никогда не изобразит красоту саму по себе и для себя, а изобразит только
прекрасные вещи.
А л е к с а н д р . Так мы утверждали.
А н с е л ь м о . И искусство его познается не в идее
самой красоты, а лишь в способности создавать по возможности большее количество подобных ей вещей.
А л е к с а н д р . Бесспорно.
А н с е л ь м о . Следовательно, его искусство необходимым образом экзотерично.
А л е к с а н д р . Само собой разумеется.
А н с е л ь м о . Но философ стремится познать не единичное истинное и прекрасное, а истину и красоту сами по
себе и для себя.
А л е к с а н д р . Верно.
А н с е л ь м о . Следовательно, он внутренне совершает
то же служение Богу, которое созидающий, не ведая того,
совершает внешне.
А л е к с а н д р . Очевидно.
А н с е л ь м о . Но принцип философствующего есть не
вечное понятие в той мере, в какой оно относится непосредственно к индивидууму, но это понятие как таковое и рассматриваемое само по себе.
А л е к-с а н д р. К такому выводу нам придется прийти.
А н с е л ь м о . И философия по своей природе необходимо эзотерична, ее незачем держать в тайне, ибо она
эзотерична сама по себе.
А л е к с а н д р . Это ясно.
А н с е л ь м о . Не следует ли нам считать существенным в понятии мистерий, что они эзотеричны сами по себе,
а не вследствие внешних установлений?
А л е к с а н д р . Пример такого рода нам дали уже
древние.
А н с е л ь м о . Несомненно, ибо, хотя все жители Эллады могли присутствовать при совершении мистерий и
участие в них считалось блаженством, доступным в с е м , —
ведь Софокл вводит одно из своих действующих лиц
с такими словами:
Из смертных
Блаженны те, кто, узрев это посвящение,
Идут в Гадес! Ибо только они одни могут
Там еще жить, для других же там одно бедствие 3,
и Аристофан в «Лягушках» вкладывает в уста хору
блаженно почивших слова:
502Лишь нам сияет солнышко
И светел ясный день,
Одни мы, посвященные,
меем чтить закон,
Общаясь с чужестранцами
И с нашими людьми 4, —
тем не менее мистерии не переставали быть тайной и
в качестве таковой почитаться и строго соблюдаться, из
чего мы должны заключить, что в их природе было нечто
такое, что, даже будучи сообщено большему скоплению
народа, не могло утратить свою святость.
Цель же всех мистерий — не что иное, как показать
людям прообразы того, что они привыкли видеть только
в отражении; именно это убедительно обосновал под конец
присутствовавший вчера при нашей беседе Полигимний.
На обратном пути в город, когда мы беседовали о содержании мистерий, он сказал, что мы напрасно стремимся
открыть более священные учения или более значительные
символы и знаки, чем те, которым учили и которые представляли себе древние. А что касается первых, сказал он, то
в мистериях люди впервые познали, что кроме вещей,
бесконечно изменяемых и многообразно преобразующихся,
есть нечто неизменное, единообразное и неделимое и что
наиболее сходна с божественным и бессмертным душа,
а с многообразным, делимым и всегда меняющимся — тело.
Отдельные вещи посредством того, что в них есть различимого и особенного, обособились от самого по себе и для себя
равного, хотя и унесли с собой во временную жизнь в том,
в чем они равны самим себе и индивидуальны, отпечаток
и как бы оттиск абсолютно неделимого. Так как мы замечаем это сходство конкретных вещей с самим по себе равным
и видим, что они, правда, стремятся стать подобными ему
в единстве, но полностью этого подобия никогда не достигают, то мы вынуждены предположить, что познали прообраз
самого по себе и для себя равного, абсолютно неделимого
вневременным способом, как бы до нашего рождения;
прообраз, который вещи выражали состоянием души, предшествующим ее состоянию в настоящем, состоянием, когда
она была сопричастна непосредственному созерцанию идей
и прообразов вещей и из которого она была вырвана только
вследствие соединения ее с телом и перехода во временное
бытие. Поэтому мистерии представлялись как таинство,
способное посредством очищения души помочь тем, кто
в нем участвует, вспомнить о некогда созерцавшихся идеях
истины, красоты и добра самих по себе и тем самым при-
503вести их к высшему блаженству. Поскольку же в познании
вечного и неизменного и состоит возвышенная философия,
то учение мистерий было не чем иным, как самой возвышенной, священной и совершенной философией, переданной нам из глубокой древности; мистерии действительно относятся к мифологии так же, как, по нашему мнению,
философия относится к поэзии, и мы имели поэтому все
основания утверждать, что мифология в самом деле должна
быть предоставлена поэтам, но проведение мистерий —
философам. Однако теперь, когда мы достигли в нашей
беседе этого пункта, ваше дело решить, хотите ли вы, и если
хотите, то каким образом, повести ее, отправляясь от него,
далее.
Л у ц и а н. Перед нами открывается настолько прекрасная область для дальнейшей беседы, что остановиться
на этом невозможно.
А л е к с а н д р . Я того же мнения.
А н с е л ь м о. Так выслушайте же мое предложение.
Мне представляется, что далее мы будем говорить об
устройстве мистерий и свойствах мифологии, причем мне
кажется наиболее подходящим, чтобы Бруно, который до
сих пор присутствовал при нашей беседе как гость, сказал
нам, какой философии следует, по его мнению, обучать
в мистериях, чтобы в ней содержалось стремление к блаженной ir божественной жизни, чего по праву можно
требовать от священного учения; затем пусть Полигимний
продолжит нить нашей беседы там, где Бруно ее прервет,
и опишет символы и действия, посредством которых может
быть выражено это учение. И наконец, кто-нибудь из нас
или все мы вместе — как придется — поведем речь о мифологии и поэзии.
Б р у н о . С моей стороны было бы неблагодарностью,
если бы я в меру сил не поделился с вами своими мыслями,
после того как вы так часто и щедро знакомили меня со
своими.
Итак, не желая отказываться от того, что велит мне
долг, я прежде всего обращаюсь не к распорядителям
земных мистерий, а к тем, кто владеет вечными тайнами,
прославляемыми на земле светом звезд, вращением сфер,
гибелью и возрождением родов; я обращаюсь к ним с мольбой, во-первых, позволить мне прийти к созерцанию нерушимого, простого, здравого и блаженного, затем, избавить меня от бед, от которых в большей или меньшей
степени как в жизни, так и в искусстве, как в деятельности,
так и в мышлении одинаково страдают все, пытаясь уйти от
504неумолимой судьбы, постановившей, чтобы в мире была не
только жизнь, но и смерть, не только тела, но и души и чтобы универсум и человек покорялись совершенно одинаковой участи — состоять из смешения бессмертного со смертным, а не только из конечного или только из бесконечного.
Затем я обращусь к вам с просьбой простить меня, если
я вам назову не ту философию, которую я считаю наилучшей и наиболее достойной того, чтобы ей обучали в мистериях, а скорее ту, которую я считаю истинной, и даже не
назову ее, а только покажу, на какой почве она должна быть
построена и возведена. Затем я попрошу вас также, чтобы
вы дозволили мне развивать мои мысли не последовательно
в непрерывном изложении, а, как вы это обычно делаете,
с помощью вопросов или ответов, как придется, и особенно
чтобы вы дозволили мне выбрать одного из вас, кто будет
либо отвечать на мои вопросы, либо задавать мне вопросы,
на которые я буду отвечать. Если для вас этот способ приемлем, то я попрошу прежде всего Луциана участвовать
в беседе со мной и вести ее так, как ему покажется подходящим. Но что могу я или все остальные положить в основу
нашего разговора более совершенное или более объединяющее нас, Ансельмо, если не то, к чему ты нас п р и в е л , —
идею того, в чем все противоположности не столько объединяются, сколько составляют единство, и не столько снимаются, сколько вообще не разъединены?
Прежде всего я, следовательно, воздам хвалу первому,
тому, что всему предшествует, так как иначе возможны
лишь два случая: либо полагать первым единство, которому
противостоит противоположность, но тогда это единство
полагается вместе с противоположностью; либо — противоположности, но тогда они будут мыслиться без единства,
что невозможно, ибо все, друг другу противоположное,
истинно и реально только в том случае, если оно
положено в одном и том же.
Л у ц и а н. Берегись, о превосходнейший (ибо я следую
твоему предложению и хочу вовремя тебе напомнить),
чтобы тебе с самого начала не запутаться в противоречиях.
Ибо единству необходимо противостоит противоположность; следовательно, поскольку без противоположности
оно столь же немыслимо, как противоположность без него,
то, должно быть, невозможно полагать единство, не полагая
его с противоположностью.
Б р у н о . Только одно, дорогой друг, ты как будто
упускаешь из виду: так как для нас первое есть единство
всех противоположностей, единство же вместе с тем, что ты
505называешь противоположностью, само опять образует противоположность, причем высшую противоположность, мы
для того, чтобы сделать это единство наивысшим, мыслим
содержащейся в нем и эту противоположность вместе
с единством, ей противостоящим, и определяем это единство как то, в чем единство и противоположность, само себе
равное и неравное, составляет единое.
Л у ц и а н. Ты очень ловко ушел от затруднения,
полагая некое единство, которое объединяет единство и
противоположность. Но как ты признаешь противоположность по отношению к последнему единству, не полагая его
по отношению к первому единству? Следовательно, тебе
никоим образом не удастся достигнуть чистого единства,
такого, которое не замутнено различием.
Б р у н о . Хотя и кажется мне, друг, что ты считаешь
замутненным как единство, противоположное различию,
так и высшее единство, в котором оба едины, но, какое бы
из них ты ни имел в виду, я надеюсь убедить тебя в обратном. Ибо если ты говоришь, что по отношению к этому
высшему единству единство и различие противостоят друг
другу и, следовательно, высшее единство само обременено
противоположностью, то я отрицаю это, т. е. то, что они
противоположны относительно высшего единства. Таким
образом, ты можешь говорить о замутнении посредством
различия только применительно к тому единству, которое
противоположно различию, и поскольку оно ему противоположно, но не о том единстве, которое возвышается над
различием и по отношению к которому этой противоположности не существует. Или не так?
Л у ц и а н. Я допускаю это.
Б р у н о . Следовательно, ты говоришь, что единство
будет замутнено, поскольку оно противоположно различию?
Л у ц и а н. В самом деле.
Б р у н о . Но как противоположно: полностью или
только относительно?
Л у ц и а н. Что ты называешь полностью противоположным и что — относительно?
Б р