все, что в нем происходит. Название роли не играет;

все дело в сути. Суетности полемики, выступающей исходя

только из общих понятий философских систем против

определенной системы, которую смешивают со всеми остальными лишь потому, что она соприкасается с ними в

ряде пунктов, хотя в каждом отдельном пункте она дает

свои особые о п р е д е л е н и я , — суетности подобной полемики

мы уже касались во введении к данной работе. Так, можно,

не вдаваясь в суть дела, утверждать, что в такой-то системе

речь идет об имманентном пребывании вещей в Боге; и

тем не менее для понимания, например, нашей системы

этим еще ничего не было бы сказано, хотя назвать это

просто неверным и нельзя. Мы ведь достаточно показали,

что все природные существа обладают только бытием в

основе или в еще не достигшем единства с разумом первоначальном стремлении, что они, следовательно, суть по

отношению к Богу лишь периферийные существа. Только

человек есть в Боге и именно благодаря этому бытию-вБоге он способен к свободе. Он один есть центральное

существо и поэтому должен оставаться в центре. В нем

отказала в понимании даже повседневных вещей, мнят себя призванными участвовать в философствовании, очень легко распространить

ложное мнение или даже выдать надувательство за философию. Нас

успокаивает только сознание, что мы лично никогда не участвовали в

такого рода делах, не поддерживали их своим поощрением и можем в данном случае вместе с Эразмом (как бы мы в остальном ни были далеки

от него) сказать: «Semper solus esse volui nihilque pejus odi quam juratos

et factiosos» 5 2. Автор данной работы никогда не был склонен созданием

секты лишать свободы других и тем более самого себя; эту свободу он

всегда признавал и всегда будет признавать необходимым условием своего

исследования. Характер изложения, принятый в данной работе, где

внешняя форма беседы хотя и отсутствует, но все возникает как бы в ходе

беседы, автор намерен применять и в дальнейшем. Кое-что могло бы быть

здесь выражено с большей определенностью и более законченно, в ряде

случаев можно было бы решительнее предотвратить неверное истолкование. Отчасти это не было сделано намеренно. Пусть тот, кто не может

или не хочет принять мысли автора такими, как они высказываются,

вообще ничего у него не ищет и обратится к другим источникам. Но может

быть, непрошеные последователи и противники отнесутся к данной

работе с таким же уважением, которое они проявили к более ранней,

близкой ей работе под названием «Философия и религия», что нашло

свое выражение в полном ее игнорировании; первых к этому побудили,

несомненно, не столько угрозы, содержащиеся в предисловии, или характер изложения, сколько само содержание работы.

153созданы все вещи, и только через посредство человека Бог

принимает природу, соединяя ее с собой. Природа есть

первый, или Ветхий завет, ибо вещи здесь еще находятся

вне центра и поэтому подвластны закону. Человек — начало нового союза, посредством которого в качестве посредника — так как он сам связан этим союзом с Богом —

Бог (после последнего разделения) принимает природу

и вовлекает ее в себя. Таким образом, человек — спаситель

природы, на него как на свою цель направлены все ее

прообразы. Слово, исполненное в человеке, существует

в природе как темное, пророческое (еще не полностью изреченное) слово. Отсюда и предзнаменования, которые

в самой природе не находят своего истолкования и могут

быть объяснены только человеком. Отсюда и общая целенаправленность причин, которая также становится понятной лишь с этой точки зрения. Тому, кто упускает из виду

или не замечает все эти опосредствующие определения,

опровергать легко. Чисто историческая критика — весьма

удобный способ опровержения. Нет необходимости выдвигать какие-либо собственные соображения, и можно спокойно следовать совету: Caute, per Deos! incede, latet ignis

sub cinere doloso 5 3. Однако при этом неизбежны произвольные и недоказанные предпосылки. Так, для доказательства

того, что существуют только два способа объяснения зла —

дуалистический, согласно которому основная злая сущность, каковы бы ни были ее модификации, рассматривается как подчиненная доброй сущности или пребывающая

рядом с ней, и каббалистический, где зло объясняется эманацией или о т п а д е н и е м , — и что поэтому во всех других

системах должна быть устранена разница между добром

и з л о м , — для доказательства этого потребовалась бы вся

сила глубоко продуманной и основательно разработанной философии. В рамках системы каждое понятие занимает свое определенное место, на котором оно только и имеет силу и которое определяет его значение и его пределы.

Как же может правильно судить о целом тот, кто не проникает в его внутреннюю сущность, а лишь вырывает из

связи самые общие понятия? Так, мы указали на определенный пункт нашей системы, где понятие неразличен¬

ность — единственно возможное понятие абсолютного. Если же принять это как общее положение, то целое искажается, и можно прийти к выводу, что данная система отрицает личность высшего существа. До сих пор мы не отвечали на часто выдвигаемое порицание такого рода и на

ряд других, но полагаем, что в данной работе мы впервые

154установили отчетливое понятие личного Бога. В безосновном или неразличенности, правда, нет личности, но разве

начальная точка есть целое? Теперь мы призываем тех,

кто с такой легкостью упрекал нас, предложить нам в

соответствии со своими воззрениями нечто хоть скольконибудь вразумительное об этом понятии. Однако мы повсюду обнаруживаем, что личность Бога объявляется непостижимой и не допускающей какого бы то ни было объяснения, что, впрочем, совершенно верно, если считать единственно соответствующими разуму те абстрактные системы, в которых личность вообще допущена быть не может;

это служит, вероятно, и причиной того, что такая система

приписывается каждому, кто не презирает науку и разум.

Мы же, напротив, полагаем, что именно высшие понятия

должны быть доступны ясному постижению разума, поскольку они только благодаря этому могут стать для нас

действительно своими, воспринятыми нами и навек утвержденными в нас. Более того, мы идем еще дальше и

считаем вместе с Лессингом, что истины откровения могут

принести помощь человеческому роду только в том случае, если они станут истинами разума *. Мы убеждены также, что разума вполне достаточно для выявления всех

возможных заблуждений (в действительно духовных предметах) и что методы суда над еретиками совершенно необязательны в суждении о философских системах **.

Абсолютный дуализм добра и зла, перенесенный в историю, согласно которому во всех явлениях и созданиях

человеческого духа господствует либо одно, либо другое

начало и существуют только две системы и две религии,

абсолютно благая и абсолютно дурная, мнение, что все

началось с чистого и праведного, а дальнейшее развитие

(которое было ведь необходимо, чтобы полностью открыть

отдельные стороны, содержащиеся в первом единстве, а

тем самым и само это единство) вело лишь к испорченности и и с к а ж е н и ю , — все это воззрение служит, правда, в

критике мощным мечом Александра, способным повсюду

без всяких усилий разрубить гордиев узел, но вводит в

историю весьма нелиберальную и ограничивающую точку

зрения. Существовало время, предшествовавшее упомя-

* Lessing G. E. Erziehung des Menschengeschlechts, § 76.

** Особенно когда другая сторона хочет говорить о воззрениях

там, где следовало бы говорить только о единственно ведущих к блаженству истинах.

155нутому разделению, существовали мировоззрение и религия хотя и противоположные абсолютной религии, но возникшие из собственной основы, а не из искажения первой.

В историческом понимании святилище столь же изначально, как христианство, и хотя служит только основой

и базисом высшего, но не выведено из чего-либо другого.

Эти размышления возвращают нас к нашей исходной

точке. Система, противоречащая самым священным чувствам, душе и нравственному сознанию, не может — по

крайней мере в этом ее аспекте — называться системой

разума, ее можно назвать только системой неразумия.

Напротив, система, в которой разум действительно познавал бы самого себя, должна сочетать все требования

духа и сердца, самого возвышенного нравственного чувства и самого строгого разума. Полемика против разума

и науки допускает, правда, известную благородную склонность к общим местам, которая обходит точные понятия, вследствие чего мы с большей легкостью догадываемся о скрытых в ней намерениях, нежели об ее определенном смысле. Однако мы опасаемся, что, даже постигнув его, мы не нашли бы в нем ничего заслуживающего

внимания. Ибо, как мы ни чтим разум, мы тем не менее

не верим, например, в то, что с помощью чистого разума

можно стать добродетельным, героем или вообще великим

человеком; не верим даже в то, что — повторяя известное

утверждение — человеческий род продолжается благодаря

разуму. Только в личности есть жизнь; и всякая личность

покоится на темной основе, которая, следовательно, должна

быть и основой познания. Однако только разум формирует

и возвышает до акта то, что скрыто в этой основе и содержится в ней лишь potentialiter. Это может произойти только посредством разделения, следовательно, посредством

науки и диалектики, которые, как мы убеждены, одни лишь

утвердят и навсегда упрочат в сознании систему, появлявшуюся чаще, чем мы думаем, но постоянно исчезавшую,

носившуюся перед взором всех, но никем еще полностью

не охваченную. Подобно тому как в обыденной жизни мы

по существу доверяем лишь сильному рассудку и меньше

всего верим в чуткость тех, кто постоянно выставляет свои

чувства напоказ, так и там, где речь идет об истине и познании, самость, достигшая только чувства, не способна

вызвать наше доверие. Чувство прекрасно, пока оно остается в основе, но не тогда, когда оно становится явным,

хочет стать сущностью и властвовать над всем. Если, как

прекрасно заметил Франц Баадер, влечение к познанию

156в значительной степени допускает аналогию с влечением

к воспроизведению *, то и в познании есть нечто подобное

пристойности и стыдливости, но вместе с тем также непристойность и бесстыдство, своего рода похотливое вожделение, которое бросается на все без серьезности и любви, без желания созидать и творить. Связь нашей личности

есть дух, и если только действенное соединение обоих начал может стать созидающим и порождающим, то действенным началом каждого порождающего и творящего

искусства или науки является вдохновение в собственном

смысле слова. Каждое вдохновение выражается определенным образом; существует и такое вдохновение, которое

находит свое выражение во влечении к искусству диалектики, подлинно научное вдохновение. Поэтому существует

и диалектическая философия, определенная как наука,

т. е. отделенная от поэзии и религии и являющая собой

нечто полностью для себя пребывающее, отнюдь не тождественное всему подряд, как утверждают авторы столь

многих работ, в которых делается попытка перемешать все,

что можно. Говорят, будто рефлексия враждебна идее; но

ведь высший триумф истины состоит именно в том, что она

все-таки победоносно выступает из крайнего разделения и

обособления. Разум в человеке есть то, что, по представлениям мистиков, есть primum passivum 55 в Боге, или первоначальная мудрость, в которой все вещи суть вместе и

все-таки обособленно, где они едины и каждая все-таки

свободна в своем своеобразии. Разум не есть деятельность,

подобно духу, не есть абсолютное тождество обоих принципов познания, он — неразличенность, мера и как бы

всеобщая обитель истины, покойная область, куда принимается изначальная мудрость, в соответствии с которой,

взирая на нее как на первообраз, должен созидать ум

(Verstand). Название философии происходит, с одной стороны, от любви как всеобщего одухотворяющего начала,

с