стране столь разработанное, продуманное, действенно
проникающее в состояние науки произведение, написанное
с полным знанием и серьезной оценкой существующей
литературы вопроса.
Из предисловия переводчика мы узнаем, что после
появления данной книги, которая служила автору конкурсной работой, он, по общему мнению и суждению общества,
занял первое место среди тех, кто был предложен правительству в качестве претендентов на свободную кафедру
по теоретической философии в Упсале. « О д н а к о , — добавляет п е р е в о д ч и к , — глубокомыслие, совершенное знание
предмета, живой интерес к науке и ее распространению,
дар ясно и наглядно преподносить свой предмет и тому
25подобные в остальном, быть может, и не вредные качества
являются лишь второстепенными чертами в образе официального профессора.
Только тот, кто может вызвать похвалу своей способностью к компромиссам, заслуживает счастья — и
удивления — быть назначенным преподавателем философии».ИММАНУИЛ КАНТ 1
Хотя Кант умер в преклонном возрасте, он не пережил
себя. Некоторых своих самых ожесточенных противников
он пережил физически, всех их — морально, а пламя тех,
кто следовал за ним, послужило лишь тому, чтобы отделить от примесей времени и представить в чистом сиянии
золото его философии. Влияние великого мыслителя на
общество определяется всегда либо его противоположностью, либо его соответствием своему времени. Первое,
как правило, складывается вначале, но затем рано или
поздно переходит во второе. Каждая крайность требует
по закону природы действия своей противоположности,
и для неустойчивой, расслабленной в духовном и моральном отношении эпохи возможность возвыситься под действием столь непреклонного и прекрасного в своей целостности духа не могла не быть благотворной. После периода эклектического и неустойчивого философствования,
когда суждения об объектах умозрения, известных лишь
из традиции, высказывались исходя из представлений
обыденного рассудка, то внутреннее единство, та строгая
взаимосвязь, которые царили в этом созданном как бы на
едином дыхании труде, проникающем к истокам познания,
уже самой своей формой и своим замыслом, даже оставляя
в стороне его содержание, не могли не вызвать к себе
серьезного отношения и глубокого почтения. Особенно притягательным этот труд должен был оказаться для молодежи,
радовавшейся, как великому открытию, новым формам
мышления, которые позволяли рассматривать с легкостью
и вместе с тем с большей основательностью, чем ранее,
не только проблемы науки, но и жизни. В ходе сильнейшей
борьбы и противоборства само время создало момент,
в который Кант оказался в полной гармонии со своей эпохой и явился для Германии высшим провозвестником и
пророком ее духа. То, что великое событие, каким была
французская революция, [то обстоятельство], что только
27и позволило ему оказать столь всеобщее воздействие на
общество, которого его философия сама по себе никогда бы
не достигла, отнюдь не следует считать поверхностным
наблюдением. Ряд его восторженных последователей
удивлялись совпадению обоих одинаково значительных,
как они считали, переворотов и видели в этом перст судьбы,
не помышляя о том, что один и тот же издавна сформировавшийся дух явил себя в зависимости от характера наций
и обстоятельств там в реальной, здесь в идеальной революции. Если следствием философии Канта было то, что в
Германии быстрее сложилось суждение о революции,
то потрясение всех сложившихся основ, поставившее
в центр общих интересов убеждение в вечности непоколебимых и нерушимых основ права и общественного устройства, привело к тому, что знание кантовской философии,
которая представлялась высшей инстанцией в решении
этих вопросов, стало потребностью даже для светских
людей и государственных деятелей. Сжатость ее нравственных формул, позволявших с величайшей определенностью выносить суждения по вопросам морали, ригоризм
защищаемых ею нравственных и правовых принципов
и возвышение их над всякой зависимостью от опыта,
который мог бы подвергнуть их п р о в е р к е , — все это соответствовало великим моральным событиям эпохи, находило
в ней параллели и богатейший материал для применения.
Если с наступлением в революции периода упадка то же
произошло как будто с влиянием философии Канта, то
причину этого мыслящий человек будет искать не столько
в исчезновении той случайной поддержки, которую интерес
к революции придавал интересу к философии Канта,
сколько в действительном внутреннем соответствии и
тождестве того и другого, ибо общим свойством обеих
является чисто отрицательный характер и неудовлетворяющее решение противоречия между абстракцией и действительностью, остававшегося для одной столь же непреодолимым в умозрении, сколь для другой на практике.
Если оценивать воздействие философии на общество
по ее влиянию на другие доктрины, то следует признать,
что Кант заложил основу нового способа рассмотрения
не только в моральных и политических науках, но прямо
или косвенно и в большинстве других наук. Подобно своему
соотечественнику Копернику, переместившему движение
центра на периферию, он прежде всего коренным образом
перевернул представление, согласно которому воспринимающий субъект пребывает в бездеятельности и покое,
28а предмет д е я т е л е н , — переворот, проникший, подобно
электрической искре, во все отрасли знания.
В наше намерение не входит дать подробную оценку
научной заслуги Канта; для нашей цели более интересно
выявить в его трудах отпечаток его личности. Часто обращали внимание на то, что в духе Канта идея целого философии не предшествовала частям, а, напротив, части
предшествовали целому и поэтому целое возникло скорее
атомистически, нежели органически. Обязанный по своей
должности читать курс умозрительной философии, он
потратил ряд лет на скептическую характеристику господствовавшего в то время вольфо-баумгартеновского учения,
так как глубокая честность по отношению к самому себе
и искренность его духа не позволяли ему, подобно другим,
примириться с догматизмом этой философии. Однако
в 1770—1780 гг. он, вероятно, уже достаточно ясно разработал основные идеи своей «Критики», поскольку они,
даже в популярной форме, содержатся в известной беседе,
описанной в появившейся около этого времени работе
Гиппеля 2 («Жизненные пути по восходящей линии»),
где декан философского факультета является не только
научным, но и личным портретом Канта.
Если задаться вопросом, чем Кант в глазах каждого
добропорядочного человека бесконечно превосходит
большинство своих противников, в том числе и недавно
выступившего против него Якоби, который не пожалел
яда в своей полемике, то причину этого следует усматривать в той упомянутой выше философской искренности,
отсутствие которой он в чистой ясности своего духа, презирая уловки, пустые разглагольствования и ложную
значимость, столь неохотно обнаруживал у большинства
философов и которую восхвалял как их главную добродетель. Из всего хода изложения в его трудах явствует,
насколько непреднамеренно он приходил к своим результатам, из иных его высказываний можно даже умозаключить,
что он едва ли не вопреки своей склонности и лишь для
пользы людей занимался столь абстрактными исследованиями, которые содержит его «Критика». Для него самого
она была скорее как бы процессом освобождения от философии и представлялась лишь необходимым переходом
от «тернистого пути умозрения» к плодотворной области
опыта, где, как он достаточно ясно дает понять, благодаря
его усилиям смогут вольно бродить его более счастливые
потомки. Его дух вообще отнюдь не был мрачным и углубленным в себя (tiefsinnig), каким его обычно представляют
29(в своей «Антропологии» он потешается над этим словом,
которое, по его мнению, означает лишь меланхоличность),
а легким и радостным по своему характеру. Склонность
к французскому изяществу и остроумной беседе, свойственной этой нации, обнаруживается уже в его самых ранних произведениях, например в «Наблюдениях над чувством прекрасного и возвышенного». Отсюда и его любовь
к живому общению, просветленной духовной радостью
трапезе, любовь, от которой он никогда не отрекался, его
неисчерпаемый запас юмористических затей и остроумных
анекдотов — часть их наряду с менее значительными
высказываниями вошла в его «Антропологию».
При таких свойствах характера и будучи в известной
степени philosophe malgre lui 3 Кант не может быть понят
в его истинной гениальности, если рассматривать его,
как это обычно делается, только как философа. Однако
несомненно, что лишь человек такого духовного склада
мог одержать решительную победу над догматизмом и
расчистить заволакиваемый им горизонт философии.
Если бы веселый старый Парменид, так, как он описан
у Платона, и диалектик Зенон увидели его искусно разработанные антиномии — эти непреходящие свидетельства
победы над догматизмом и вечные пропилеи истинной
философии, они радостно признали бы его своим духовным собратом.
Несмотря на то что его философия возникала, складываясь из отдельных частей, его духу свойственно естественное и неудержимое влечение к целостности, которой
он в своей сфере и достиг. Его более поздним умозрительным исследованиям предшествовали, помимо тех, которые
относились к обществу и жизни, преимущественно естественнонаучные труды, и вплоть до того момента, когда
угасла его мысль, они наряду с первыми в наибольшей
степени привлекали его творческую мысль. Его «Теория
и история неба» достаточно превозносилась вследствие
предвосхищения им открытия неизвестной в то время
планеты (что, впрочем, не имело большого значения),
почти правильного определения — до проведения наблюдений — времени обращения Сатурна и смелых мыслей,
высказанных им о системе неподвижных звезд, млечных
путей и туманных пятен; впервые высказанные им, они были
повторены и стали знамениты благодаря «Космологическим письмам Ламберта» 4, где, однако, Кант упомянут
не был; надо, впрочем, сказать, что они скорее поражают
воображение, чем удовлетворяют своим обоснованием
30разум
5
. Значительно выше всего этого дерзновенный
полет его духа, заставивший его искать в материи и ее
природных силах обоснования и тех определений мировой
системы и ее движения, для объяснения которых учение
Ньютона отсылает непосредственно к божественному Всемогуществу.
Свою теоретическую критику разума в качестве формальной стороны он позже в известной степени дополнил
в качестве реальной своими «Метафизическими началами
естествознания», однако это обособление не дало истинного единства основоположений обеих частей, его наука
о природе не стала натурфилософией, и здесь ему также
не удалось привести всеобщее к полной гармонии с особенным. Еще в 1801 г. в немногие часы свободного полета
мысли он работал над исследованием «Переход от метафизики к физике», который, если бы возраст не воспрепятствовал его окончанию, без сомнения, оказался бы
чрезвычайно интересным. Его воззрения на органическую
природу не были связаны с общим естествознанием; в
его «Критике телеологической способности суждения» 6
они изложены без связи с ним.
Его дух озарил рядом светлых мыслей и обширную
область истории — преграды ему ставила лишь господствовавшая в то время идея непрерывного прогресса человечества.
Светящаяся во всех его трудах наивность, в которой
часто сквозит доброта его души и не в меньшей степени
глубина его духа, нередко божественный инстинкт, который
уверенно ведет его, особенно заметны в «Критике эстетической способности суждения». Лишь чистотой истинно
независимой души и великими дарованиями ясного духа
можно объяснить, что в эпоху глубочайшего унижения
искусства, когда царила пустая сентиментальность, а от
искусства ждали то грубого материального наслаждения,
то улучшения нравов или во всяком случае, поучения или
какой-либо иной пользы, когда было полностью забыто
или не понято все прекрасное, сказанное Винкельманом
и Гёте, Кант поднимается до идеи искусства в его независимости от всякой иной цели, кроме той, которая заключена в нем самом, утверждает безусловность красоты
и постулирует наивность как сущность гения в искусстве.
Это тем более поразительно, что и в силу природной направленности своего духа, и в силу жизненных обстоятельств
(он никогда не отлучался из своего родного города Кёнигсберга более чем на несколько миль) Кант не мог обрести
31большее знание истории изобразительного искусства и
прекрасных художественных произведений, чем то, которым он обладал, говоря о творениях поэзии; среди них
поэмы Виланда 7 (предел его знакомства с немецкой
поэзией) и Гомера стояли для него приблизительно на
одном уровне. Когда он для пояснения своего учения о
гении говорит: «Ни Гомер, ни Виланд не могут сказать,
как могли возникнуть и сочетаться в их сознании фантастические и вместе с тем глубокие идеи, потому
