одновременно целиком и полностью само действие; переход
к определению и оно само есть одно. Поэтому изначальное,
выступающее в интеллигенции в качестве свободы действие
непонятно и должно быть таковым. Следовательно, первое
в каждой определенной цепи понятий, вещей или событий
следует понимать как акт абсолютной свободы. Из изначального действия и этой его силы происходит вся жизнь,
вся сила природы; если бы оно могло остановиться, исчезло
бы все наличное бытие. Из его бесконечности в вещах
возникает бесконечно определенное. Определение в его
полноте есть система, ибо она есть единство в многообразном.
Посредством сущностного единства изначального действия и в строгом смысле есть только одна система, так как
вторая должна была бы возникнуть посредством чего-то
другого, отличного от этого действия, что невозможно.
В качестве соответствующей абсолютному действию эта
система, кроме того, есть в саму себя возвращающаяся,
полностью самой собой определяемая; наличие нескольких
природ невозможно, ибо природа есть система для конечного созерцателя, совокупность условий для представления
бесконечного в конечном, абсолютного в ограниченном.
Если природа рассматривается только как объект или
только как представление, чисто субъективно, или же
только как определенное действие, чисто страдательно,
это происходит лишь посредством абстрагирования от известных ее условий.
Основание того, что мы, невзирая на изначальное единство системы, чувствуем себя свободными в каждом действии, заключается не в первом акте, посредством которого
впервые возникли действительность и природа, а в новом,
тем самым противоположном первому акте рефлексии.
Посредством этого акта возникает новая система, не по
20своему содержанию, не новая природа в собственном
смысле слова, а лишь новый тип представления. Эта
система, сама по себе такая же, как первая, есть интеллигибельный мир, который, возникнув лишь посредством этого
типа представления, противоположен первому, а именно
своей свободой. Пока я остаюсь внутри этой интеллигибельной системы, я также не свободен; каждое действие дано,
и несмотря на то, что это есть система, органическое целое
для сохранения свободы, или, вернее, именно поэтому она
определена во всех своих частях. Следовательно, свободен
я только во второй рефлексии, которая поднимает меня
над этой системой — не с точки зрения характера действий,
но с точки зрения его продолжения, поскольку я могу
непосредственно вернуться или не вернуться в природу,
в которой он (характер действия) уже в качестве такового
in concreto содержится. То, что удерживает меня в первой
рефлексии, причинность изначального действия, не делает
этого во второй. Она может прекратиться, не препятствуя
тем самым первой рефлексии. Эта случайность второй
рефлексии по отношению к первой, а именно что в системе
первой ничего не меняется от того, что я принимаю или
не принимаю в себя часть всего ее продукта, есть то, что
определяет вменяемость и вообще свободу как выбор между
противоположными или произвол.
Над первой и второй рефлексией существует еще более
высокая рефлексия, объединяющая обе первые. Это —
философская рефлексия. И в ней есть своя система, ибо
истина может быть только одна. Эта рефлексия есть не что
иное, как всеобъемлющая рефлексия, полная система
во всех аспектах, или опять природа. Она есть природа,
доведенная до высшего сознания, природа в ее ясности и
совершенстве.
Таково если не дословное, то по смыслу и по существу
краткое изложение тождественности, которой философия
так, как она выражена в данной работе, достигла духом
автора. Мы достаточно часто повторяли в данном журнале,
какими принципами мы руководствуемся в вынесении
нашего суждения, поэтому нет необходимости еще раз
заверять в том, что автор достиг, по нашему мнению,
истинной умозрительной точки зрения; там, где она присутствует, она сама выражает свою значимость, и критически оценивать отдельные проявления ее или судить
о них означало бы вторгаться в особенные формы оригинально мыслящего духа.
Есть еще одна сторона помимо содержания, важность
Г
21которой постоянно подчеркивается в этой работе. В какой
степени идея автора о философии разработана по форме,
покажет прежде всего конструирование им изначального
действия, тем более что посредством этой конструкции
одновременно должна быть определена, и действительно
определена автором данной работы, вся научная форма
философии.
Введение к своей конструкции он излагает следующим
образом: чистое действие есть одновременно самое изначальное и абсолютное. Оно есть чистое созерцание. Ибо
только в этом случае возможно предпринять в нем конструкцию. Каждая конструкция требует наличия схемы,
изначальная конструкция — самой изначальной схемы,
следовательно, той, которая лежит в основе всеобщей
высшей задачи: единства с нами самими, Я (этот последний переход, впрочем, не самый удачный и строгий).
Однако в Я автор ищет только чистое Я, или интеллигенцию, не Я, обладающее действительным сознанием или
какой-либо модификацией, а лишь сущность и форму
интеллигенции (чистый субъект-объект).
Самый достопримечательный пункт в этой конструкции,
как и во всякой ф и л о с о ф и и , — так называемый переход
от бесконечного к конечному, возникновение ограничения
в самом по себе неограниченном, совершенно однородном
и абсолютном. Мы не можем утверждать, что автор определил эту проблему во всем ее объеме. Однако первый шаг
в его конструкции — синтез границы и неограниченного.
«В сущности действия в качестве такового, не вне его
в каком-либо его значении, необходимо заключено ограничение; ограничение и действие одинаково абсолютны».
Если бы это ограничение или эта граница была текучей
и все время менялась, то она не оказывала бы никакого
воздействия, не ограничивала бы, действие не имело бы
продукта, так как он должен быть фиксирован. Следовательно, с абсолютным ограничением действие должно
обрести равновесие, покой, и этот покой есть его граница
и одновременно продукт — не ограничения, ибо оно ничего
не производит, а продукт синтезированного с ограничением
действия, следовательно, продукт, в возникновении которого сообща участвовали противоположные Absolute l0.
Этот первый продукт для автора как бы изначальный
материал, из которого посредством постоянного рефлектирования и возвращающегося действования изначального
действия выступает всякая форма в продолжающемся
росте. Каждый последующий продукт характеризуется
22тем, что в него входит действие предшествующего, и,
таким образом, в каждом последующем продукте содержится больше действия, чем в предыдущем. Субъективное
становится объективным, деятельность — продуктом.
В первом продукте содержится покоящийся объект,
во втором — объект, который есть одновременно и действие (или наоборот) — целое есть представление; в
третьем — продукт, в котором сам объект есть представление; целое — субъект; в следующем субъект, которому
представление служило объектом, становится сам объектом, целое — сознанием, которое поэтому постигает все
предшествующие. Посредством последнего действия и то,
чей объект есть сознание, само становится продуктом,
т. е. Я. Тем самым ряд замкнут с двух сторон: с одной
стороны, посредством первого продукта, который есть
как бы высший объект, только покой, с другой — посредством абсолютного субъекта, над которым не может быть
обнаружен более высокий продукт.
Из того, что Я — во всех отношениях последний продукт, следует, что каждый продукт через него возвращается к одному из тех продуктов, которые возникают
в действии до этого Я. В любом возможном отношении
возможны лишь три члена, которым соответствуют три
продукта. Члены, которые привходят сверх этого числа,
должны посредством более ранней рефлексии уже находиться в одном или нескольких членах предшествовавшего
отношения. Следовательно, в каждом последующем отношении, или, пользуясь для этого нашим выражением,
в каждой последующей потенции, я должен вновь останавливаться на субъекте и получаю опять не что иное,
как Я, хотя, правда, более точно ограниченное; члены
предшествовавшего отношения, например второго, попадают в объект, но становятся им только в третьем достоинстве и т. д.
Мы не станем утверждать, что эта последовательность
ступеней разработана автором до высшей ясности, или,
что то же самое, до формальной наглядности; однако
хотелось бы пожелать, чтобы те, кто постиг эту форму
в том виде, который она обрела в натурфилософии, в системе трансцендентального идеализма и т. д., как простую
игру некоторых не слишком ценимых ими способностей
духа, по крайней мере заподозрили бы, исходя из того, что
она возникла и разработана в других трудах, что она
обладает внутренней необходимостью, хотя саму по себе
они ее понять не способны.
23В наиболее ясной и общей форме этот научный метод
выражен в следующих словах (с. 156): «Посредством
механизма р а с с у д к а , — написано т а м , — синтез, совершенный последним, беспрерывно вновь становится в действии
тезисом с его антитезисом, пока в последнем синтезе
не будет решена задача, которая состоит в том, чтобы
привести интеллигенцию к единству с самой собой в представлении природы или — в более высокой рефлексии —
к сознанию этого единства. Как только это достигнуто —
что (эмпирически) невозможно и немыслимо, поскольку
этот крайний синтез не может проникнуть в сознание как
завершенная в своих мельчайших частях система, ибо
интеллигенция не может преодолеть свою к о н е ч н о с т ь , —
интеллигенция исчезает и становится опять чистым, угасающим в ничто действием; интеллигенции тогда уже
нечего понимать, так как все едино, а не понимая, она
не существует».
Границы фихтевского идеализма находятся, в чисто
теоретическом рассмотрении, преимущественно в том, что
у него основание ограничения заключено не абсолютно
в Я, а в противоположном ему, что он ограничивает конструкцию или, скорее, рефлексию узким местом совпадения
чистого и эмпирического Я (субъективного субъект-объекта
11) и что форма тезиса, антитезиса и синтеза взята им
только логически. Я, которое здесь есть принцип, для
автора — конструированное; его мышление действительно
трансцендентально потому, что устанавливает последовательность ступеней действий, находящихся вне Я; форма
тезиса, антитезиса и синтеза повторяется у него как
в единичном, так и в целом и есть тип реальной и всеобщей
организации.
Об объективном объеме и универсальной связи, которые
проявляются в идее автора по крайней мере в своих начатках, можно судить из следующих высказываний. В конструкции материи так, как она дана в «Метафизических
началах естествознания» Канта, мы встречаем у него
единственную попытку сознательной конструкции. «Что
же такое эта конструированная им изначальная материя?» — спрашивает автор. «Не что иное, как модификация
той изначальной реальности, которая выражала продукт
первого мыслимого действия и содержалась в нем. Этот
продукт был и первым объектом; далее я обретаю выведенный из этого или, точнее, ограниченный объект в пространстве. Следовательно, и сущность материи состоит
в этом отрицательном и положительном, посредством чего
24она наполняет пространство. Но что верно по отношению
к материи вообще, должно быть верно и по отношению
ко всякой материи, как бы она ни была определена и индивидуализирована. К тому же определенная материя есть
также продукт и, следовательно, обладает свойствами
продукта, так как природа возникает для меня путем
конструкции, а всякая конструкция есть продуцирование.
Следовательно, поскольку этот дуализм обнаруживается
в качестве существенного в каждой конструкции, он
должен служить и единственным удовлетворяющим объяснением всех явлений. То, что не могут объяснить ни атомистика, ни механистическая химия, ни материальная
психология, ни гилозоизм или какие-либо тайные свойства,
должно стать понятным посредством этого принципа.
Даже сцепление, как и определенные тела и их свойства,
должно быть таким путем развито и связано с ним. В учении
о природе эластичность уже известна, и, быть может, это
понятие еще слишком мало применяют. Во всяком случае
мы имеем основания предполагать, что полярность, которая обнаруживается в известных телах, может быть выведена из этой эластичности или оказаться в некоей связи
с ней, тем более что то и другое, по-видимому, есть лишь
модификация всеобщего дуализма. Без натурфилософии
нет естествознания. Единственной истинной конечной
целью (эмпирического) изучения природы может быть
помимо его применения лишь приведение специального
знания о природе к необходимой и полной связи с такой
метафизикой природы».
В потоке выходящих в Германии философских работ,
авторы которых большей частью отличаются невероятной
грубостью, недостатком образования и даже знания
истории философии, весьма радостно
