно знаете, что несогласие между двумя системами связано не с вопросом, существуют ли вообще синтетические

суждения, а с вопросом значительно более глубоким: где

находится принцип этого единства, выраженного в синтетическом суждении?

Ущерб, понесенный критической философией, заключался, с другой стороны, в почти неизбежном поводе для

ложного толкования, согласно которому неблагоприятный

для догматизма результат связан только со способностью

познания. Ибо до тех пор, пока способность познания рас-

48сматривалась как нечто, правда, свойственное субъекту, но

не необходимое, упомянутое недоразумение оставалось неизбежным. Полностью устранить это заблуждение, будто

способность познания независима от самой сущности субъекта, критика одной только способности познания не могла,

так как она может рассматривать субъект лишь в той мере,

в какой он сам есть объект способности познания, т. е. совершенно отличен от него.

Еще более неизбежным это недоразумение оказалось

потому, что «Критика чистого разума», подобно любой

другой чисто теоретической системе, не могла преступить

границу полнейшей нерешительности, т. е. могла дойти

только до доказательства теоретической недоказуемости

догматизма. Поскольку к тому же в свете освященной

давней традицией иллюзии догматизм представал как

практически, наиболее желательная система, то вполне

естественно было, что догматизм попытался спастись, ссылаясь на слабость разума. Преодолеть же эту иллюзию

было невозможно, пока этот вопрос рассматривался в сфере

теоретического разума. А тот, кто перемещал эту иллюзию

в область практического разума, мог ли он внимать голосу

свободы?

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Да, друг мой, я твердо убежден, что даже совершенная

система критицизма не может теоретически опровергнуть

догматизм. Правда, теоретическая философия сокрушает

его, но он вновь поднимается с еще большей силой.

Полностью опровергнуть его должна теория синтетических суждений. Критицизм, который вместе с догматизмом

исходит из общей точки изначального синтеза, может

объяснить этот факт только из самой способности познания. Он со всей очевидностью победно доказывает, что

субъект, как только он входит в сферу объекта (выносит

объективные суждения), выходит из самого себя и вынужден прибегнуть к синтезу. Допустив это, догматизм

должен допустить и то, что абсолютно объективное познание невозможно, другими словами, что объект вообще

может быть познан только при условии действия субъекта,

при условии, что субъект выходит из своей сферы и приступает к синтезу. Догматизм должен признать, что в синтезе

объект никогда не может быть абсолютным, ибо, будучи

абсолютным, он вообще не допустил бы синтеза, т. е. обусловленности противоположным. Догматизм должен признать, что я достигаю объект только посредством самого

49себя и что я не могу встать на собственные плечи, чтобы

видеть то, что находится вне меня.

В этих пределах догматизм теоретически опровергнут.

Однако этим действием синтеза способность познания еще

далеко не исчерпана. Дело в том, что синтез вообще мыслим

лишь при двух условиях.

Во-первых, при условии, что ему предшествует абсолютное единство, которое только в самом синтезе, т. е. когда дано нечто противодействующее, множество, становится

эмпирическим единством. До этого абсолютного единства

критика способности познания подняться не может, ибо

последнее, с чего она начинает, и есть тот синтез: тем очевиднее, что совершенная система должна исходить из этого

единства.

Во-вторых, синтез мыслим только при предпосылке, что

он сам завершается абсолютным тезисом: цель всякого

синтеза есть тезис. Это второе условие всякого синтеза

находится, правда, на пути, который должна пройти критика способности познания, поскольку речь здесь идет о тезисе, служащем не исходной точкой, а завершением синтеза.

Критика способности познания не может дедуцировать

утверждение, что каждый синтез в конечном счете приходит к абсолютному единству из изначального абсолютного

единства, предшествующего всякому синтезу (что является

обязательным для всякой совершенной науки), ибо до этого

единства она не поднялась. Вместо этого она прибегает

к другому средству. Приняв в качестве предпосылки, что

чисто формальные действия субъекта не могут быть подвергнуты сомнению, она пытается доказать названный

процесс всякого синтеза, поскольку он материален, посредством процесса всякого синтеза, поскольку он чисто формален. Она предполагает как факт, что логический синтез

мыслим лишь при условии безусловного тезиса, что субъект вынужден (посредством просиллогизмов) восходить от

обусловленных суждений к безусловным. Вместо того чтобы

дедуцировать формальный и материальный процесс всякого синтеза из одного, общего им обоим в качестве их основы

принципа, критика способности познания поясняет процесс одного синтеза посредством процесса другого.

Следовательно, она должна признать, что теоретический разум необходимо идет к безусловному и что абсолютный тезис в качестве завершения всякой философии

необходимо требуется тем же стремлением, посредством

которого был произведен синтез: тем самым она вынуждена

вновь разрушить то, что только что создала. Пока она пре-

50бывает в сфере синтеза, она господствует над догматизмом,

как только она покидает эту сферу (а она столь же необходимо должна ее покинуть, сколь необходимо должна была

вступить в нее), борьба начинается вновь.

Для того — я вынужден просить вас не терять терпен и я , — для того, чтобы синтез завершился тезисом, условие,

при котором только и действителен синтез, должно быть

снято. Но условие синтеза есть противоборство вообще,

а именно, определеннее — противоборство между субъектом и объектом.

Для того чтобы противоборство между субъектом и объектом было снято, субъект более не должен быть вынужден

выходить из самого себя, оба они должны стать абсолютно

тождественны, т. е. либо субъект должен раствориться

в объекте, либо объект — в субъекте. Если бы то или другое

требование реализовалось, то либо объект, либо субъект

стал бы абсолютным, т. е. синтез завершился бы в тезисе.

Если бы субъект стал тождествен объекту, то объект уже не

был бы обусловлен субъектом, т. е. он был бы положен как

вещь сама по себе 3, как абсолютное, а субъект в качестве

познающего был бы просто устранен *. Если же объект стал

бы тождествен субъекту, то субъект стал бы тем самым

субъектом самим по себе, абсолютным субъектом, а объект

в качестве познаваемого, т. е. как предмет вообще, был бы

просто устранен.

Одно из двух должно произойти. Либо нет субъекта,

а есть абсолютный объект, либо нет объекта, а есть абсолютный субъект. Как же решить этот спор?

Прежде всего, друг мой, вспомним, что мы еще находимся в области теоретического разума. Однако, поставив

этот вопрос, мы тем самым уже вышли за ее пределы. Ибо

теоретическая философия всегда исходит из обоих условий

познания — из субъекта и объекта. Решив устранить одно

из этих условий, мы тем самым уже выходим из этой области и должны здесь оставить спор нерешенным; если мы

хотим решить его, нам следует искать новую область, где

мы, быть может, окажемся счастливее.

* Я говорю о завершенном догматизме. Ибо то, что в промежуточных

системах абсолютный объект полагается одновременно с познающим

субъектом, понятно только создателям этих систем. Для того, кто не доволен тем, что данное выше изложение хода мысли «Критики чистого

разума» не списано с нее дословно, эти письма не предназначены. Тому

же, кто сочтет их непонятными, поскольку у него не хватит терпения

внимательно их прочесть, можно только посоветовать вообще читать лишь

то, чему он уже был обучен.

51Теоретический разум необходимо направлен на безусловное: он породил идею безусловного, поэтому, будучи

сам в качестве теоретического разума не способен реализовать безусловное, он требует действия, посредством которого это безусловное должно быть реализовано.

Здесь философия уже переходит в область требований,

т. е. в область практической философии, и здесь, только

здесь, принцип, который мы установили в начале философии и который для теоретической философии, если рассматривать ее как обособленную область, не столь необходим, решит, на чьей стороне победа.

К этому пределу нас подвела «Критика чистого разума». Она показала, что в области теоретической философии

данный спор разрешен быть не может; она не опровергла

догматизм, а вообще устранила весь вопрос из ведения

теоретического разума; и это относится столько же к совершенной системе критицизма, сколько к последовательному догматизму. Для того, чтобы реализовать свое требование, догматизм также должен апеллировать к иному

суду, не к суду теоретического разума: для вынесения

решения он должен искать другую область.

Вы говорите об обаянии догматизма. Мне думается, что

лучше всего я на это отвечу с помощью последовательной

догматической морали, тем более что весь предыдущий ход

нашего исследования должен был вызвать интерес к последней попытке догматизма решить спор в области практического разума в свою пользу.

ПИСЬМО ПЯТОЕ

Вы опередили меня, дорогой друг. Вы говорите, что под

обаянием догматизма вы имели в виду только его популяризованную систему, типа лейбницевской. Вместе с тем вы

приводите против моего утверждения, что догматизм и сам

прибегает к практическим постулатам, возражения, которые я не могу обойти молчанием. К сожалению, ответ на

ваше последнее письмо приходит с таким опозданием, что

я опасаюсь, не утратили ли для вас всякий интерес мои

соображения по поводу ваших тогдашних возражений.

Быть может, напомнив вам содержание нашей переписки,

мне удастся хотя бы в некоторой степени вновь возбудить

у вас интерес к этому вопросу.

Вы говорите: толкователи критицизма, по крайней мере

большинство из них, утверждают, будто догматизм окончательно и полностью опровергнут тем, что в «Критике

52чистого разума» рассмотрены все теоретические доказательства существования объективного интеллигибельного

мира. Ибо для догматизма характерно, по их мнению,

именно стремление обнаружить посредством теоретического разума то, что, согласно критическому исследованию

способности познания, возможно только с помощью практического разума. Поэтому догматизм не может прибегнуть

к практическим постулатам, так как тем самым он перестал

бы быть догматизмом и превратился бы в критицизм. Следовательно, критического философа можно отличить от

догматического по тому, пользуется ли он практическими

постулатами, так как догматический философ полагает,

что, обращаясь к моральным основаниям веры, он унижает умозрительный разум и т. д.

Вы совершенно правы, мой друг, когда вы в историческом аспекте утверждаете, что большая часть критических

философов считает переход от догматизма к критицизму

очень легким; стремясь сделать этот переход еще более

легким и удобным, они рассматривают метод практических

постулатов как метод, присущий исключительно критицизму, и полагают, что эта система достаточно отличается

от любой другой уже одним термином «практический

постулат»; преимущество такой точки зрения состоит еще

и в том, что при этом нет необходимости глубже проникать

в подлинный дух практических постулатов в системе критицизма, поскольку уже самый метод этой философии

достаточно отличает ее от всякой другой. Как будто метод

не есть именно то, что может быть общим даже для противоположных систем и даже должно быть общим для двух

полностью противоположных систем. Впрочем, позвольте мне вернуться к несколько более отдаленным положениям.

Ничто, как мне представляется, не доказывает с большей убедительностью, сколь немногие еще постигли дух

«Критики чистого разума», чем едва ли не общая уверенность в том, что критика чистого разума присуща лишь

одной системе, между тем ведь для критики разума должно

быть характерно именно то, что она не