мы вскоре докажем
применительно к демонстрациям, станет ясным, что все
демонстрации являются не чем иным, как указанием
на ту точку, где тождественное и синтетическое едины, или
общим возвращение синтеза к чистому тождеству мышления вообще (см. „Систему трансцендентального идеализма», с. 260). Если дело обстоит так, то аксиомы в качестве синтетических, хотя и непосредственно достоверных
14положений могут отличаться от теорем не по существу,
а только по форме. Они представляют собой лишь прерванную демонстрацию, которая при дальнейшем следовании
привела бы через особенную сферу математики во всеобщую, подобно тому как, например, математическая аксиома,
согласно которой то, что равно одному и тому же, равно
между собой, в философии конструируется из природы
силлогизма.
Впрочем, если Кант считает аксиомы как таковые чем-то
особо свойственным только математике, то он, по-видимому, упускает из виду, что и в этой науке есть аналитические умы, которые считают эти аксиомы, в том числе
только что приведенную, доказуемыми и действительно
пытаются их доказать; если бы с дефинициями этой науки
дело обстояло именно так, как он полагает, то в ней не
могло бы быть таких случаев, как, например, известный
случай с дефиницией параллельных линий у Евклида,
которую значительная часть новейших геометров склонна
рассматривать как теорему, хотя еще никто не построил
доказательства, способного встретить всеобщее признание.
И наконец, что касается демонстрации, то она вообще
есть совершенное отождествление всеобщего и особенного;
в ней мы можем различить два момента, из которых только
один существенен, другой же принадлежит к особым
математическим отношениям. Первый — это абсолютное
отождествление всеобщего и особенного единства. Так,
если продолжать держаться примера из области геометрии,
то в основе всех ее конструкций лежит одно и то же единство идеального и реального — чистое пространство в
качестве абсолютной формы; в конструкции же полагается
особенная форма, например квадрат или параллелограмм.
Здесь отождествление состоит в том, что в каждой единичной конструкции абсолютное единство в качестве всеобщего целиком и нераздельно выражено в особенном. На
этом противопоставлении между совершенно всеобщим,
которое тем самым не содержит ничего от особенного, и
особенным, которое тем самым не адекватно всеобщему,
основана всякая конструкция. Для того чтобы доказать
свойства указанной фигуры, геометру не нужно ничего
другого, кроме общей и абсолютной формы чистого пространства как такового, он не выходит за пределы своего
абсолютного, чтобы достигнуть особенного, и именно на
том, что для демонстрации особенного единства ему нужно
только абсолютное единство, основана вся очевидность.
Другой момент, который принимается во внимание
15в математике, заключается в том, что и в особенном конструкции всеобщее и особенное рассматриваются геометром как абсолютно равные, что, например, в отдельном треугольнике он мыслит бесконечность всех треугольников,
что этот треугольник, хотя он и эмпиричен, служит ему
вместо всех. Основание последнего заключается единственно в том, что в геометрии созерцание, интеллектуальное по
форме, по материи чувственно.
Что философия лишена первого, существенного, момента демонстрации, Кант не доказал, и следует доказать,
что и выражение особенного во всеобщем (как Кант определяет философию) столь же немыслимо, как обратное
(вместе с другими объяснять философию как выведение
особенного из всеобщего, многообразия из единства), если
особенное в качестве конструкции или идеи не обретает
в интеллектуальном созерцании нераздельное единство
всеобщего.
Следовательно, очевидно, что Канту вновь недостает
в философии второго момента, т. е. только чувственного
математического отношения, вследствие чего он не допускает в философии возможность демонстрации.
Можно, впрочем, еще заметить, что та же противоположность, которая есть в демонстрации, например, между
всеобщим созерцанием треугольника и эмпирическим или
образным, в философии имеет место внутри субъекта. Конструированное ведь всегда только созерцание индивидуума
и тем самым определено эмпирическими условиями. Разум же видит в противостоящем ему эмпирическом образе
лишь идею, или чистый синтез всеобщего и особенного:
там, где этого нет, в философии действует не разум, а
* * *
Обратимся к автору названного произведения.
Он утверждает: Кант конструирует, не зная того, что
он конструирует (можно было бы, пожалуй, сказать более
определенно, что, если бы Кант полностью осознавал свою
философию и был бы способен подвергнуть ее рефлексии,
он должен был бы конструировать); Фихте же конструирует, но без правил. Можно было бы сказать, что Фихте
превратил сократический метод преподавания в объективный метод самой науки, с той только разницей, что там
ясно познается преднамеренность, здесь же, напротив,
все связано значительно субъективнее и произвольнее.
16Поразительно, как автор, отправляясь от Фихте, именно
вследствие предъявленного к философии требования
формы, и по духу, и по существу дела вышел за пределы
идеализма Фихте. Уже одно то, как он это объясняет, дает
нам право считать его подлинным знатоком философии
и писателем, который заслуживает определенного ранга
среди истинных мыслителей. «Наука— говорит он на
с. 7 9 , — не что иное, как проведенная по определенному
правилу конструкция, и только этим она вообще отличается
от всякой эмпирии и от выводов и действий обыденного
человеческого рассудка. Поэтому философии остается еще
сделать этот шаг. Совершенно неизбежно, что по мере того,
как идеализм будет все больше разрабатываться и в результате преодоления новых возникающих трудностей приближаться к совершенству, он будет все больше приближаться
к этому конструированию по определенному правилу
и наконец достигнет его». Если к этому добавить, что, как
сообщается в предисловии, работа была написана уже три
года тому назад, то тем большее удивление вызывает,
насколько правильно автор оценивал положение дел. Далее
он замечает, говоря о цели своей работы, что, даже если
идеализм своими силами дойдет до требуемого им метода,
он достигнет незыблемости математики не раньше, чем
будет обладать обоснованной наукой о самом этом методе.
Философии принадлежит во всем научном мышлении наибольшая свобода, поэтому она в такой же степени является искусством, как и наукой.
Основным пунктом расхождения между ним и Фихте
автор считает то, что в наукоучении в самых важных местах
чистое Я смешивается с чистым, свободным от всяких
модификаций, совершенно изначальным действием, что
таким способом Фихте получает два чистых Я и сразу же
не-Я, при этом точка зрения часто сдвигается и ему приходится заверять в том, что его философия полностью идеалистична. Как станет ясно из дальнейшего более подробного
описания этого изначального действия, оно, однако, по
форме не отлично от Я, так как Фихте приписывает ему
чисто центробежную и центростремительную тенденцию,
но являет собой только несовершенное выражение освобожденного от отношения к эмпирическому сознанию, созерцаемого самого по себе субъект-объекта.
Теперь нам прежде всего надлежит ознакомиться с собственной идеей философии у автора. Мы не будем останавливаться на введении, которое в соответствии с поставленной целью могло бы быть более научным: автор связы-
17вает идею философии с противоположностью свободы
и необходимости (с. 92).
Способ, которым он пытается выявить чистое действие
как принцип философской конструкции, вкратце таков:
понятие конструкции, строгое и подлинное, есть ограничение однородного; но однородного и чистого материала для
конструкции вне чистого созерцания, интеллектуального
или чувственного, вообще не существует (с. 51). В философии, в частности для решения главной задачи этой науки,
недостаточно, чтобы объект выступал в образе чистой вещи
или субъект — в образе только представления. Поскольку
тем самым не только исключена всякая субстанция как
объект и как субъект, но и каждая акциденция как состояние и как определенное реальное действие, то в качестве
того, из чего следует выводить всякую философию, или,
вернее, в чем следует предпринимать всякую конструкцию,
остается только независимое от всяких модификаций
Может показаться формально неверным, что автор характеризует изначальное действие только как действие, как
постулат и тем не менее затем конструирует. Линия геометра есть постулат именно потому, что — и в какой
мере — он ее не конструирует. Постулировать означает
отказываться от конструирования. Но это отношение,
которое автор придает своему принципу, имеет еще более
значительные последствия для содержания его философии.
Помимо субъективной зависимости, которую он тем самым
получает, и исконное действие в качестве простого постулата не может одновременно пониматься как истинное
и единственное само-по-себе бытие, как само абсолютное;
тем самым автор опять оказался бы на той точке зрения
Фихте, для которого Я, правда, есть принцип, но не одновременно единственно абсолютное, тем самым оно обременено неким вне-его. Абсолютное и ему может представиться только как абсолютная вещь, что явствует из замечаний, направленных против догматизма (с. 103), под
которым он также понимает реализм таким, как его изобразил Спиноза. В качестве хотя бы одного примера может
служить вопрос, который он (с. 104) задает в своем противопоставлении реализму (понимаемому в этом смысле):
«Что такое реальность, которая не есть для интеллигенции,
для меня или какого-либо Я?» Этот вопрос достаточно
доказывает, что и он для самого-по-себе и абсолютного
бытия требует еще вне-Я, ибо поскольку вне-Я всегда и
необходимо есть только для Я, то он имеет все основания
18для своего вопроса, если он само-по-себе бытие понимает
первым способом.
Уже этого было бы достаточно для доказательства, что
автор в своей конструкции не достиг точки абсолютного
совпадения познания и абсолютного — единственной,
в которой конструкция абсолютно замыкается, хотя никто,
быть может, не подходил к этой точке ближе, чем он. Здесь
происходит то же, что у Канта и Фихте, из которых первый,
по собственному замечанию автора, все время возвращает
нас к реализму, а второй — к абсолютному не-Я; автор все
время с неизбежностью оказывается в относительном
дуализме Я и вещей — то и другое должно остаться, потому
что каждое из них обладает реальностью лишь в противоположности другому. Свобода, несмотря на то что она есть
лишь один член антитезиса, другим членом которого является необходимость, сохраняет у него, как и у Фихте,
своего рода приоритет; она должна сохранить преимущество, и, насколько это возможно, не только как вещи, лишь
для явления, но и в некоем более высоком смысле. Большое
значение имеет для него особая реальность вещей, то,
что они обладают именно этими, а не какими-либо иными
свойствами; эту реальность он понимает, очевидно, в более
спекулятивном смысле, чем Фихте (который уверяет, что
первым поставил этот вопрос и дал на него ответ), поскольку он считает этот вопрос тождественным с древним
вопросом о возникновении зла в мире.
Если мы находим некоторые недостатки в отдельных
высказываниях автора, то лишь потому, что они не соответствуют его собственным превосходным идеям. Ступень,
действительно достигнутая его умозрением, соответствует
высоте, на которой он постиг абсолютную точку тождества
своей системы. Это мы подчеркиваем как наиболее характерное для целого, как то, что, собственно, только и можно
искать и о чем только и можно ставить вопрос.
Точка объединения между реальным миром, или природой, и интеллигибельной системой сущностей и действий — они должны (реально) полностью соответствовать
друг другу, однако при этом не смешиваться друг с другом
и не переставать идеально (в представлении) отличаться
друг от друга — заключается, по мнению автора, в необходимости общей системы в ограничениях изначального
действия, без чего исчезнет их единство и мыслимость.
Начало этой системы в интеллигенции, которое есть и
начало самой интеллигенции, также следует мыслить как
свободным, так и необходимым, а именно с различных
19точек зрения. Свобода и необходимость в интеллигенции
лишь два различных воззрения, точка неразличенности
которых находится в изначальном действии без какойлибо модификации. Само по себе оно ни свободно, ни необходимо в противоположении, и тем не менее для рефлексии
то и другое существует одинаковым образом. Определенно
и необходимо оно в качестве основания, ибо неопределенное основание есть и неопределяющее, а тем самым вообще
не есть таковое; однако в качестве абсолютного основания
это действие одновременно неопределенно и свободно,
поскольку оно не определено каким-либо более высоким
основанием. Причинность изначального основания
